Пир стервятников - Мартин Джордж Р.Р.. Страница 52

– Не надо так говорить. – Она дорнийка, в этом все дело. Это острая пища делает их такими, говорят в Просторе, – мужчин свирепыми, женщин распутными. Перец и заморские пряности горячат кровь, она тут не виновата. – Я люблю Мирцеллу как дочь. – Родной дочери у него быть не может, как и жены. Вместо них у него белый плащ. – И мы скоро уедем в Водные Сады.

– Уедете, – согласилась она, – хотя у отца все затягивается вчетверо дольше, чем следует. Если он располагает выехать завтра, жди отъезда через пару недель. Ты будешь одинок там, в Садах. И где твои галантные речи? Кто говорил, что хочет провести остаток жизни в моих объятиях?

– Я был пьян.

– Ты выпил всего три чаши вина. С водой.

– Меня опьянили вы. Вот уже десять лет... я ни к одной женщине не прикасался с тех пор, как надел белое. Я не знал, что такое любовь, но теперь... мне страшно.

– Что же страшит моего белого рыцаря?

– Я боюсь за свою честь. И за вашу.

– О своей чести я сама позабочусь. – Она медленно обвела пальцем сосок. – Как и о своих удовольствиях. Я давно уже взрослая.

Видеть ее на этой постели, с этой лукавой улыбкой, видеть, как она играет своими прелестями... у какой другой женщины можно найти такие крупные, такие чувствительные соски? Так и хочется впиться в них и сосать до изнеможения...

Он отвел глаза и нагнулся, чтобы взять с ковра нижнее белье.

– У тебя руки дрожат. Лучше бы ты успокоил их, приласкав меня. Зачем тебе одеваться, сир? Я предпочитаю тебя такого, как есть. Только в постели, без одежды, мы бываем самими собой – мужчиной и женщиной, любовниками, единой плотью. Ближе и быть нельзя. Одежда делает нас чужими. Я не люблю прятать себя под шелками и драгоценностями, и твой белый плащ – это не ты, сир.

– Нет. Он – это я и есть. Нам нужно покончить с этим, как ради вас, так и ради меня. Если нас обнаружат...

– Тебя сочтут счастливцем.

– Меня сочтут клятвопреступником. Что, если вашему отцу расскажут, как я обесчестил вас?

– Отец может быть кем угодно, но дураком он не слыл никогда. Невинности меня лишил Бастард из Дара Богов, когда нам обоим было четырнадцать лет. Знаешь, что сделал отец, когда об этом узнал? – Она зажала в кулаке простыню и прикрылась ею до подбородка. – Ничего. Мой отец мастер ничего не делать. У него это называется «я думаю». Скажи правду, сир: тебя тревожит мое бесчестье или твое собственное?

– И то, и другое. – Ее стрела, однако, попала в цель. – Вот почему это свидание должно стать последним.

– Ты об этом уже говорил.

Да, говорил. С полной искренностью. Он слаб, иначе вовсе не пришел бы сюда. Но ей в этом признаваться нельзя – такие женщины, как она, презирают слабых. Дядиного в ней больше, чем отцовского. Арис нашел на стуле нижнюю шелковую тунику и пожаловался:

– Разорвана. Как же я теперь надену ее?

– Задом наперед. Наденешь верхнюю, и прореху никто не заметит. Отдашь ее зашить маленькой принцессе? Или прислать тебе новую в Водные Сады?

– Не нужно мне ничего посылать. – Арис не желал привлекать к себе никакого внимания. Он надел тунику через голову, как советовала она. Прохладный шелк прилип к исцарапанной спине. Ну ничего, до дворца он как-нибудь доберется. – Я хочу одного: покончить с этим... с этой...

– Разве это достойно галантного рыцаря? Вы меня обижаете, сир. Я начинаю думать, что все ваши любовные речи были лживыми.

Нет, он не лгал. Сир Арис воспринял ее слова как пощечину.

– Для чего бы иначе я пожертвовал своей честью, если не ради любви? Когда я с вами, то не могу думать ни о чем другом... вы единственная мечта моя...

– Слова, слова. Если любишь, не уходи.

– Я дал обет...

– ...не жениться и не заводить детей. И что же? Я пью лунный чай, а женой твоей все равно не смогла бы стать. Хотя не прочь сделать тебя своим постоянным любовником, – улыбнулась она.

– Теперь вы смеетесь надо мной.

