Чертова баба - Арбенина Ирина. Страница 27
Светлова нарисовала человечка, рядом другого. Соединила их стрелочкой.
У нее последнее время появилась привычка рисовать такие схемки. Ей казалось, что это помогает ей систематизировать информацию о человеке, работая с ним.
Возникала некая картинка его жизни. Получалось что-то вроде солнечной системы.
Вот центр — интересующий Светлову человек, а вот его планеты-спутники, ближние, дальние. Вот, например, Федуев, а вот его окружение: Виктор с его «цыплятами под белым соусом» и черепом врожденного преступника; Алиса….
Светлова без особого смысла перелистала блокнот со своими «схемками» и вдруг остановилась, задержалась на одной… Ей вдруг бросилось в глаза пустое незаполненное пространство, нечто вроде полосы отчуждения.
Рядом с фигуркой детской писательницы Погребижской было белое поле пустоты. Кроме Лидии Евгеньевны и журналистов, которые время от времени, нечасто, но регулярно допускались к краткому общению, — никого. Все старые знакомые размещались где-то на периферии, на значительном расстоянии от центра.
Это бросилось в глаза именно в сравнении, на контрасте с другими схемками — обычно вокруг каждого человека много фигурок. А у этой женщины, кроме Лидии Евгеньевны, по сути, никого.
"Лидия Евгеньевна, Лидия Евгеньевна, — пробормотала Светлова. — Славная бабуля, старушечьи очечки, пучочки, а шипит как змея!
Лидия Евгеньевна, Лидия Евгеньевна…
Фанатично преданная, ведет все дела Погребижской… Все дела, в том числе и финансовые.
Лидия Евгеньевна, Лидия Евгеньевна… Помесь подруги, слуги, секретаря, домоуправительницы и служебной овчарки.
Хотя… смотря с чьей точки зрения взглянуть на ситуацию. Кинологи утверждают, что это только человеку кажется, будто он хозяин своей собаки.
Сама-то собака уверена, что все наоборот: она — хозяйка, а хозяин — это ее человек.
Лидия Евгеньевна… Обожает письменное творчество своей хозяйки".
Светлова вдруг вспомнила какой-то роман Стивена Кинга о фанатичной читательнице и знаменитом писателе, который попадает к ней в плен. Писатель терпит автокатастрофу, и какая-то домохозяйка, случайно оказавшаяся рядом, его подбирает. Привозит к себе домой, преданно и заботливо выхаживает. Она — его давняя поклонница. Она обожает его произведения. Она писателя лечит, она кормит его с ложечки. И, в конце концов, превращается в его тюремную надзирательницу.
А писатель оказывается в положении ее собственности.
А что, если «хозяйка» не Погребижская? Что, если все наоборот? И Погребижская, которая снисходительно кивает и отдает приказы Лидочке — это только видимость? На самом же деле, всем, в том числе и свободой ее общения, и даже ее гонорарами распоряжается милая бабуля с пучочком?
Помнится, у Стивена Кинга — это тоже была добродушная, заурядная на вид миловидная домохозяйка.
Но что случилось? Что позволяет милой бабуле, подчиненной, секретарю так себя вести? Командовать? Изолировать Погребижскую от всех ее друзей?
Распоряжаться, судя по всему, ее гонорарами?
Светлова вспомнила, как испугана была Погребижская, когда просила ее:
«Только не проговоритесь Лидочке». Может быть, это шантаж?
Скажем, Лидия Евгеньевна что-то знает о Погребижской, что и позволяет держать писательницу в зависимости. Что-то когда-то случилось…
Но что? Что такого могла совершить престарелая Мария Иннокентьевна? И когда?
А может быть, в том-то все и заключено? Максим Селиверстов сунулся не в свое дело — и поплатился? Погребижская что-то ему рассказала, может, даже просила о помощи?
Жизнь, как книга или фильм. А что, если отлистать страницы этой «книги» назад? Только вот на сколько страниц-лет?.. Анна вспомнила слова Малякина: «Года два Машу уже вообще не видел!»
Вспомнила и издателя из «Туманности Андромеды»: «Да я уже года два вижу только ее секретаря».
Вот, кажется, и ответ на вопрос: «Когда?» Значит, два года…
Интересно было бы получить и ответ на вопрос: «Что?» Что такого натворила Погребижская, ставшая жертвой шантажа?
