Пират - Марысаев Евгений Клеоникович. Страница 16

Один эвенк спал в двухстороннем меховом спальном мешке. Это его хватил зубами за ногу Пират. Пастух присыпал ранку горячим пеплом и даже не перевязал ее.

Другой эвенк, по-татарски сложив ноги, сидел на медвежьей шкуре и раскачивался из стороны в сторону, попыхивая коротенькой трубочкой. У него очень болел зуб. Лечить зубы в поселковой поликлинике эвенк в свое время не захотел, потому что до смерти боялся бормашины. Если бы пастуху предложили выбирать одно из двух: сесть в кресло стоматолога или выйти с ножом один на один с разъяренным медведем, он бы, без сомнения, предпочел последнее.

Сейчас эвенк решил заняться самолечением, хотя знал, что способ, которым он хотел успокоить больной зуб, пострашнее всякой бормашины. Дососав трубочку, пастух выковырял из чубука пахучую никотинную гадость и перед осколком зеркала спичкой затолкал ее в дупло больного зуба. Затем со стоном выбежал из чума и от страшной боли покатился по снегу. Через четверть часа никотин атрофировал нерв, боль затихла. Еще не веря в избавление от мук, эвенк с блаженным лицом забрался в меховой спальник и уснул.

Чейвын с мужем Нюргуяны, бритым наголо стариком, сидели возле жирника (фитиль, плавающий в растопленном медвежьем жиру). Чистое и яркое пламя жирника освещало лежавшую перед ним шахматную доску с расставленными фигурками. Шахматы – любимая игра пастухов.

Чейвын проигрывал и очень переживал.

– Ай-яй! Ай-яй-яй! – то и дело вскрикивал он. – Ту-май, прихатир, тумай!...– И все потирал пальцами голову, обросшую реденьким пухом седых волос.

Якут довольно потирал руки и подмигивал жене.

– Мата! – вдруг воскликнул Чейвын так громко, что разбудил спящих эвенков, а Нюргуяна от испуга выронила половник.– Мата тепе! – И переставил шахматные фигурки по разработанной в уме комбинации.

Якут обиженно поджал губы и смахнул с доски фигурки.

Чейвын прошелся по чуму, расставив руки и выделывая кривыми, как колеса, ногами кренделя. И даже этак игриво ущипнул за бок Нюргуяну.

– Русский селовек ховорит: «Сетина в холову, пес в репро»,– усмехнулась старуха.– Правильно ховорит.

Полог чума зашевелился. Внутрь просунулась голова Пирата.

– А, пришла, сопака,– сказал Чейвын так, словно не сомневался, что пес должен прийти.– Кусать хосес, вису. Не там сехотня тепе кусать. Ты укусил селовека.

Сказав это, бригадир поднял с оленьего пола маут, и крепкий ремень прошелся по собачьей морде. Пастухи никогда не впускают своих собак в человеческое жилище.

Пират отбежал было от чума, но затем вновь вернулся к нему. Он зарылся в снег и задремал. Деваться ему было некуда.

Лишь через несколько дней Чейвын покормил собаку, привязал за ошейник обрывок маута, встал на широкие камусные лыжи, обтянутые оленьим мехом, и пошел с Пиратом в табун. Была его очередь дежурства.

Пастух в известной мере рисковал, когда привез в бригаду собаку. В бригаде в разное время жили собаки, промысловые лайки. Они предупреждали пастухов о приближении хищников, отлично шли в охоте на птицу и зверя – словом, делали свою извечную работу. Но каждое появление лайки возле табуна тотчас вызывало панику среди животных. В считанные минуты огромный табун приходил в движение и мчался неведомо куда, задавая немало хлопот пастухам. Да и зверовая лайка приходила в сильное волнение при виде животных. Ведь для нее что дикий олень, что совхозный полудикий – одно и то же; это не оленегонная собака. Убить охотничий инстинкт в зверовой лайке, подаренный ей Природой, невозможно. И приходилось пастухам скрепя сердце освобождаться от лаек – дарить геологам.

Зачем же тогда Чейвын принял подарок от «Костьки-хеолоха»? Почему не сказал сразу, что держать собаку при табуне невозможно? Во-первых, из уважения к геологу. Этот бородатый таньга-великан сразу понравился своей честностью; отказаться принять от него подарок значило бы, по мнению чукчи, оскорбить Константина. Во-вторых, в Пирате, кроме зверовой лаячьей, текла кровь какого-то крупного сторожевого пса, это сразу определил наметанным глазом Чейвын. А раз так, то собаку можно научить осторожному, вежливому обращению с оленями. Можно командой запретить ей появляться близ табуна.

