Незаметные убийства - Мартинес Гильермо. Страница 33

– Ага, если не считать, что «бедняга Краффорд» спалил свою жену! – воскликнула Лорна.

– Вот вам живой пример того, – со смехом продолжил Селдом, – что не всем были нужны хоть мало-мальски правдоподобные доказательства его вины, многие и так целиком и полностью в нее поверили. Но дело совсем в другом. Эта история пришла мне на ум вечером после злополучного концерта. И я хотел спросить у Лавана, каких реальных результатов можно добиться, действуя на расстоянии. Поэтому вместе с билетами на свое представление он оставил мне книгу про гипноз, но я пока еще не успел ее прочесть.

Подошла официантка, чтобы принять заказ. Лорна ткнула пальцем в меню, где значилась классическая fish and ships [41], потом встала и отправилась в туалет. Когда Селдом сделал заказ и официантка оставила нас вдвоем, я вернул ему конверт с фотографиями.

– Вы смогли что-нибудь вспомнить"? – спросил Селдом и, заметив недоумение на моем лице, добавил: – Это очень трудно, правда? Вернуться к самому началу, словно ты ничего еще не знаешь. Соскоблить все, что наросло позднее. Вы обнаружили что-нибудь, что тогда ускользнуло от вашего внимания?

– Только одно: когда мы увидели тело миссис Иглтон, на ногах у нее не было всегдашнего пледа.

Селдом оперся подбородком на переплетенные пальцы.

– Это… может оказаться интересным, – сказал он. – Да, сейчас… после ваших слов… я отлично помню… Шотландский плед… он всегда был у нее на ногах, особенно если она куда-то отправлялась.

– Бет уверена, что, когда она в два часа спустилась из своей комнаты в гостиную, плед был на месте. Потом, после случившегося… они обыскали весь дом, но плед обнаружить не удалось. А Питерсен нам ничего об этом не сообщил, – сказал я не без раздражения.

– Ничего не поделаешь, – отозвался Селдом с мягкой иронией, – он ведь инспектор Скотланд-Ярда, расследующий серьезное дело; и, по всей видимости, не считает себя обязанным сообщать нам абсолютно все детали.

Я не мог сдержать смеха.

– Но мы-то знаем больше, чем он.

– Только в некотором смысле, – быстро возразил Селдом, – скажем так; мы знаем, что следует иметь в виду теорему Пифагора.

Лицо Селдома вдруг потемнело, словно что-то натолкнуло его на весьма неприятные мысли. Он наклонился ко мне, как будто собирался поведать какую-то тайну.

– Его дочь рассказала мне, что он не спит по ночам… И однажды под утро она застала его с книгой в руке. С книгой по математике. Сегодня он мне звонил. Довольно рано. Думаю, он, как и я, боится, что до четверга остается слишком много времени. Мы можем опоздать.

– Но ведь четверг послезавтра, – воскликнул я.

– После-завтра…– эхом повторил Селдом, старательно разделив слово голосом на две части, его образующие. – Интересно, правда? – заметил он. – Прошедшее здесь соединено с будущим… Хотя не это главное. Дело в том, что завтра не совсем обычный день. Именно поэтому Питерсен мне и позвонил. Он хочет послать своих людей в Кембридж.

– А что такое случится завтра в Кембридже? – Лорна вернулась, ловко неся три кружки пива, которые поставила на стол.

