Пир стервятников - Мартин Джордж Р.Р.. Страница 101

В уме Подрика явно не умещалась мысль, что собаку можно звать просто Собакой. Помолчав немного, он сообщил:

– У меня тоже был пес, давно, в детстве. Я его звал Героем.

– А он им был?

– Кем был?

– Героем.

– Н-нет. Но все равно хорошая была псина. Он умер.

– Собака охраняет меня в дороге. Ни волк, ни разбойник не смеет тронуть меня, когда он рядом, даже в эти опасные времена. Хотя с волками теперь просто сладу не стало, – помрачнел септон. – Одинокому путнику разумнее всего спать на дереве. За всю свою жизнь я не видел больше дюжины волков разом, а сейчас по Трезубцу рыщет стая, где зверей несколько сотен.

– Вы сами-то с ними встречались? – спросил сир Хиль.

– Семеро уберегли меня от такой напасти, но я не раз слышал их по ночам. Кровь в жилах стынет от такого хора. Даже Собаку в дрожь бросает, а он немало волков убил на своем веку. – Септон потрепал Собаку по голове. – Люди вам скажут, что это демоны, а водит их будто бы волчица, исчадие ада, огромная и безмолвная, словно тень. Говорят, что она зубра может повалить в одиночку. Ни силки, ни капканы ее не берут, сталь и огонь не пугают. Она убивает всех волков, которые тщатся ее покрыть, а питается одной только человечиной.

– Добились вы таки своего, септон, – засмеялся сир Хиль. – У бедняги Подрика глаза вот-вот из орбит выскочат.

– А вот и нет, – возмутился Подрик. Собака поддержал его лаем.

Ночлег они устроили в дюнах. Бриенна отправила Подрика на берег собрать плавник, но он вернулся с грязными коленками и пустыми руками.

– Теперь отлив, миледи. Вода отошла, там только мокрый песок и лужи.

– Не заходи на отмель, дитя, – предупредил его септон. – Морской песок не любит чужих и может тебя проглотить.

– Ну уж. Обыкновенная грязь.

– Да, пока она не набьется тебе в нос и в рот – тогда эта грязь убивает. – Мерибальд смягчил угрозу улыбкой. – Отряхни коленки, и вот тебе долька от апельсина.

Следующий день мало чем отличался от предыдущего. Позавтракав соленой треской и апельсиновыми дольками, они тронулись в путь еще до восхода. Позади них лежал розовый небосклон, впереди сиреневый. Собака бежал впереди, обнюхивая тростник и через каждые пару шагов задирая ногу – дорогу он знал, как видно, не хуже, чем Мерибальд. Резкие голоса крачек приветствовали утренний прилив.

Днем они остановились в крохотной деревушке, первой, что попалась им на пути. Над мелким ручьем торчали на сваях восемь домишек. Мужчины вышли в море на лов, но женщины с ребятишками спустились из своих жилищ по веревочным лесенкам и собрались вокруг септона на молитву. Мерибальд, совершив службу, отпустил им грехи и оставил репы, мешок бобов, а также два апельсина, которыми столь дорожил.

– Этой ночью хорошо бы покараулить, друзья мои, – сказал он, когда они ушли из деревни. – Эти люди видели трех недобитков в дюнах, к западу от старой сторожевой башни.

– Всего трое? – улыбнулся сир Хиль. – Для нашей воительницы это пустяк. И к вооруженным людям они вряд ли сунутся.

– Если только не оголодали вконец, – заметил септон. – На соленых болотах есть пища, да только не всякий ее найдет, а эти беглецы ведь не здешние. В случае нападения предоставьте их мне, сир, прошу вас.

– Что же вы будете с ними делать?

– Накормлю их. Предложу исповедаться, чтобы я мог отпустить им грехи. Позову их с нами на Тихий остров.

– Это все равно что предложить им перерезать нам глотки, пока мы спим, – ответил сир Хиль. – У лорда Рендилла против недобитков есть средства получше – сталь и пеньковая веревка.

– Сир-миледи, – вмешался Подрик, – а эти недобитки тоже разбойники?

