Пир стервятников - Мартин Джордж Р.Р.. Страница 85

Всего вдоль стен, окруженные свечами, стояли тридцать богов. Старухи, как заметила Арья, предпочитали Плачущую, богатеи – Ночного Льва, бедняки – Путника в плаще с капюшоном. Солдаты поклонялись Баккалону, Бледному Отроку, моряки – Луноликой Деве и Сардиньему Королю. У Неведомого был свой алтарь, хотя к нему почти никто не ходил. Как правило, у его ног мигала одна-единственная свеча. Это ничего, сказал добрый человек. У него много ликов и много ушей, чтобы слышать нас.

Пригорок, на котором стоял храм, пронизывали выбитые в камне ходы. Жрецы и послушники спали на первом уровне подземелья, Арья и слуги – на втором. Третий был закрыт для всех, кроме жрецов, – там находилось святилище.

Арья в свободные от работы часы могла ходить где угодно, не покидая, однако, пределов храма и не спускаясь на третий ярус. В одной из кладовых хранилось оружие и доспехи: нарядные шлемы, диковинные старинные панцири, мечи, кинжалы, арбалеты, длинные копья с листовидными наконечниками. В другом склепе меха и богатые цветные шелка лежали бок о бок с дурно пахнущими лохмотьями и потертой дерюгой. Тут должна быть и сокровищница, решила Арья. Ей представлялись золотые блюда, мешки с серебром, голубые, как море, сапфиры, нитки крупного зеленого жемчуга.

Однажды она наткнулась на доброго человека, и он спросил, что она делает здесь. Она сказала, что заблудилась.

– Лжешь, и что еще хуже – лжешь неумело. Кто ты?

– Никто.

– Снова ложь, – вздохнул он.

Виз избил бы ее в кровь, поймав на вранье, но в Черно-Белом Доме все по-другому. Умма на кухне может порой стукнуть ее поварешкой, чтоб не мешалась, но из других ее никто пальцем не тронул. Они поднимают руку, только если надо кого-то убить, полагала Арья.

С поварихой она неплохо ладила. Та совала ей в руку нож, показывала на лук, и Арья его крошила. Умма подталкивала ее к горке теста, и Арья месила его, пока повариха не говорила «стой» (из браавосских слов, выученных Арьей, «стой» было первым). Арья разделывала рыбу и обваливала ее в орехах, которые колола Умма. Добрый человек сказал, что в соленых водах вокруг Браавоса полным-полно всякой рыбы и моллюсков. Медленная бурая река, впадая в лагуну с юга, образует широкую полосу тростников, заводей и отмелей. Там водятся в изобилии мидии, устрицы, черепахи, лягушки, крабы разных пород, угри – красные, черные и полосатые; все это часто появлялось на резном деревянном столе, за которым трапезничали служители Многоликого Бога. Рыбу Умма приправляла морской солью и перечными горошинами, в уху из угрей добавляла чеснок. В редких случаях она даже на шафран расщедривалась. Пирожку бы понравилось здесь, думала Арья.

Ужин был ее любимым временем – ведь последнее время она далеко не всегда ложилась спать на сытый живот. Иногда за едой добрый человек позволял задавать вопросы. Однажды она спросила, почему все прихожане храма такие умиротворенные – у нее дома люди боятся смерти. Она помнила, как рыдал прыщавый оруженосец, когда она пырнула его в живот, как молил о пощаде сир Амори Лорх, когда Хоут бросил его в медвежью яму. Помнила, как кричали люди в деревне на берегу Божьего Ока, когда Щекотун допрашивал их про золото.

– Смерть – не самое худшее, – ответил ей добрый человек. – Это дар, который преподносит нам бог, прекращение нужды и страданий. Когда мы рождаемся на свет, Многоликий каждому из нас посылает темного ангела, который идет за нами по жизни. Когда человек не может более нести груз своих грехов и своих мук, ангел берет его за руку и уводит в край ночи, где светят вечно яркие звезды. Те, кто пьет из черной чаши, ищут своего ангела. Если они боятся, свечи их успокаивают. Чем пахнут для тебя наши свечи, дитя?

Винтерфеллом, могла бы сказать она. Снегом, дымом, сосновой хвоей. Конюшней. Смехом Ходора, битвой Робба и Джона на дворе, песней Сансы про какие-то дурацкие локоны. Криптой, где сидят каменные короли, горячим хлебом, богорощей. И моей волчицей, ее мехом, как будто она по-прежнему рядом со мной.

