Бегство от грез - Марш Эллен Таннер. Страница 50

– Благодарю тебя.

Вместе они вышли на внутренний двор, где стоял на привязи Сиам. Исмаил уже оседлал своего Джангли. Сиам храпел и нетерпеливо переступал с ноги на ногу. Ровена взобралась на ступеньки и держала поводья, пока Тарквин оседлывал Сиама. Она не сразу отпустила поводья, а подождала, пока Тарквин приторочил мешок к луке седла. Голова Ровены была наклонена, она испытывала легкую дрожь на холодном воздухе. Тарквин, сидя в седле, смотрел на нее и чувствовал, что читает ее мысли. Он знал, что Ровена думает о том, найдется ли у него время, чтобы написать ей письмо, и удастся ли ей снова свидеться с ним. О Боже, а ему ведь нечего ей сказать, и обещать он ей ничего не может.

Ровена вопросительно посмотрела в напряжённое лицо Тарквина. Их взгляды встретились и никто из них не опускал глаза. Тарквин нагнулся в седле и поцеловал ее. Он ощутил, что этот поцелуй заставил ее вздрогнуть всем телом, она напряглась, а губы у нее были теплыми и нежными. О, от ее поцелуев можно сойти с ума!

Внезапно Тарквин выпрямился и хлестнул лошадь. Пустив ее в галоп, он выехал на длинную, затененную деревьями аллею. Исмаил следовал за ним.

Вслушиваясь в стук копыт по твердой земле, Тарквин вспомнил о письмах, которые он положил в карман своего плаща. От предвкушения встречи с Джейми у Тарквина поднялось настроение. Если бы не это радостное чувство, его прощание с Ровеной было бы для него более мучительным.

Глава 12

Громоздкий экипаж, набитый чемоданами, выехал ранним августовским утром 1814 года из Шартро в Париж. Лето было в самом разгаре, а возвращаться обратно предстояло осенью, может быть, даже зимой.

Взор тети Софи был обращен на часовню, каменный шпиль которой выделялся на фоне деревьев.

– Я благодарна Ровене и Жюсси за то, что они не стали хоронить Феликса в униформе. Он всегда так интересно смотрелся в своем воскресном костюме.

Она приложила к глазам батистовый платок и быстро оглянулась вокруг. Но другие пассажиры в карете были заняты своими собственными мыслями и не заметили ее душевного состояния. Жюстина устроилась рядом со своей матерью и любовалась розами в саду. Напротив нее, высунув голову в окно, сидела Ровена. Ее волосы с красноватым отливом были взлохмачены ветром. Она смотрела в ту сторону, где находились виноградники, различала тяжелые гроздья, свисавшие из-под сине-зеленой листвы, и думала о том, что урожай в этом году созреет рано и что ей нужно вернуться вовремя, чтобы помочь Симону. Если тетя Софи не захочет уехать из Парижа, она вынуждена будет возвратиться одна.

Люди, обладавшие титулами и чинами, не вызывали у Ровены ни зависти, ни восхищения. Она не проявляла заинтересованности и в том, чтобы подцепить себе в Париже подходящего жениха, и даже чуть было не высмеяла тетю Софи, когда та предложила ей попытать свое счастье. Но смеяться над бедной тетушкой было бы непорядочно: она побледнела, сморщилась и упала духом с тех пор, как похоронила Феликса.

В Париж Ровена согласилась отправиться единственно ради тети Софи, хотя еще на прошлой неделе она не могла решить окончательно, ехать ей или не ехать. Но когда несколько дней назад она получила неожиданное и полное тревоги письмо от Мадлон, решение созрело быстро.

– Я знаю, что ты намерена, по-видимому, остаться в Шартро, – писала Мадлон, – так как приближается пора сбора урожая, а также потому, что городская жизнь тебе вовсе не нравится. Но ты должна приехать, Ровена, прошу тебя. Случилось кое-что, чем я не могу поделиться ни с Жюстиной, ни с маман. Мне срочно нужна твоя помощь. Пожалуйста, согласись приехать!»

Последнее предложение было подчеркнуто с таким нажимом, что порвалась бумага. Ровена спрятала письмо и никому ни словом не обмолвилась о его содержании. Настойчивость, с какой кузина просила ее приехать, смутила и обеспокоила Ровену, и она недоумевала, какие беды могли обрушиться на Мадлон Карно. Точек соприкосновения у них после ее возвращения из Шотландии было не так уж и много. Отношения Ровены с Жюсси были более искренними и тесными. Тогда почему же Мадлон неожиданно обратилась за помощью к своей кузине, а не к матери или сестре?

