Чертова баба - Арбенина Ирина. Страница 31

И, несмотря на строгость и даже суровость монастырской жизни, были тогда в ней свои шутки и юмор… ну такой, правда, своеобразный… монастырский.

Например, часы в монастыре были всего одни. К тому же на них не было стекла. И послушницы, желая приблизить время обеда, часто переводили, проходя мимо, стрелку на часок вперед.

В ответ матушка-настоятельница, также проходя мимо, переводила стрелки назад, да к тому же, часа на три, а это означало: забудьте о времени, сестры!

Зеркало тоже было одно. Как-то показалось матушке, что возле него послушницы слишком много крутятся.

На следующий день зеркальное стекло из рамы исчезло, а на его месте появилась надпись, сделанная матушкиной рукой: «Душа — вот твое зеркало».

Так они и жили тогда с тяжелой работой и легкой душой. То вдруг Ефимия и инокиня Ксения песенку запоют — из времен своей молодости комсомольской.

Вдруг вспомнится, «кольнет» — и грянут что-то вроде «Главное, ребята, сердцем не стареть!» Матушка услышит: «А ну-ка быстро, марш, каяться, проказницы!» И они гуськом на исповедь — впереди высокая дородная Ксения, бывший директор школы, кстати сказать… А за ней маленькая толстенькая Ефимия.

А сейчас в монастыре уже не пели песенок. В нем появились какие-то другие женщины — они уже искали в монастыре не спасения для души, а спасения от бездомности и нищеты. Искали не приюта духу, а самого обыкновенного приюта — угла, крыши над головой. Они бежали в монастырь от бедности, которая царила в стране. В этих женщинах не было уже детской веселости. Были они озлоблены и угрюмы, некоторые с детьми.

Ефимия старалась держаться от них подальше и даже особо не приглядывалась к ним.

Людская злоба, темная злая человеческая воля пугали ее и действовали на нее угнетающе. Чуткая, обладающая внутренним зрением и интуицией, Ефимия чувствовала их и на расстоянии. На душе у нее тогда становилось смутно, нехорошо.

Однажды, когда она еще собирала подаяние на улицах и стояла на Сретенке рядом с церковью Троицы в Листах, рядом остановилась старушка с собачкой.

Собачка, видно, была голодная: кругом валялся обычный московский мусор, какая-то использованная, грязная одноразовая посуда от «фаст-фуд», и вот собачка нашла на асфальте пластиковую вилку, видно, с запахом еды, и стала грызть ее вместо косточки. Ефимия сжалилась и протянула старушке деньги. А та подняла с земли камень и бросила ей в лицо. И такая сконцентрированная ненависть исходила от этой бабушки, что Ефимия долго еще ежилась, вспоминая этот случай.

И то сказать, если человек копит злобу всю жизнь, может, с детства, то сколько же ее накапливается за прожитые годы — к старости? Просто вулкан ненависти, который своим пламенем сжигает и самого человека, и всех вокруг него…

Вот и теперь, с некоторых пор — Ефимия даже знала, с каких! — ей чудилось, что надвигается на нее что-то темное, нехорошее, исполненное ненависти и опасности.

Да вот и маменька все являлась, недовольная… Предупреждала!

Еще с порога Аня поняла: у мужа гости.

Это был Андрей Кронрод.

За ужином поговорили о том, о сем.

— А знаешь, Аня, мама Максима Селиверстова умерла, — вдруг заметил Андрей. Аня вздохнула.

— Так она и не смогла поправиться после его смерти, — продолжал Андрей.

— Все болела, болела… И вот… вчера был на похоронах.

— Да. Как все это ужасно.

— Кстати, я тут общался с «Туманностью Андромеды»…

Светлова в ответ промолчала.

— Они вернулись. Если тебе это еще интересно. Светлова, немного подумав, опять помолчала.

— Нет, — ответила она наконец. — Мне это неинтересно. Уже.

— Ну, в общем, что ж… Конечно, — согласился Андрей, — тебя можно понять.

После того как Погребижская и ее секретарь полгода назад исчезли из Москвы, расследование убийства Селиверстова прекратилось само собой.

