Хранители - Кристофер Джон. Страница 17
Роб забрался в спальник. Он слушал Майка рассеянно, убаюканный горделивыми воспоминаниями и приятной усталостью.
– Все равно ничего не исправишь, – сказал он, зевая.
– Может, и так, – ответил Майк. – Но…
Роб уже не слышал его. Он спал.
В сентябре они пошли в школу вместе. Школа находилась на территории древнего аббатства, утратившего свое религиозное предназначение еще во времена Генриха VIII, но многие первоначальные строения сохранились до сих пор, и среди них – старинная церковь в готическом стиле с цветными витражами на окнах. Современные постройки, стилизованные под старину, идеально гармонировали с древностью. Приютился этот маленький городок в тихой долине среди зеленых холмов, и в ясные дни оттуда можно было увидеть далекие очертания Уэлльских гор.
Вначале Роб очень боялся новой школы. Было очень тяжело, но не так плохо, как ожидалось. Несмотря на усталость и постоянное напряжение, ему даже нравилась его новая жизнь. Утро здесь начиналось еще раньше, чем в интернате. После двухмильной пробежки, в одних шортах и кроссовках, в любую погоду, мальчики обливались ледяной водой и спешили на ранние уроки, которые длились полтора часа, до завтрака.
Весь день уроки перемежались с нескончаемыми дежурствами. За провинности наказывали очень сурово, нередко – розгами, а поскольку существовала тысяча микроскопических правил, придуманных по любому поводу, нарушить одно из них, не всегда понимая, в чем именно твой проступок, было несложно. Впрочем, для старшеклассников допускались определенные вольности в одежде и поведении.
Роб не сразу уловил различие между двумя школами, но ощущал его постоянно. Со временем он понял, в чем дело. Даже самые тяжелые обязанности школьники здесь выполняли с гордостью, никогда не теряя собственного достоинства. В интернате, где единственной целью было сломать воспитанников и добиться от них беспрекословного послушания, те же обязанности превращались в бессмысленный, изнурительный труд. Здесь ни на минуту не оставляло чувство, что тебя не просто учат, а готовят к некоему высокому положению в будущем. Это было видно даже во время еды. В столовой мальчики сидели на жестких деревянных скамьях. Пища была вкусная, обильная, хотя и очень простая, однако, на стол подавалась непременно служанками из специальной группы.
Майк делал все, чтобы помочь Робу освоиться, но в основном приходилось учиться самому. Очень выручила выработанная за время жизни у Гиффордов наблюдательность, умение предугадать слова или поступки людей. Он быстро ухватил верную тактику поведения и старался следовать ей во всем. Довольно скоро он освоился в новой школе и почувствовал, что признан. Вначале кое-кто из ребят расспрашивал его о Непале, но Роб без труда отвечал на самые каверзные вопросы. У него появились новые друзья, кроме Майка (они были в разных классах).
Много времени отнимал спорт. Здесь тоже играли в футбол, но не такой, как в Урбансе. Мяч был не круглый, а овальный, и его разрешалось брать в руки, да и сама игра казалась жестче, грубее и часто заканчивалась синяками и ссадинами. Роб освоил новую игру довольно быстро, и уже через несколько недель их с Майком отобрали в команду к первому юниорскому матчу. Майка – нападающим, Роба – трехчетвертным. Игра была трудной, но их команда выиграла. Когда они шли к раздевалке через глинистое поле, Роб восторженно тараторил, вспоминая подробности матча, Майк отвечал рассеянно и невпопад.
– Ты ведь играл в регби в Урбансе? – вдруг спросил он. – То есть, в футбол?
Роб быстро оглянулся по сторонам – никого не было.
– Да, футбол мне больше нравится.
– Странно… Наша школа раньше была в другом месте, ты уже знаешь? Сейчас это территория Урбанса. В то время мы тоже играли в футбол. В других частных школах играли в регби, а у нас – нет.
– Правда? – спросил Роб без особого интереса.
– Почему вдруг все изменилось?
– Разве это так важно?
– Ведь футбол был школьной традицией. Сам знаешь, как здесь чтут традиции. И все-таки нарушили. Почему? Потому что футбол – игра Урбанса, а мы не должны напоминать их ни в чем, даже в такой малости?
