Где-то во времени - Мэтисон (Матесон) Ричард. Страница 20

Интересно, почему я вернулся, столь прочно там обосновавшись? Возможно, дело в повторении? Приходится это предположить. Если стану повторять – на словах, на письме и в мыслях – эти команды снова и снова, очевидно, мое положение в 1896-м упрочится и я там останусь. Это начинает немного раздражать, особенно теперь, когда я реально там побывал. И все же придется смириться. Надо довести процесс до конца. Сделаю все, что нужно, чтобы он стал необратимым.

Я ведь должен немедленно вернуться – в этом нет сомнений. Чувствую, что уже ограничил свою причастность к настоящему. Знаю, что не должен – ни при каких обстоятельствах – сдвинуться с этой точки и позволить вернуть себя в настоящее.

Нужно как можно быстрее снова прорваться через эту пленку.

Позже.

Снова там. Проходят минуты.

Минуты там… такие же, как здесь?

Когда я… вернулся… по-прежнему звучало адажио.

Это я снова его поставил? Не помню.

Ощущения… действительно необычные.

Нереальные.

Теперь 1971-й кажется… таким же, каким был 1896-й.

Нереально.

Лежать здесь… все равно что…

Все равно что быть в 1896-м.

Словно… наблюдаю за собой со стороны.

Или теряю это.

Забавно.

Надо ли… повернуть голову… описать – картину на стене?

Чтобы доказать свое присутствие здесь?

Чувствую нечто такое…

Чувство… скоротечности.

Словно… я действительно… человек из 1896-го… пытающийся достичь…

… чего?

Странное ощущение.

Не сопротивляйся ему.

Вот оно, наступает.

Господи, чувствую, как оно наступает.

Надо… перестать… говорить. Закрыть глаза… дать команду…

Сознанию.

Сказать се… се…

себе, себе, что…

Меня уносит.

Тяжесть.

Чувствую… такую тяжесть…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

19 НОЯБРЯ 1896 ГОДА

Я открыл глаза и увидел на стенах и потолке отблески пылающего закатного солнца.

Поначалу это не произвело на меня никакого впечатления. Я неподвижно лежал на спине, чувствуя тяжесть в голове и онемение в теле, словно выпил лишнего. Правда, я совсем не пил. Это неприятное ощущение было вызвано чем-то другим.

Несколько минут прислушивался я к шуму прибоя, пока до меня не дошло.

Этот шум был гораздо громче того, что я слышал прежде.

Я был там.

Сознание этого вызвало внезапное покалывание в кончиках пальцев и во всем лице. Я взглянул на свое тело в темном костюме и на ботинки с острыми носками, стоящие в ногах кровати. Потом перевел взгляд на то, что было вокруг.

Там, где раньше стоял комод, находился камин. С моего места мне не виден был очаг, только каминная полка из полированного вишневого дерева. Когда шум прибоя на миг утих, я услышал потрескивание огня.

Я неосторожно приподнялся на правом локте. В течение десяти – пятнадцати секунд комната зловеще кружилась вокруг меня, и я с ужасом подумал, что возвращаюсь назад.

Потом постепенно все обрело свои первоначальные очертания, и я взглянул на камин. К своему удивлению, я заметил, что на решетке горит уголь, хотя ожидал увидеть дрова. И тут же понял, как это было бы опрометчиво. Построенная из дерева гостиница с сотнями опасных дровяных каминов в номерах? Это могло бы привести к катастрофе.

Посмотрев в сторону окон, я снова был поражен, увидев жалюзи. Я в замешательстве уставился на них, постепенно осознавая – соображал я, похоже, невероятно туго, – что они сделаны из дерева.

Мой взгляд переместился дальше. Вместо штор на окнах висели белые воздушные занавески, подвязанные с каждой стороны окна. Письменный стол со стулом пропали. В простенке между окнами стоял низкий прямоугольный стол с наброшенной на его полированную поверхность кружевной дорожкой, поверх которой лежала тяжелая латунная дощечка.

Я повернул голову налево. В комнате обнаружилась только одна кровать, а стена ванной комнаты пропала. Там, где прежде находилась ванна с душем, стоял теперь массивный комод, над которым висело большое квадратное зеркало.

Я осторожно повернулся и посмотрел на висящую на стене гравюру в рамке. Мне не удавалось хорошо ее рассмотреть. С трудом перевернувшись, я неуклюже поднялся на колени, встав на мягкий матрас.

Картина была такой, как запомнилась мне, но теперь я мог рассмотреть все детали. Рядом с собакой в тени сидела старушка; к ее ногам был прислонен зонт. В правой части картины было еще три фигуры: двое мужчин и молодая девушка. Один из мужчин повернулся спиной, он держал в левой руке саквояж. Другой стоял в дверном проеме, глядя на юношу и женщину. Мой взгляд остановился на дощечке с названием под рамкой. «Прощание с домом». Томас Ховенден. [36]

Придерживаясь для опоры за переднюю спинку кровати, я слез с матраса и встал на пол. Несмотря на всю мою осторожность, комната опять поплыла у меня перед глазами, погружаясь во тьму. Чтобы не упасть, мне пришлось изо всех сил ухватиться за спинку кровати. Но все-таки в конце концов я плюхнулся на кровать и некоторое время сидел с закрытыми глазами, чувствуя, как голова словно перекатывается у меня по плечам. «Не дай мне потерять это», – молил я, не имея представления, к кому обращаюсь.

Через некоторое время это ощущение ослабло, и я снова открыл глаза, устремив взор на тонкий растительный орнамент коврика. Когда в голове немного прояснилось, я взглянул в сторону комода. Один из его нижних ящиков был немного выдвинут, и там виднелась рубашка. Я в замешательстве уставился на нее. Это моя рубашка?

И снова, невероятно медленно, до меня дошло. Рубашка, конечно, принадлежит человеку, снимающему этот номер. Мне повезло попасть в эту комнату в его отсутствие.

Я поднял глаза к люстре, свисающей с потолка. Каждый из четырех стеклянных абажуров был прикреплен к концу изогнутого металлического стержня в форме трубки. Электричество, подумал я. Вообще-то я знал, что оно у них есть, но сейчас почему-то удивился.

Опустив взгляд, я посмотрел на шкаф, стоящий на том же месте. Его дверцы были распахнуты, и я увидел два висящих там костюма, пару ботинок под ними и две шляпы на верхней полке. Я тупо смотрел на них в течение нескольких минут, пока вдруг до меня не дошло, что в комнату в любой момент может вернуться владелец этих вещей. Надо было уходить.

И тут меня словно осенило.

Я в том же месте, что и Элиза.

Я слишком резко попытался встать, и снова меня чуть не поглотил кружащийся мрак. Теперь не позволю себе опуститься на кровать. Вцепившись в спинку кровати, я сделал несколько судорожных вздохов, пока головокружение не уменьшилось. Потом отпустил спинку и попытался встать самостоятельно, но в тот же миг принужден был опять ухватиться за тяжелое дерево.

«Господи, – подумал я. – Неужели так будет продолжаться? Как же я собираюсь перемещаться по гостинице, если не могу даже подняться?»

Сжав зубы, я заставил себя отпустить спинку кровати, борясь с желанием вновь за нее ухватиться, и, качаясь, встал на ноги, как младенец, собирающийся сделать первый шаг. Сравнение вполне уместное. Как человек из 1896 года я был, почти буквально, новорожденным и принужден был учиться обращению со своими конечностями в этом новом, незнакомом мире.