Викинг - Маршалл Эдисон. Страница 7

— Нет, госпожа.

— Сколько еще будет продолжаться прилив?

— Пока рукоять Большого Ковша не скроется за деревьями.

— Так долго?

Меера побежала легко, словно девочка, по берегу.

С тех пор, как я пил бульон в последний раз, прошло немало времени. Я уже чувствовал, как холод смерти опутывает меня и пальцы его тянутся к моему сердцу, но тут Китти вновь поднесла мне чашку. И сразу живительное тепло заставило холод отступить.

— Зачем ты солгала Меере? — спросил я. — Прилив продолжается долго, но не настолько.

— Почему она пришла сюда?

— Что я знаю об этой женщине?

— Зачем она принесла здоровенную бочку эля данам? Для того, чтобы они перепились и уснули? Но один пропускал чашу, когда она предлагала. Нет, он поднимал ее, но пригубливал только пену. Он поднимется, пока другие будут спать. Который из них?

— Хотелось бы, что бы это был Эгберт. Он бы не стал выуживать меня назло данам, но если все даны спят…

— Нет, между Эгбертом и Меерой нет ничего общего.

— Что же делать? Когда прилив спадет, меня уже не будет в живых. Я обречен.

— Нет, потому что с тобой умрет великая соколица с острова на Западе.

Птица лежала на моих руках так тихо, что я давно уже счел ее мертвой. Но когда я провел пальцем по перьям, то ощутил слабое биение ее сердца.

— Если я выживу и ни один ярл не выловит меня отсюда, если я сумею выбраться — я так и останусь рабом Рагнара. Это лучше, чем стать рабом любовника Мееры?

— У Мееры нет любовника. На ней лежит проклятие: мужчина, чей огонь любви коснется ее, получит взамен лишь ледяное объятие. Но я думаю, что лучше быть рабом Рагнара, чем того, кого она прочит тебе в господины.

— Пожалуй, мне лучше всего умереть и не быть ничьим рабом. — Но на самом деле я не хотел, чтобы слова мои сбылись.

— Наверное, есть еще кто-то, кто хочет считать тебя своей собственностью и кто, как она боится, придет сюда за тобой, а иначе зачем сегодня они выкатили столько эля?

Это был пустой разговор. Холод смерти вновь начал сжимать мое сердце, атакуя со всех сторон, словно северный ветер, ищущий щель в стене.

Иногда летом, казалось мне, звезды горят теплым ласковым светом, но сейчас они блестели холодно, как клинки врага.

Один задул в море с берега, но вряд ли у меня хватит сил продержаться до отлива.

Я говорил это и раньше, но в душе не верил. Теперь же все во мне повторяло: «Да, да!», и я знал, что так и будет.

Сладость теплого питья снова вернула меня к жизни. Был конец лета. Этой ночью зима начала свой поход, на месяц раньше срока. Ледяные великаны шагали по горам, лесам, через поля, и уже завтра траву покроет иней. И уже завтра мои кости будут лежать среди бычьих костей на дне этой лужи.

Мы умрем вместе, Стрела Одина и я. В моих руках на шесте лежало ее тело, но смерть еще не взяла ее.

— Тор, позволь душе Стрелы Одина присоединиться к моей душе. Рыжебородый бог грома, позволь нам обоим сойти на Землю в образе двух больших соколов с клювами, способными ослепить человека, и когтями, которые могли бы вырвать у него сердце.

Я прислушался, желая уловить звон молота Тора по его наковальне. Но вместо этого услышал тихое пение откуда-то из северного неба.

Пение становилось все громче и красивее, но мелодия была незнакома. Она была печальней, чем песня женщины, оплакивающей великого воина, который уходил в далекие походы и возвращался с червонным золотом, белым серебром и самоцветами, горящими всеми цветами радуги, а теперь бездыханный лежал на берегу. Возможно, это была песня женщин — прекрасных дев на белых конях, летающих над полями сражений. Они носят серебряные брони и шлемы, их мечи вспыхивают, как молнии. Глаза их синее неба, а волосы ярче золота. Каждая с песней на устах бросается в битву, чтобы унести с собой изрубленного и окровавленного героя.