К тому же Майя, жена Максима, в отличие от его мамы, понемногу оправилась от потрясения и даже снова собиралась замуж. Майины родители, в виду такого положения вещей, тоже успокоились и оплачивать услуги детектива не слишком хотели. А Светлову, возможно, азарт и подвигнул бы продолжать расследование на бескорыстной основе — ради интереса! — но объект ее интереса как в воду канул. Исчез из поля зрения.

И азарт тоже понемногу угас.

В самом деле, прошло ведь уже месяцев шесть, как они уехали. Лето закончилось, осень пролетела, зима почти на дворе… Правда, теперь вот, пропутешествовав где-то почти полгода, Погребижская и ее секретарь вернулись.

Сначала Светлова вообще не хотела об этом даже слышать. Но потом все-таки задумалась.

Вдобавок, кроме того, после ухода Андрея, тем же вечером позвонил Дубовиков…

Было ощущение, что все эти, не знающие друг друга люди, словно договорились — Погребижская и ее секретарь, Кронрод, капитан…

Так оно обыкновенно и бывает в жизни: то густо, то пусто. То словно все замирает вокруг какой-то точки, а то вдруг все словно «просыпаются».

— Я тут разгрузился с основными своими заботами, — бодренько доложил по телефону капитан, — и вот решил пообщаться.

— Ну, пообщайтесь, пообщайтесь… — не слишком радостно поприветствовала это намерение Светлова. Она еще не забыла, как прямодушный капитан обвинял ее во вранье и прочих грехах.

— Да я такой замотанный тогда был, просто жуть! — капитан понял этот ее невысказанный намек. — Как там обстоит с этим делом, кстати сказать? Ну, с тем парнем, которого в лесу нашли?

— С тем парнем, которого в лесу нашли, кстати сказать, — вежливо объяснила капитану Светлова, — дело обстоит никак. Одни умерли, а другие успокоились. Ну, знаете, как это обычно в жизни бывает…

— И вы тоже? Что же, Аня, вы тоже отказались от своих намерений?

— И я тоже, капитан, отказалась от всяких намерений. Вам-то что?

— Речь, между прочим, Светлова, идет об исчезнувшем человеке, — довольно строго заметил капитан. — А я, видите ли… Ну, в общем, как вы знаете, я возглавляю организацию, которая называется «Фонд помощи в поиске пропавших». Капитан интонацией подчеркнул это слово.

— И знаете, что мне кажется?

— Любопытно!

— Мне кажется, Анна, что вам эта помощь Фонда сейчас очень и очень нужна.

— Ну что вы, капитан… Вас это нисколько не касается. Журналист ведь уже нашелся, как вы однажды справедливо заметили! — не преминула съехидничать Светлова. — Под елкой в лесу, в виде трупа. Но зато нашелся.

— Да, Анюта, но сначала-то он исчез! Так что…

— Что?

— Так что хватит кукситься. Нельзя бросать не доведенные до конца расследования. Это чревато.

— Чревато, чревато… — недовольно пробормотала Светлова. — Лексика у вас какая-то… довоенная. А сейчас такая жизнь — уже ничего никому ничем не чревато…

— У меня, в общем-то, предложение, — перебил ее Дубовиков. — Я бы хотел… То есть, наш Фонд хотел бы воспользоваться вашими услугами и поручить вам продолжить это расследование. Финансирование за счет Фонда.

— А вам это зачем, капитан? — на всякий случай спросила Светлова. Хотя ей уже давно были известны мотивы — высшие мотивы! — которыми руководствовался в жизни капитан Дубовиков, тащивший на себе огромный груз работы общественного фонда, помогавшего родственникам исчезнувших бесследно людей в их отчаянных поисках.

— Мне это нужно, Светлова, во имя абстрактной справедливости, — ответил капитан, в точности подтверждая ее предположение. — Я не люблю, когда люди исчезают. Тем более не люблю, когда они потом находятся в лесу под елкой с перерезанным горлом.

«Да, капитан был прав…» — вздохнула про себя Аня.

— А откуда вы знаете, что Селиверстов был убит именно так? — спросила на всякий случай Светлова, хотя и ответ на этот вопрос она уже знала.

— Да уж поинтересовался тут этим делом у кого нужно — не поленился, — хмыкнул Дубовиков.

— А чего же вы спрашиваете «как там это дело»? Прикидываетесь неосведомленным?

— Да вот, хотел из ваших уст… вашу версию происходящего услышать.