Без всякой надежды на успех Светлова, наверное, в сотый раз набрала номер телефона золовки Елизаветы Львовны.
Светлова чувствовала, что эта Елизавета Львовна нужна ей просто как воздух. Это была, очевидно, последняя возможность понять хоть что-то в замкнутой, непроницаемой и, можно сказать, таинственной жизни великой детской писательницы Марии Погребижской.
И вдруг — о чудо! — трубку сняли.
Недаром все-таки говорят, что настоящее терпение всегда вознаграждается.
Немолодой, болезненный женский голос прошелестел в трубку: «Алло…»
У Светловой создалось ощущение, что эта женщина так плохо себя чувствует, что даже не пытается понять, о чем с ней говорят. А ведь Светлова такую хорошую для нее «легенду» придумала! Мол, она студентка, пишет работу о жизни и творчестве детской писательницы Марии Погребижской.
— Нет, миленькая, я ничего не знаю, — только и твердил престарелый голос в трубке. — Кто-кто? О каком творчестве? Я и не понимаю, о чем вы говорите, девушка. Где я была так долго? Да лежала в больнице, миленькая, сейчас вот только после операции — еду в санаторий. Нет-нет… Встретиться с вами — да куда мне?! Это мне не по силам. А я давно уже вашу Марию Иннокентьевну не вижу. Сколько лет? Да я ведь не считаю: не один год — это точно. Два? Ну, может, и два уже прошло года-то. Простите, миленькая, я очень плохо себя чувствую. Эти нынешние доктора ничего не умеют. Вот был бы жив Яков Ильич, уж он бы мне помог…
— А что случилось с Яковом Ильичом? — живо заинтересовалась Светлова.
— О, это было большое несчастье для всех нас…
— А что такое все-таки?
— Доктора сбила машина.
— Доктора?
— Ну, я же говорю: нашего доктора Милованова сбила машина… Милованова Якова Ильича. Он всех, и меня, и Погребижских, всех пользовал…
— И Марию Иннокентьевну?
— Да, всех. Вот и опишите в своей работе студенческой.
Тема болезней, излечения и докторов была, очевидно, единственной, способной заинтересовать Анину собеседницу. Этот момент следовало Цинично использовать.
— А когда это случилось с доктором Миловановым? Вы не помните, когда это случилось? — поинтересовалась мгновенно сориентировавшаяся Светлова.
Светлову не смутило, что такой интерес выглядит, по меньшей мере, странно в устах «студентки», собирающей материал для дипломной работы. Анна знала, что большинство людей, ну не то чтобы глуповаты и простодушны, но как бы вообще не обращают внимания на логические несообразности. Главное, чтобы тема была человеку интересной и близкой!
— Кажется, в апреле… Сейчас, сейчас… Вспоминаю. Ну, да… да… В апреле… Два года назад. Мне тогда как раз катаракту удаляли.
«Два года назад», — прошептала Светлова, кладя трубку.
Светлова лихорадочно принялась рисовать новую схему, условно назвав ее «Погребижская минус два года».
Кто был тогда вокруг этой женщины? Анна придвинула близко к нарисованной фигурке писательницы ее старого приятеля Малякина, потом директора «Андромеды», бывшую золовку Елизавету Львовну. Был среди тех, с кем постоянно общалась тогда Погребижская, судя по словам Малякина, и ее бывший муж.
Итак, муж умер. Малякин перестал общаться с Погребижской, в общем-то, из-за какого-то надуманного пустячного конфликта.
Любопытно при этом, что старому знакомому Малякину сообщила о разрыве отношений не сама Погребижская, а ее секретарь. Нет, чтобы по-простому, по-человечески, послать насолившего ей чем-то Малякина куда подальше! Все-таки не один десяток лет знакомы… Вместо этого церемонии почти на уровне межгосударственных отношений — посол вручает ноту и сообщает о разрыве дипломатических отношений.
Тогда же Погребижская, очевидно, перестала видеться и с золовкой Елизаветой Львовной.
Светлова рисовала на своей схеме эти исчезнувшие из жизни писательницы фигурки пунктиром… Так что, в итоге, фигурка Погребижской на бумаге оказалась окружена какими-то пунктирными привидениями… Как говорится: «И все они умерли, умерли, умерли». Ну, это в переносном смысле. Умерли все эти люди, если так можно выразиться, как бы для общения с писательницей!