Быть может, одна из них взглянула вниз и, из любопытства, спустилась на землю. Но нет. Раб в ошейнике, умирающий от холода в грязной вонючей луже, — не герой. Что ему делать в чертогах ее властелина Одина? Он никогда не приносил ему жертв и не молился в священном лесу, никогда не танцевал в пляске мечей перед богом битв. Предоставьте ему молиться Тору, богу рабов-земледельцев, который пробуждает громы и орошает дождями жаждущую землю.

Валькирии пролетели, и их дикая песня стал стихать. Это были всего лишь лебеди, как сообщила Китти.

— Я и не говорил, что это валькирии.

— А я думаю, что именно это ты и подумал. Ты уже начинаешь грезить, Оге, и я боюсь, что тебе недолго осталось.

— Я вернусь обратно большим соколом. Я буду великим Драконом Длинного Пролива. Стрела Одина, позволь мне присоединить твою душу к моей. Умру я, или останусь в живых, дай мне остроту и силу твоих когтей и клюва, огонь твоих глаз и ярость сердца!

И мой сокол приподнял голову и задрожал.

— Слушай меня, Стрела лука Одина, Крылья ветра, Стрела с девятью жалами. Ты отметила своей печатью моего врага Хастингса, и он не забудет меня ни живого, ни мертвого. Соедини свою душу с моей, чтобы я мог нанести и Рагнару девять кровавых ран, глубоких, смертельных. Пусть твоя жизнь вольется в мою!

Я не понимал, что говорил до тех пор, пока Стрела Одина не забилась, вытягивая шею и пытаясь взмахнуть крылом, в моих руках. Ее клюв широко раскрылся, и я знал, что это позволение взять ее жизнь и присоединить к своей. Алая струйка крови потекла из клюва — ее жизнь, и я поднес ее ко рту и поцеловал, и ее душа не улетела на небо, а перешла ко мне в ту минуту, когда я ощутил вкус ее крови.

Великая соколица Стрела Одина была теперь бездыханной мертвой плотью и перьями.

— Я Оге Кречет, — сказал я Китти.

— Ты сходишь с ума…

— Теперь я молюсь Одину, богу Битв!

— Боюсь, он пришлет огромного Волка сожрать нас обоих.

Но я закричал так, как кричат в бою воины, призывая его:

— Один! Один!! !

После моего крика повисла глубокая тишина.

— Слушай! Он скачет на своем восьминогом коне.

Сперва я не слышал ничего, кроме шума прилива. Но затем издалека, с холма, поросшего лесом, послышался звук, напоминающий гул, с которым волны медленно катятся на берег.

Воздух ожил, и в нем почувствовалось какое-то движение. Повсюду слышались стоны, вздохи и рыдания, вода забурлила, и в ней появились неясные тени, стремительные, точно охотящиеся лососи. Шелест сосен слился с шуршанием волн.

Из поднебесья доносился пронзительный свист, словно огромный скакун несся быстрее, чем нападающий сокол.

А над землей разносился вой, будто гигантский волк разевал на луну свою пасть.

— Это северный ветер, — сказала Китти, — он гонит прилив назад.

Высокий человек в развевающихся одеждах бежал по берегу. Эгберт поглядел на меня и на воду, доходившую мне до подмышек, а затем обратился к Китти:

— Я спал у окна и услышал, как кто-то зовет Одина.

— Это был Оге Кречет и прилив повернул вспять.

— Это невозможно. Он всего-навсего раб, который может взывать лишь к Тору. Юный Хастингс был тоже разбужен этим криком, он отправился поглядеть в лес.

— Одина звал Оге Кречет, и мы оба еще живы. Вытаскивай его поскорее.

— Его разум помутился от холодной воды.

— Вытаскивай его побыстрее. Вон Хастингс бежит сюда.

— Клянусь Христом, распятым за меня, я его вытащу.

Протянув длинную руку, он вытащил меня на берег. И я свалился к его ногам, довольный, что могу расслабиться. Эгберт повернулся к подоспевшему Хастингсу.

— Я заявляю, что этот человек — мой раб, — сказал своим тихим голосом Хастингс.

— Нет, он был еще жив, когда прилив обратился вспять, я вытащил его, и теперь он мой.

— Я оспариваю твое право на него. Ведь ты не ярл Рагнара.

— Рагнар не запрещает рыбалку даже своим собственным ярлам, а я — ярл Осберта, короля Нортумбрии. Прошу тебя, уйди с миром. Иначе я встречу твой вызов мечом.

Хастингс постоял несколько мгновений, а затем произнес своим мелодичным голосом: