Клад - Маслюков Валентин Сергеевич. Страница 14

Однако он быстро оправился и на следующий день собрал пацанов для мести. Золотинка как раз их и встретила. Рассыпавшись хищной стаей, они шагали спорым шагом, чуть-чуть ссутулившись и набычившись на ходу. Камни оттягивали пазухи, имели они при себе палки и колья – кому что по силам. Мальчишки и даже увязавшиеся следом девчонки в коротких платьях. Обменивались они жестокими взглядами, а переговаривались отрывисто.

– Мы идем убивать пирата, – срывающимся от ужаса голосом сообщила Золотинке Шутиха, когда все остальные прошли, протопали, прокрались, пробежали мимо.

Золотинка ощутила случившееся как беду, как дурную весть, от которой муторно стало на душе. Нечто такое, от чего непоправимо испортилась радость жизни. Она знала, что Пират дремал на припеке за низким бортом втянутой в песок барки. Охотники прошли, не учуяв дичи, но и дичь дремала… Долго ли будут они блуждать вслепую? Двадцать пар лихорадочных быстрых глаз.

Пустырь обезлюдел, а Золотинка мешкала, поставленная перед необходимостью совершить предательство. В этой изнурительной войне она, понятно, держала сторону детей, но не возможно было оставаться в бездействии. Она покосилась по сторонам и сделала шаг к предательству – ступила к лежащей у воды барке.

Пират не дремал, как ожидала Золотинка. Он, стало быть, слышал галдевших на отмели мальчишек и не замедлил перебраться под самый борт в заполненную мелкой водой промоину, затаился – не разглядишь. Когда под легкими шагами девочки зашуршал хрящ, запавшая в яму спина шевельнулась и поднялась закутанная в платок голова. Глаза на ярком солнце сомкнулись жестким прищуром.

– Они вас ищут, – проговорила Золотинка свистящим шепотом, – чтобы… чтобы…

Даже сейчас, в миг крайнего напряжения, она не отважилась произнести вслух и тем как будто бы узаконить жуткое слово «убивать». Но пират это слово и без девчонки знал. Слово было знакомо ему и прежде.

– Ты Золотой Горшок? – спросил он, настороженно поводя глазами. Этот выразительный взгляд вполне объяснял и придушенный голос, и недоконченные вкрадчивые движения.

– Да, – шепотом отвечала Золотинка.

– Солоно тебе приходится от наших удальцов. Верно? – продолжал он несвоевременный, опасливым шепотком разговор. И что-то похожее на горечь почудилось Золотинке в «удальцах». По замокшей куртке сочилась мутная вода, рука оставила на щеке следы.

Однако Золотинка не хотела поддаваться жалости, которая увлекала ее в дебри предательства, не поддалась соблазну поддакнуть, чтобы таким не трудным путем приобрести расположение пирата. Расположение и как бы некие отдельные от других мальчишек и девчонок отношения, которые обещали ей отдельную от всех безопасность.

– Почему? – пробормотала она. – Это мои друзья.

– Ну и ладно, – быстро согласился пират. – Хочешь подарю тебе…

– Нет, что вы! – шепотом отказалась она, едва пират замялся, и так никогда уже не узнала, что же он мог подарить. Перекликающиеся голоса мальчишек ходили рядом.

– Вот что, – еще больше понизив голос и, как будто пригибая ее взглядом, понуждая стать меньше и незаметнее, заторопился он, – вон доска, видишь? Ну-ка подтащи ее сюда, крошка.

Не трудно было сообразить, для чего ему доска – для драки.

– Нет, – пролепетала Золотинка, – не надо.

Нечто вроде нетерпения проскользнуло в его темном, напряженном лице. И тут же выкинул девчонку из головы, как предмет бесполезный. Озираясь, он начал выбираться из промоины с сыпучим обрывом, обругал свои расхлябанные ноги и тогда вспомнил девчонку еще раз:

– Подойди сюда.

В этом Золотинка не могла отказать – он сразу же поймал ее за плечо и пронзительно глянул: «Ага! Теперь я тебя съем!»

– Давайте палочку, я помогу, – прошептала она жалким голоском.

Да поздно: Шутиха глядела на них ошалелыми глазами,

– Ты, Горшок… ой… – И сразу же заверещала, оглядываясь на бегущих мальчишек.

Пират больно стиснул Золотинку, но тут же толкнул ее, проворным большим ящером вскарабкался на песчаный гребень и перехватил клюку, бешено озираясь.

– Беги, Горшок, беги! – надрывались мальчишки. Они вопили и гримасничали. – Беги, Горшок!