– Боюсь, это каким-то образом связано с книгой, которую я сам же и дал инспектору Питерсену. С книгой, где излагается совершенно фантастическая версия истории теоремы Ферма, самой старой из нерешенных задач за всю историю математики, – пояснил он Лорне, – уже более трехсот лет ученые бьются над ней… И вот, возможно, завтра в Кембридже впервые удастся доказать теорему. В книге восстанавливается самое начало: от Пифагорова треугольника, одной из тайн первого периода существования секты, еще до пожара, когда, по словам Лавана, магию не отделяли от математики. Пифагорейцы рассматривали свойства чисел и отношения между ними как секретный знак божества, но тайна сия не должна была просочиться за пределы секты. Пифагорейцы могли использовать теорему в практических целях, но доказательство ее не упоминалось. Точно так же маги принесли клятву ни за что на свете не открывать тайную суть своих трюков. Для нарушивших запрет существовало одно-единственное наказание – смерть. В книге утверждается, что и сам Ферма принадлежал к некоей ложе пифагорейцев – более современной разновидности братства, хотя и с не менее строгим уставом. Он указал в своем знаменитом комментарии на полях «Арифметики» Диофанта [42], что имеет доказательство, но после его смерти ни этого решения, ни прочих в бумагах отыскать не удалось. Хотя, думается, Питерсена встревожило другое: как известно, с историей теоремы Ферма связано несколько таинственных смертей. Понятно, что за триста лет много людей поумирало, в том числе и тех, кто пытался доказать теорему. Но автор книги исхитряется повернуть дело так, будто некоторые из смертей кажутся более чем подозрительными. Например, недавнее самоубийство Таниямы, оставившего весьма странное письмо своей невесте.

– И тогда все нынешние преступления…

– Да, тогда это следует расценивать как предупреждение, – подхватил Селдом, – предупреждение миру математиков. Правда, заговор, о котором разглагольствует автор книги, мне лично представляется нагромождением немыслимых глупостей, хотя версия изложена весьма остроумно. Но меня всерьез тревожит следующее: последние семь лет Эндрю Уайлс работал в абсолютной секретности. Никто понятия не имеет, каким будет найденное им доказательство… Даже мне он ни разу не показал ни одной своей записи. Если перед докладом с ним что-нибудь случится и если исчезнут все его бумаги, возможно, пройдет еще не меньше трехсот лет, прежде чем кто-нибудь вновь совершит такой подвиг. Вот почему я считаю, что не будет лишним, если Питерсен пошлет туда кого-то из своих людей. Если что-нибудь случится с Эндрю, – добавил он, и лицо его снова помрачнело, – я никогда себе этого не прощу.

Глава 23

В среду 23 июня я проснулся около полудня. Из маленькой кухни Лорны доносился запах кофе и еще один божественный запах – свежеиспеченных вафель. Сэр Томас, кот Лорны, стянул на пол почти все покрывало и свернулся на нем клубочком. Я прошел мимо него, заглянул на кухню и обнял Лорну. На столе лежала раскрытая газета, и я быстро просмотрел новости. Серия преступлений под таинственными символами, писала «Оксфорд таймс» с нескрываемым провинциальным тщеславием, превратилась в главную новость для самых крупных лондонских газет. На первой полосе цитировались заголовки из вышедших накануне номеров. Вот и все. Явно не случилось ничего интересного в связи с занимавшим меня делом.

Я стал листать газету, отыскивая сообщение о семинаре в Кембридже, и нашел очень короткую заметочку под названием «Моби Дик среди математиков», где в хронологическом порядке перечислялись неудачные попытки доказать теорему Ферма. В конце говорилось, что в Оксфорде заключаются пари относительно того, чем завершится последний из трех объявленных докладов, и на сей момент ставки – шесть к одному, понятное дело, против Уайлса.

Лорна записалась на корт на час дня. Мы заехали за моей ракеткой, потом долго играли. Нам никто не мешал, и мы следили только за тем, как мяч летает над сеткой. Иначе говоря, мы находились на маленьком прямоугольнике, выпавшем из времени. Покидая корт, я глянул на клубные часы: было без малого три. Я попросил Лорну по пути завернуть к институту. Здание поражало непривычной пустотой, так что, поднимаясь по лестницам, я одну за другой зажигал лампы. Я вошел в компьютерную комнату, тоже пустую, и открыл свою почту. Там я нашел короткое послание, адресованное всем математикам мира: «Уайлс смог это сделать!» [43] Никаких подробностей; сообщалось только, что доказательство убедило специалистов и что в печатном виде оно займет около двухсот страниц.

– Хорошие новости? – спросила меня Лорна, когда я вернулся в машину.

Я пересказал ей сообщение, и, думаю, по моему восторженному тону она поняла, какую странную и противоречивую гордость за коллег-математиков я испытываю.