– Самую чуточку. По-твоему, ты первый королевский рыцарь, любивший женщину?

– Люди, которым легче произнести обеты, нежели соблюдать их, найдутся всегда. – Сир Борос Блаунт похаживал на Шелковую улицу, сир Престон Гринфилд навещал дом одного купца, когда самого купца не было дома, но Арис никогда бы не стал позорить своих названых братьев. Вместо этого он сказал: – Сира Терренса Тойна застали в постели с любовницей его короля. Он клялся, что на грех его толкнула любовь, но это стоило жизни ему и ей, привело к падению его дома и к гибели благороднейшего из всех рыцарей, когда-либо живших на свете.

– А как же Люкамор Любострастник со своими тремя женами и шестнадцатью детьми? Я всегда смеюсь, слушая песню о нем.

– Правда не столь забавна. При жизни его никто не называл Любострастником. Он звался сир Люкамор Сильный. Когда его многолетняя ложь открылась, собственные братья по оружию оскопили его, а Старый Король отправил его на Стену. Шестнадцать его детей остались сиротами. Он не был истинным рыцарем, как и Терренс Тойн.

– Ну а Рыцарь-Дракон? – Она откинула простыню и спустила ноги на пол. – Благороднейший из всех рыцарей, по твоим же словам? Он спал со своей королевой и наградил ее ребенком.

– Я в это не верю. История о преступной связи принца Эйемона с королевой Нейерис – всего лишь сказка, которую распространял его брат, желая отдать трон бастарду в ущерб законному сыну. Недаром же Эйегону дали прозвище Недостойный. – Арис опоясался мечом. На шелковой тунике пояс выглядел нелепо, но знакомая тяжесть меча и кинжала напомнила ему, кто он на самом деле. – Я не хочу, чтобы меня вспоминали как Ариса Недостойного. И не стану марать свой плащ.

– Да, жаль было бы – он такой белый. Не забывай, однако, что мой двоюродный дед тоже носил его. Он умер, когда я была маленькой, но я его помню. Он был высокий, как башня, и щекотал меня, пока я не заходилась от смеха.

– Я не имел чести знать принца Ливена, но все сходятся в том, что он был великий рыцарь.

– Великий рыцарь, имевший любовницу. Теперь она уже старая, но в юности, говорят, была на редкость красива.

Принц Ливен? Эту историю Арис слышал впервые, и она неприятно поразила его. Измена Терренса Тойна и обман Люкамора Любострастника вошли в Белую Книгу, но на странице принца Ливена ни о чем таком не упоминалось.

– Дядя всегда говорил, что цену мужчины определяет тот меч, что в руке, а не тот, что помещается между ног, – продолжала женщина, – поэтому оставь свои благочестивые речи о запятнанных плащах. Твою честь пятнает не наша любовь, а то, что ты служишь чудовищам и называешь зверей братьями.

Это задело его за живое.

– Роберт не был чудовищем.

– Он взошел на трон по трупам детей – но Джоффри его переплюнул, не спорю.

Джоффри. Красивый мальчик, высокий и сильный для своих лет – но больше ничего доброго о нем не скажешь. Рыцарь стыдился вспоминать, как ударил бедную малютку Старк по его приказу. Когда Тирион решил, что Мирцеллу в Дорн будет сопровождать Арис, благодарный рыцарь поставил свечу Воину.

– Джоффри умер, отравленный Бесом. – Он никогда не думал, что карлик способен на такое большое дело. – Теперь королем стал Томмен, а он не похож на брата.

– И на сестру не похож.

Да, это правда. Томмен – славный мальчуган и всегда старается поступать хорошо, но когда он рыдал на пристани, Мирцелла и слезинки не проронила – а ведь это она уезжала из дома на чужбину, не он. Принцесса, спору нет, храбрее своего брата, способнее, увереннее в себе. И ум у нее живее, чем у него, и манеры изысканнее. Женщины, как правило, сильнее мужчин. Арис, думая так, имел в виду не только Мирцеллу, но и ее мать, и свою собственную, и Королеву Шипов, и красивых отчаянных дочек Красного Змея. А прежде всего – принцессу Арианну Мартелл.

– Не стану вам возражать, – признал он осевшим голосом.

– Еще бы ты стал! Мирцелла куда больше годится для трона...

– Сын идет впереди дочери.

– С какой это стати? Отцу наследую я. По-твоему, я должна передать права своим братьям?