– Ничем, – сказала Арья, чтобы послушать, что он скажет в ответ.

– Лжешь – но свои секреты ты умеешь хранить, Арья из дома Старков. – Так он называл ее, лишь когда бывал недоволен ею. – Ты ведь знаешь, что вольна отсюда уйти. Ты пока еще не наша. Можешь отправляться домой, когда пожелаешь.

– Вы сказали, что если я уйду, то не смогу больше вернуться.

– Да, это так.

Ей сделалось грустно. Сирио тоже так говорил. Сирио Форель, который научил ее работать Иглой и погиб за нее.

– Я не хочу уходить.

– Тогда оставайся... но помни, что Черно-Белый Дом – не сиротский приют. Здесь все должны нести свою службу. Валар дохаэрис, как говорим мы. Ты должна повиноваться, если желаешь остаться у нас. Повиноваться всегда и во всем. Если ты не способна на это, то уходи.

– Я способна.

– Что ж, увидим.

Кроме помощи Умме, у нее были и другие обязанности. Она подметала в храме полы, прислуживала за едой, разбирала одежду умерших, вытряхивала их кошельки и пересчитывала диковинные монеты. Мертвых они с добрым человеком находили каждое утро, совершая обход. Тихо, как тень, говорила она себе, вспоминая Сирио. У каждой ниши она приоткрывала тяжелую железную дверцу фонаря, который держала в руке, и искала мертвых.

Некоторые из них приходили сюда на час или на день, другие посещали храм целый год. Испив сладкой темной воды из пруда, они укладывались на каменную скамью за статуей того или иного божества, закрывали глаза и больше не просыпались. «Дар Многоликого принимает бесчисленное множество форм, – говорил добрый человек, – но здесь он всегда ласков». Найдя мертвеца, он читал молитву и убеждался, что тот в самом деле мертв. Приведенные Арьей слуги уносили покойника в подземелье, послушники раздевали и обмывали его. Одежда, деньги и ценности складывались в ящик, тело переносилось в святилище, доступное только жрецам; то, что происходило там, Арье не полагалось знать. Однажды за ужином у нее зародилось ужасное подозрение. Она отложила нож и уставилась на кусок белого мяса. «Это свинина, дитя, – сказал добрый человек, видя ее испуг, – всего лишь свинина».

Каменная кровать напоминала ей Харренхолл и ту кровать, на которой она спала, когда драила лестницы под началом у Виза. Тюфяк, набитый тряпками вместо соломы, был еще комковатее харренхоллского, но зато не кололся. Одеял она могла брать сколько захочет – толстых шерстяных одеял, красных, зеленых и клетчатых. В каморке она спала одна. Здесь она держала свои сокровища – серебряную вилку, шляпу и перчатки без пальцев, подаренные ей моряками с «Дочери Титана». Здесь же лежала ее прежняя одежда, сапоги, пояс, кинжал, небольшой запас монет... и, конечно, Игла.

Свободного времени у нее оставалось немного, но Арья упражнялась, когда только могла, сражаясь с собственной тенью, падающей от синей свечи. Однажды это увидела девочка-призрак, проходившая мимо. Она не сказала ни слова, но добрый человек на другой день проводил Арью до самой каморки.

– Тебе надо избавиться от всего этого, – сказал он.

– Это мое, – испугалась Арья.

– Кто же ты?

– Никто.

– Это принадлежит Арье из дома Старков. – Он взял серебряную вилку. – Как и все остальное. Им здесь не место, как и ей. Слишком гордое у нее имя. У нас, смиренных слуг, нет места для гордости.

– Я тоже служу, – пробормотала она. Вилка нравилась ей.

– Ты играешь в служанку, но в глубине души остаешься дочерью лорда. Ты брала себе много других имен, но сбрасывала их, словно платья. Под ними ты всегда была Арьей.

– Я не ношу платьев. В них драться нельзя.

– Зачем тебе драться? Разве ты какой-нибудь убийца, таящийся в темном переулке? Перед тем, как испить из холодной чаши, – вздохнул он, – ты должна вручить Многоликому всю себя. Тело и душу. Если ты не в силах сделать это, тебе придется уйти.