Роб пожал плечами:
– Может, и так.
– Но почему? Для чего выдумывают и оберегают эти нелепые различия?
Роб не ответил, молчал и Майк. Иногда его охватывали приступы странного уныния, и Роб уже знал: лучше обращать на это как можно меньше внимания. Угрюмость Майка вовсе не относилась к Робу, напротив, после того, первого откровенного разговора в день состязания лучников, в их отношениях появилась настоящая близость.
– Ты знаешь Пенфолда? – неожиданно спросил Майк.
Да, Роб знал его. Это был парень из выпускного класса, долговязый и нескладный, с некрасивым, но очень выразительным лицом. Когда-то он делал большие успехи в спорте, но бросил заниматься. Пенфолд был одним из немногих, кто получал оксфордскую стипендию.
– Знаю, – ответил Роб.
– Он рассказал мне об этом. В его комнате часто собираются ребята. Разговаривают, спорят. Не хочешь заглянуть после ужина?
Роб колебался. И не только потому, что Пенфолд был странным и неблагонадежным, как считали учителя. В школе не одобрялось общение старшеклассников с мальчиками из младших классов. Не то чтобы они нарушили какое-то незыблемое правило, просто это означало пойти против традиции. Но Роб не мог отказать Майку, видя, что тому очень хочется пойти.
– Ладно, пошли, – сказал он, – если хочешь.
В комнатке Пенфолда стояли кровать, небольшой гардероб, стол и один стул. Собралось десять человек: одни сидели на кровати, кто-то примостился на полу, прислонясь к стене. Пенфолд уселся на подоконник и оттуда наблюдал за всеми. Говорил он стремительно, слегка задиристым тоном:
– Первое, что мы должны уяснить – все мы управляемы. Мы живем в самом управляемом и регулируемом обществе, когда-либо известном миру. Мы занимаем обособленное положение – это вдалбливают в нас с пеленок. В Графстве слуг учат презирать урбитов, а те презирают их в ответ. Они никогда не встречались, едва ли знают что-нибудь друг о друге, но все-таки презирают. А мы – привилегированная горстка на вершине пирамиды.
Неравенство классов – не новость. Всегда существовали привилегированная кучка и непривилегированная масса, и всегда находились люди, готовые встать на позицию слуг и считать себя везунчиками. Но сейчас мы видим абсолютное разделение: джентри и и слуги – с одной стороны, урбиты – с другой. Сезонники считают себя джентри и ждут не дождутся пенсии, чтобы осесть в Графстве и никогда больше не возвращаться в Урбансы. Два мира, разделенные границей. Может, эта граница не такая прочная, но в человеческом разуме она несокрушима.
Парень по фамилии Логан, почти ровесник Пенфолда, спросил:
– А мы-то что, по-твоему, можем сделать?
– Изменить это, – сказал Пенфолд.
– Вот так просто – взять и изменить, да? – засмеялся Логан. – Ничего себе задачка!
– Есть два пути изменения общества, – продолжал Пенфолд. – Когда угнетаемый, доведенный до отчаяния народ поднимает восстание. Но этот путь не годится. Урбиты не умирают от голода и болезней. Они получают хлеб и зрелища, как когда-то римляне. Тем более, что на хлебе вдобавок масло и джем, а зрелищами можно наслаждаться, не выходя из дома. Знай себе смотри головизор, сидя в удобном кресле. Урбиты никогда не начнут революцию.
– Но ведь там бывают мятежи, – возразил кто-то.
– Да. Чтобы выпустить пар, совершенно безвредные. Полиция легко усмиряет смутьянов. Все очень ловко придумано. Как и наша жизнь здесь, в Графстве. У нас нет головидения. Это вульгарное развлечение для низших классов, которые не знают, как занять свободное время. А может, потому, что у нас не должно быть с ними ничего общего? Уж коли мы остановили стрелки часов как раз перед тем, как зашло солнце над Британской империей. И мы так и будем греться в лучах этого солнца – с лошадьми и экипажами, дюжинами слуг, шелковыми туалетами дам, послеобеденными сигарами и портвейном, – он говорил с едкой насмешкой.