И сейчас, шагая на дежурство, Чейвын с интересом и волнением наблюдал за поведением Пирата.

Вот на взлобке, утыканном сухостоем, появилась отбившаяся оленья стайка, голов пятнадцать. Пират почуял ее раньше, натянул поводок, возбужденно глянул на чукчу. Бригадир строго сказал:

– Нелься, сопака! Сити тут, сти меня.

Он был уверен, что собаки понимают человеческий язык, вот только ответить не могут. Растил Пирата русский хозяин, а не чукча, стало быть, разговаривать с ним надо по-русски, язык чукчей он не понимает. Чейвын немного ошибался. Учеными доказано, что собака понимает лишь небольшое число команд на том языке, на каком говорит хозяин. Понять речь ей не дано; но в интонациях голоса, ласковых, недовольных, сердитых, она разбирается отлично.

Пират сел, услышав знакомую команду. Чукча направился к стайке оленей. Он то и дело оглядывался. Пес сидел неподвижно.

Олени склонились над лунками, пробитыми в снегу, кормились ягелем. Чейвын внимательно оглядел стайку. Взгляд его остановился на стройной красавице важенке. Ба, старая знакомая! Непоседа и кокетка, каких мало. Она-то и увела оленей из табуна. Было немало способов проучить, приструнить ее, но Чейвын жалел важенку. Уж больно хороша! Мех такой белый-белый; чудесное разветвление рогов запрокинуто, лежит почти на спине; стройные ноги длинны, в вечном нервном движении.

– Ишь повадилась убегать! – строго сказал чукча красавице важенке на родном языке, останавливаясь неподалеку от стаи. Он был уверен, что олени, как и собаки, понимают человеческий язык.– И не стыдно тебе? Думаешь, легко мне при моих-то годах бегать за тобой, как мальчишке? Бесстыдница! Я так стар, что мог выйти на пенсию еще четверть века назад. И знаешь ли ты, дурочка, кого гоняешь? Лучшего оленевода всей области, победителя соцсоревнования, которому сам первый секретарь обкома переходящее Красное знамя вручил!...

Важенка – сама грация – отбежала чуть в сторону; Чейвын подумал, что это на нее подействовал столь значительный последний аргумент. Он поднял руки и хлопнул ладонями. Стая, как по команде, бросилась бежать к табуну.

Чейвын оглянулся. Пират сидел на прежнем месте. Он делал то, что ему было приказано, и не бросился догонять бегущих оленей. Такое послушание очень понравилось пастуху.

– Ити ко мне, сопака! – позвал бригадир. Пират подбежал к человеку.

Чейвын поехал дальше. Пират вдруг сильно натянул поводок, и чукча легко заскользил на камусных лыжах следом за собакой. В овражке, заросшем цепким ерником, перепорхнула стая каменных куропаток.

– Ай-яй!...– воскликнул пастух.

Удивило его не то, что пес почуял птиц на довольно большом расстоянии, а внезапно пришедшая в голову мысль... Он потрепал рукавицей по загривку, успокоил собаку. И отдал команду:

– Вперет! Посел!

Пират потянул за собою пастуха. От радости чукча даже песню запел на родном языке. Пел он про то, что видел и чувствовал сейчас:

– Блестит яркое солнышко на обледенелых стволах деревьев и оленьих рогах. Старый Чейвын едет в табун. Ему трудно ходить на лыжах, по ночам у него очень болят ноги. Теперь знатному оленеводу области будет помогать собака. Она начнет возить Чейвына. Как ловко придумал известный бригадир и орденоносец! – так о себе в третьем лице пел пастух словами корреспондента облает-ной газеты, написавшего о Чейвыне большую хвалебную статью.

– Стой, сопака,– приказал чукча.– Сити стесь.

Он заметил старого оленя, кормившегося на таежной поляне.

Чейвын снял с плеча маут, осторожно подошел метров за десять к животному. Ремень, щелкнув в воздухе, поймал оленя. Тот не оказал никакого сопротивления, спокойно позволил пастуху приблизиться к нему.