– Более или менее, – сказала Бриенна.

– Скорее менее, чем более, – не согласился с ней Мерибальд. – Разбойники отличаются друг от друга как птицы разных пород. Крылья есть и у перевозчика, и у морского орла, но они – не одно и то же. В песнях разбойники преступают закон, чтобы отомстить злому лорду, но в жизни они больше похожи на вашего кровожадного Пса, чем на лорда-молнию. Это дурные люди, движимые жадностью, отравленные злобой. Они плюют на богов и ни о ком не заботятся, кроме себя самих. Недобитки больше достойны жалости, хотя могут быть столь же опасны. Почти все они люди простого звания, никогда и на милю не удалявшиеся от родного дома, пока лорд не повел их на войну. Они маршируют под его знаменами в худой одежонке и обуви, вооруженные порой серпами, мотыгами или палицами – привязал камень ремешками к дубине, вот тебе и оружие. Братья идут рядом с братьями, сыновья – с отцами, друзья – с приятелями. Наслушавшись песен и сказок, они мечтают о чудесах, которые увидят, о славе и о богатстве. Война представляется им самым замечательным приключением, которое им довелось испытать на своем веку.

А потом они вступают в бой.

Одним довольно одной битвы, чтобы сломаться, другие держатся годами, потеряв этим битвам счет, – но даже тот, кто пережил сто сражений, может дрогнуть в сто первом. Брат видит смерть брата, отцы теряют своих сыновей, друзья на глазах у друзей зажимают руками вспоротые животы.

Возглавлявший их лорд падает, другой лорд кричит, что отныне они переходят к нему. Кто-то вдобавок к плохо залеченной ране получает еще одну. Они никогда не едят досыта, сапоги у них разваливаются после долгого перехода, одежда изорвалась и сопрела, половина из них от плохой воды гадит прямо в штаны.

Новые сапоги, теплый плащ, ржавый полушлем снимают с убитых, а потом начинают грабить живых, таких же бедняков, на чьих землях идет война. Режут овец, забирают кур, а от таких дел до увода дочерей всего один шаг. Однажды такой вояка оглядывается по сторонам и видит, что его друзей и родных больше нет и он воюет среди чужих, под знаменем, плохо ему знакомым. Он не знает, где он и как попасть обратно домой, а лорд, за которого он сражается, не знает его по имени, однако приказывает ему стоять насмерть со своим копьем, серпом или мотыгой. Потом на него обрушиваются рыцари с закрытыми сталью лицами, и гром их атаки заполняет собой весь мир...

Тогда человек ломается. Он бежит или уползает с поля, скользя между мертвыми телами, он скрывается и ищет убежища. О доме он уже и думать забыл, а короли, лорды и боги значат для него меньше, чем кусок тухлого мяса или бурдюк с кислым вином, которые помогут ему протянуть еще день и заглушить страх. Так он и живет, недобиток, – со дня на день, от одного куска до другого, как зверь, а не как человек. Я не спорю с леди Бриенной – в такие времена путнику следует остерегаться беглых латников... но и пожалеть их тоже не худо.

За речью Мерибальда последовала глубокая тишина. Бриенна слышала шепот ветра в ивах и далекий голос гагары. Слышала дыхание Собаки, бегущего рядом с ослом и септоном.

– Сколько же лет было вам, – прервала она затянувшееся молчание, – когда вы отправились на войну?

– Не больше, чем вашему пареньку. Маловато для воина, но я не хотел отставать от братьев. Биллем назначил меня своим оруженосцем, хотя был, конечно, не рыцарем, а поваренком, и оружием ему служил уворованный там же на кухне нож. Он умер на Ступенях от лихорадки, так и не пустив свой клинок в дело, как и другой мой брат, Робин. Оуэну разнесли голову палицей, а его друга Рябого Джона повесили за насилие над женщиной.

– Война Девятигрошовых Королей? – спросил сир Хиль.

– Так ее называли, хотя я сам ни одного короля не видел и ни грошика не заработал. Но война была. Это точно.