– Несомненно, здесь не обошлось без сердечной привязанности, – подумала с улыбкой Ровена.

Мадлон постоянно в кого-то влюблялась и в ком-то разочаровывалась: ее пылкие письма с заверениями в вечной преданности то одному «подходящему» молодому человеку, то другому были в доме предметом постоянных подтруниваний.

Тетю Софи раздражало, что дядя Анри позволял своей старшей дочери слишком многое и та разыгрывала из себя хозяйку их парижского дома. Жюстина же заступалась за сестру, говоря, что Мадлон просто слишком импульсивна и что у нее богатая фантазия. На самом деле ее образ жизни более скромный и уединенный, чем она живописует в письмах.

В июне дяде Анри наконец-то удалось найти покупателя для своего магазина в Берлине. Его дела за годы войны сильно пошатнулись, и в частности из-за того, что император издал декрет, предписывающий французским дамам одеваться при дворе только во французский шелк. Итак, дядя Анри нашел покупателя, и часть вырученной от продажи магазина суммы пошла на уплату долгов в Шартро, а другая часть была инвестирована в новую текстильную фирму на окраине Парижа. Дядя Анри в работе искал забвения от тяжелой душевной травмы, причиненной ему смертью сына, которую он, увы, бессилен был предотвратить, хотя сделал очень многое, чтобы приблизить конец войны.

Людовик XVIII возвратился в Париж в начале мая.

Прилагая отчаянные усилия для сохранения пошатнувшегося режима Бурбонов и опасаясь, что «кровавый злодей» Наполеон Бонапарт начнет новую агитацию среди все еще остающихся ему верными императорских гвардейцев, европейские державы быстро сориентировались и подписали мирный договор, который предусматривал расширение существующих границ Франции. Ожидалось, что такой щедрый шаг поможет не обладающему реальной силой правительству Людовика обрести стабильность и окончательно решить судьбу Наполеона Бонапарта, побыстрее отправив его в ссылку.

Хотя официально Венский конгресс должен был состояться в сентябре, а представители европейских держав покинули Париж в июне и отправились в Англию, жизнь в городе не замирала ни на минуту. Дядя Анри, чья дипломатическая роль была более активной, чем предполагали его родные, естественно, не мог сидеть сложа руки.

Мадлон, по-видимому, слишком часто предоставляемая самой себе, впуталась в какую-то неприятную историю и надеялась, что Ровена ее выручит. Но сама Ровена сомневалась, сможет ли она помочь кузине. Что в конце концов знала она о любви, кроме того, что любовь может причинять не только радость, но и невыразимую боль.

Она ничего не слышала о Тарквине с тех пор, как он и Исмаил покинули Шартро в апреле. Письма от него она не ожидала, но с наивным оптимизмом молодой влюбленной девушки втайне страстно желала получить его.

После того как она навела справки в гарнизоне в Коньяке, ей стало известно, что полк Тарквина возвратился в Англию в июне, но она не смогла выяснить, отбыл ли Тарквин вместе со всеми или остался с лордом Веллингтоном в качестве его помощника.

Вскоре после отъезда Тарквина из Шартро маркиз Веллингтон за свои военные заслуги получил титул герцога, и теперь к нему следовало обращаться «Ваша светлость». Он прибыл в Париж в начале мая, и город оказал ему восторженный прием. Даже Мадлон посчастливилось увидеть его краешком глаза, и в своих письмах она с восхищением описывала представительного джентльмена с ястребиным носом, держащегося с достоинством и простотой и уже одним этим завоевавшего сердца французов.

Из газетных сообщений Ровена узнала, что в мае британское правительство направило герцога в Мадрид, чтобы он попытался повлиять на Фердинанда VII, недавно восстановленного на троне, и убедить его принять более либеральную форму правления.

Французские газеты также писали, что с самого начала эта миссия была обречена на провал, так как его королевское величество более склонялся к деспотизму и тирании. По-видимому, газеты не лгали, так как пребывание герцога Веллингтона в Испании было недолгим, не более месяца. Затем он возвратился в Париж, а из Парижа отбыл в Англию.