А девочка не убегала, хотя пират ее не держал, и все это видели. Запыхавшись, примчался Чмут, скинул с плеча длинный, неловкий в обращении дрын, упер его о песок и тогда произнес между бурными вздохами:

– Ты отойди, Горшок! – повелительно повел рукой, отстраняя препятствие.

Она замотала головой, что значило «нет». Она стояла рядом с пиратом, безмолвная и скованная, стояла, обратившись лицом к возбужденным мальчишкам, и глаза ее наполнялись слезами. Понимая все меньше, мальчишки теряли боевой пыл, тот лихорадочный запал, который должен был кинуть их в схватку, как стаю рычащих шавок и щенков.

Невзначай оглянувшись, Золотинка не обнаружила пирата на месте, он подвинулся на шажок… и еще подвинулся, чтобы Золотинкою заслониться. И это несколько вернуло ей мужество, расслабилась слезная хватка в горле: выходит, не так уж все это было глупо, если пират искал у нее защиты.

– Что, Горшок, чокнулась? – издевались мальчишки.

– Она… Она предательница! – сообразил Чмут. – Она уже снюхалась с Пиратом! – добавил он громким развязным голосом, но все же с усилием, запинаясь перед несообразностью обвинения. И делано махнул рукой, как бы отметая или перечеркивая Золотинку – человека, для общества конченного. Однако разительное заявление Чмута, ясности в смятенных умах не прибавило.

– Неправда! – тоненько крикнула Золотинка.

– Хватит трепаться! Кидайте, я говорю! Ну!… Застрельщики вперед! – неистовствовал Чмут.

Застрельщики, самая юная и нестойкая часть войска, мялись, поглядывали они на Чмута, но и Золотинку же не могли отринуть, как нечто несуществующее.

– Да ты чего? Совсем уже? Рехнулась? – галдели они вразнобой.

Плоские, почти без век, как у змеи или черепахи глаза Чмута на темном и тоже плоском лице сузились щелочками, он оглядел ряды дрогнувшего войска и беспокойно переступил кривыми ногами в тесных штанах. Переставил дрын, уперся в него еще основательней, и однако, при всех своих суетливых перемещениях остался, в сущности, на месте.

– Горшок, что они говорят, правда? – крикнул Баламут.

– Неправда! – сказала она так, что вряд ли вышел из этого какой-нибудь толк – голос пресекся.

– Так ты против нас, выходит?

Она и вовсе смолкла. Между тем понукания Чмута не остались без последствий. Все равно камни нужно было пустить в дело, раз уж они оттягивали пазухи. И только был дан пример, камни посыпались в недолет и в перелет. Гулко стукнул черный борт барки, а Золотинка охнула от хлюпкого удара в живот.

– Горшок, я нечаянно! – испуганно воскликнул кто-то из мальчишек. Застрельщики сразу попятились, на всякий случай оглядываясь.

Пират зверски стучал клюкой по песку и рычал.

– Что больно? Больно, да? – Баламут жалко переминался, едва удерживаясь, чтобы не броситься к стонущей Золотинке. Бледный мальчишка с тонкими руками.

– Не больно, не притворяйся! – кричали мальчишки.

– Что, получила? Хорошо было? Прочь с дороги! – неистовствовал Чмут. Зачерпнув горсть мелкого хряща и гальки, он швырнул широко разлетевшийся заряд.

По правде говоря, Золотинка корчилась чуть дольше, а стонала чуть жалобнее, чем это требовалось для пользы дела. Невинное удовлетворение, которое она получала, закатывая глаза и пошатываясь, заключало в себе изрядную долю злорадства по отношению к растерянным, сбитым с толку воителям. Несчастный Баламут признался, жалостливо постукивая себя кулаком, что роковой камень был пущен его рукой.

– Мне не больно! – мученически исказившись лицом, сказала Золотинка. И на этот раз не слишком уж далеко отошла от истины.

– Я всё!… Я не буду! Я всё… – Баламут выпростал отягощенную камнями рубашку – камни посыпались, он безжизненно махнул и побрел.

– Пусть лучше Горшок уйдет, чего она?! Я так не буду… – раздавались слабодушные голоса.

А так ведь оно и бывает, что не имея мужества возразить по существу дела, люди с видимым воодушевлением участвуют в сомнительной затее, тогда как первый же благовидный предлог мог бы поколебать это воодушевление в самых основах. Золотинка и стала таким предлогом – безусловно благовидным. Не будет большим преувеличением сказать, что и миловидным. Очень и очень миловидным предлогом, если взять на заметку, что в десять лет ее будущий расцвет уже угадывался. Славная была девочка.