Музыка джунглей - Марушкин Павел Олегович. Страница 2

Жмуры… Кто они? Действительно ли это ходячие мертвецы, бывшие колдуны, как говорит молва? Лиц их никто никогда не видел… Всегда в кожаных глянцево-чёрных плащах до земли с огромными поднятыми воротниками, в широкополых шляпах, и тени от них какие-то слишком густые… Взгляд не удерживается, скользит, словно ноги по льду. А может, я и сам не больно-то хочу увидеть, что они собой представляют? Может, и так… Сейчас они загонят нас в щелястый, обшитый неструганным горбылём барак, запечатают дверь до утра и отправятся к себе. Дом жмуров, некрозориум, возвышается точно в центре Территории – зловещего вида здание, сложенное из красновато-бурого, как бы закопчённого давним пожаром кирпича, с высокими квадратными трубами. Пустые оконные проёмы чернеют, словно ямы, снег толстыми валиками лежит на подоконниках. У нас гораздо уютнее… До чего всё-таки относительны в мире все понятия!

Иногда, если остаются силы, меня просят рассказать о тех местах на юге, где мне довелось побывать. Смешно: я не помню, как меня зовут и кто я такой (вернее, кем был), но отчётливо представляю себе, например, вкус ананаса или манго, сонное течение каналов, усыпанных лепестками магнолий и колыхание красных папоротников-люминофоров на вавилонских улицах… Для здешних юг – это счастливая сказка. Страна, где зимы не бывает! Где фрукты можно срывать прямо на улицах! Большинство, по-моему, просто не верит, что всё это правда. Я и сам себе верю хорошо если наполовину. Может, всё, что я помню, – бред сумасшедшего? И ничего больше нет, кроме холода и тьмы? И всё равно они жадно слушают мои рассказы.

…Наверное, то последнее, что отличает нас от мёртвых, – это любопытство.

* * *

Старая как мир истина гласит: каким бы сильным и быстрым ты ни был, со временем обязательно найдётся кто-нибудь сильнее и быстрей тебя. Такова жизнь; даже банальные кухонные ссоры заканчиваются порой весьма плачевно. Чего уж тогда говорить о битве профессионалов; особенно если поединок происходит ночью, под проливным дождём, на крыше одного из самых высоких памятников вавилонской архитектуры!

Когда каюкер разжал пальцы, вцепившиеся в скользкую мокрую жесть, и камнем полетел вниз, в голове его билась только одна, очень странная и невероятно назойливая мысль: «Сорви немедленно набедренную повязку, идиот!!!» Неужели я эксгибиционист, в ужасе подумал Иннот, обгоняя на лету дождевые капли, и последнее моё желание – показать всему миру голую задницу! Что за бред! Неужели я спятил от страха? Пальцы меж тем зажили собственной жизнью – и судорожно рванули узел. Клочок ткани тут же унесло в ночь; а спустя миг кожа каюкера с тихим хрустом вдруг отстала от запястий до ступней, образовав тугие, вибрирующие под напором воздуха перепонки между руками и ногами. Ветер хлестнул наотмашь, врезался в тело исполинской ладонью, замедляя падение. Дыхание на миг перехватило.

«Вот это да!!!»

Словно громадная летучая мышь, какие, говорят, водятся в джунглях далеко на юге, Иннот поплыл в струях воздуха, раскинув руки, всё дальше и дальше от Университета. Внизу мелькали огни городских кварталов. Он слегка шевельнул локтем – и заложил широкий полукруг над городом.

«Невероятно! И я жив! Жив!!!»

Он расхохотался. Тело, надёжное и испытанное, в который раз спасло его от неминуемой гибели – спасло, подарив к тому же ни с чем не сравнимую радость полёта! Паря в напоённой дождём ночи, среди вспышек молний, под рёв урагана, Иннот вдруг во всё горло запел её – самую вавилонскую из всех вавилонских песен:

– Бай зе риверс оф Бэбилон, зеа ви сет даун, е, е, ви вепт, энд ви римембед За-айон! [1] Дарк тиаре оф Бэбилон!!! – орал он, проносясь над крышами, едва соображая, что делает. – Е-е-е-е!!! Ю гот ту синг э сонг!!! Каю-керз форева!!!

Порывы ветра мотали его из стороны в сторону. «Однако так и разбиться немудрено!» – шевельнулась где-то на задворках сознания тревожная мысль. Ужас и восторг постепенно проходили, наступала реакция на стресс. Иннота на лету начала бить крупная дрожь, сердце колотилось как бешеное. «Скорость-то у меня приличная, – подумал он. – Пожалуй, самым разумным было бы приводниться в какой-нибудь канал». Внизу, однако, ничего похожего не наблюдалось – бурей каюкера отнесло довольно далеко от университета. Сейчас он летел вдоль какой-то улицы, постепенно снижаясь. Мимо мелькали освещенные окна. Порывы ветра бросали Иннота от стены к стене. Один раз он чудом не задел фонарный столб, вовремя заложив крутой вираж. Неожиданно впереди показался тупик – улица заканчивалась высоким домом с богато украшенным лепниной фасадом и большими окнами. За светлыми шторами ярко горел свет, сквозь шипение ливня чуть слышно доносилась музыка. Иннот нацелился было на одну из водосточных труб, но в последний момент насыщенный моросью шквальный порыв мотнул его в сторону – и каюкер с воплем «Атас!!!» смачно врезался точно в центр окна.

«Похоже, сезон разбитых стёкол для меня ещё не закончился», – меланхолично подумал он, когда весёлый звон затих. Как ни странно, на этот раз ни единой царапины! За миг до удара Иннот успел сгруппироваться и прикрыть лицо скрещенными руками.

Кожаная перепонка с тихим всхлипом снова пристала к бокам, оставив лишь лёгкое чувство жжения в подмышках. Впрочем, ему сейчас было не до анализа своих ощущений: разбив окно и сорвав штору вместе с карнизом, он покатился по полу, всё больше запутываясь в ней, пока наконец сила инерции не исчерпала своих возможностей. Оркестр испуганно сфальшивил и замолчал. Воцарилась тишина. Иннот поднялся на ноги и принялся избавляться от шторы, попутно радуясь тому факту, что на нём осталось хотя бы пончо. Вломиться в чужой дом голым – это было бы слишком! – подумал он, срывая наконец с головы последний метр ткани. Взгляду его предстала немая сцена. Дом был полон гостей. Каюкер оказался окружен парами, ещё мгновение назад беззаботно кружившимися в танце. Теперь они, замерев, с ужасом и удивлением таращились на незваного гостя. Но самое интересное заключалось в том, что все присутствующие были обезьянцами.

«Похоже, я попал на обезьянский бал!» – подумал Иннот, с некоторой настороженностью рассматривая участников вечеринки. Были здесь и павианы, и шимпы, и лохматые, словно зонг-звёзды, бабуины, но большинство представляли гориллоиды. Высоченные, чёрные как ночь здоровяки, выпятив губы, разглядывали его, словно какую-то диковину. Практически все они были при галстуках; головы некоторых украшали высокие щегольские цилиндры. На этом, собственно, одежда и заканчивалась: ни трусов, ни набедренных повязок тут, судя по всему, не признавали. «Ну да, это ведь обезьянский бал! Явиться на праздник без галстука невозможно, они же через одного записные франты. Но и лишние тряпки ни к чему; да и зачем, если все свои?»

Пауза затягивалась.

Наконец один из присутствующих откашлялся, зашелестели голоса, кто-то громко высказался:

– Вот это да!

– Прошу прощения! – вежливо извинился Иннот. – Меня сдуло ветром.

Он и сам чувствовал, что его словам чего-то не хватает – может быть, убедительности? – но в этот момент не мог придумать ничего лучше. Оставалось говорить правду. С мокрого насквозь пончо капало на паркет, и у ног каюкера потихоньку собиралась лужа. Он переступил ногами, собрал в кулак всю свою светскость и непринуждённо обратился к ближайшему обезьянцу:

– Не окажете ли вы любезность представить меня хозяину этого дома? Думаю, что…

В этот момент ему на плечо легла здоровенная лапища. Иннот обернулся. Где-то на полпути к потолку маячила крохотная голова с близко посажеными глазками, широкими ноздрями и на диво мощной челюстью. Телосложением существо обладало поистине богатырским, даже для гориллоида, и настроено оно было, судя по всему, отнюдь не дружелюбно. Иннот почувствовал, что некая сила увлекает его вверх. Ноги каюкера оторвались от пола. Обезьянец поднял его на уровень глаз и медленно склонил голову набок.