Невероятный уменьшающийся человек - Мэтисон (Матесон) Ричард. Страница 5
— Я устал быть подопытным кроликом, — продолжал Скотт, не желая вновь погрузиться в неуютную отчужденность молчания. — Я устал от исследований обмена веществ и анализов на содержание протеина; видеть не могу радиоактивный йод и воду с барием. Меня едва не свели с ума все эти рентгеновские снимки, лейкоциты и эритроциты, и висящий на шее, как украшение, счетчик Гейгера. Боже, по тысяче раз на дню в меня тыкали градусником! Ты не представляешь себе, что это такое. Хуже инквизиторской пытки. А проку? Ни черта. Они же не нашли ни шиша. Да и никогда ничего не найдут. И за все это, спасибочки, я еще должен им тысячи долларов. Да я...
Скотт откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Гнев, вызванный сравнительным пустяком, не только не дал желаемой разрядки, но еще больше распалил.
— Они не успели закончить обследование, Скотт.
— А счета? Как быть с ними? Ты об этом подумала?
— Я думаю о твоем здоровье, — ответила Лу.
— А кто же из нас раньше постоянно дергался из-за того, что не хватало денег?
— Ты несправедлив ко мне.
— Неужели? Хорошо, ну, для начала, с чего это мы бросили Калифорнию и приехали сюда? Из-за меня? Это я, что ли, решил, что мне надо обязательно войти в дело Марти? Да мне и на старом месте было хорошо. Я не... — Скотт прерывисто вздохнул. — Забудь все, что я сказал. Извини меня, пожалуйста. И все же я не собираюсь возвращаться в Центр.
— Скотт, ты раздражен, тебя задели. Поэтому-то ты и не хочешь...
— Я не вернусь обратно, потому что это бессмысленно, — отрезал он.
Несколько миль они проехали в молчании. Затем Лу сказала:
— Скотт, неужели ты действительно думаешь, что я могла деньги ставить выше твоего здоровья?
Он не ответил.
— Неужели?
— Что говорить об этом, — пробормотал Скотт.
Утром следующего дня, субботы, Скотт получил целую пачку бланков из страховой компании, разорвал их на мелкие кусочки и выбросил в мусорную корзину. Затем, полный печальных, тягостных мыслей, вышел из дома. Во время долгой прогулки он думал о Боге, создавшем небо и землю в семь дней.
Каждый день Скотт уменьшался на одну седьмую дюйма.
В подвале царила тишина. Масляный обогреватель только что автоматически выключился и затих. Час назад смолкло сопровождаемое звяканьем сопение водяного насоса.
Вслушиваясь в тишину, Скотт лежал под крышкой картонной коробки, чувствуя себя совершенно измотанным. И все же ему не спалось. Вынужденный жить как животное, он не лишился человеческого разума и не умел впадать в глубокий естественный сон зверя.
Паук появился около одиннадцати часов.
Скотт не мог точно знать, что было именно одиннадцать часов. Просто над головой еще раздавался шум шагов, а он помнил, что Лу обычно ложится спать около полуночи.
Скотт прислушивался к методичному царапанью лап паука по картонке. Хищник двигался от одного края крышки к другому, сползал вниз и вновь на нее забирался, с ужасающим терпением выискивая хоть какую-нибудь дырочку.
Черная вдова. Люди дали пауку такое название за то, что самки после спаривания, если представляется такая возможность, убивают и пожирают самцов.
Черный с блестящим отливом паук. Узкий треугольник ярко-красного цвета на его яйцевидном брюшке еще называют «песочными часами». Тварь обладает высокоразвитой нервной системой и памятью. Ее яд в двадцать раз опаснее яда гремучей змеи.
Черная вдова вновь забралась на крышку, под которой скрывался Скотт. Сейчас паук был чуть меньше его, через несколько дней будет одного размера с ним, а пройдет еще короткое время — станет уже больше Скотта.
От этой мысли стало как-то не по себе. Как же он тогда сможет убежать от гадины?
«Я должен выбраться из погреба», — мелькнула мысль.
Глаза закрылись. Скотт обмяк всем телом, в отчаянии ощущая полную беспомощность. Уже пять недель он пытается выбраться из погреба. Но теперь шансы на успех сведены почти к нулю, ведь его рост уменьшился в шесть раз по сравнению с первым днем заточения.
Опять послышалось царапанье, теперь уже возле картонной стенки.
Где-то там была маленькая дырочка, и в нее паук без труда мог просунуть одну из своих лап.
Скотт лежал, вздрагивая и прислушиваясь к тому, как скребутся колючие лапы хищника по цементу. Звук напоминал скрежет бритвы по наждачной бумаге. Хотя импровизированную постель отделяли от паука не меньше пяти дюймов, Скотта мучили кошмары. Наконец он с усилием закрыл глаза и тут же в отчаянии закричал:
— Пошел прочь! Пошел прочь!
Его голос прорезал пространство под крышкой пронзительным визгом, от которого у самого Скотта заболели барабанные перепонки. Он лежал, сильно вздрагивая всем телом, а паук неистово царапал лапами по картону и по цементу, подпрыгивал, ползал вокруг крышки, пытаясь пробраться внутрь.
Судорожно дергаясь, Скотт зарылся лицом в складки платка, обернутого вокруг губки. Воспаленный от диких страданий мозг пронзила мысль: «Если бы я только мог его убить! Тогда хоть последние дни протекли бы спокойно».
Примерно через час царапанье лап прекратилось — паук уполз. Скотт очнулся от оцепенения и опять почувствовал свое тело, покрытое липким потом, и пальцы, сведенные судорогой от холода и потрясения. Он лежал, прерывисто дыша приоткрытым ртом, губы его размякли от отчаянной борьбы с ужасом.
«Убить паука?»
От этой мысли кровь начала стыть в жилах.
Чуть позже Скотт забылся тревожным сном. Всю ночь он что-то бормотал, а его сознание мучили дикие кошмары.
Глава 3
Веки задрожали, и он открыл глаза. Только инстинкт подсказывал ему, что уже наступило утро. Под крышкой было еще темно. На вдохе из груди вырвался стон. Скотт соскочил с губки-кровати и осторожно начал приподниматься. Когда плечо коснулось крышки, он медленно пробрался в самый ее угол и, с огромным усилием встав во весь рост, сдвинул картонку в сторону.
На дворе, который был для Скотта уже отдельно существующим миром, шел дождь. В окна погреба сквозь всю в прорехах пелену из стекающих по стеклам капелек сочился тусклый свет, бросая на пол косые дрожащие тени и оставляя колышущиеся островки бледно-желтого цвета.
Первым делом Скотт совершил свой ежедневный первоочередной ритуал: спустился с цементной подставки и прошел к деревянной линейке, прислоненной к колесам огромной желтой косилки — там, где он когда-то эту линейку установил.
Скотт прижался всем телом к размеченной делениями поверхности и положил правую руку на макушку. Затем, не убирая руки, отступил назад и посмотрел на линейку.
Вообще-то, на линейках нет делений для седьмых частей дюйма — он поставил их сам.
Ребро ладони заслоняло отметку пяти седьмых дюйма. Рука безвольно упала, ударившись о бедро.
«А чего же ты ожидал?» — спросил его рассудок. Скотт не смог бы ответить на этот вопрос. Он недоумевал, зачем подвергает себя этой пытке, упорствуя в столь бессмысленном самоистязании. Конечно, он уже не надеялся на то, что процесс уменьшения остановится и что в немногие оставшиеся ему дни начнется действие введенных препаратов. Но тогда зачем? Было ли это частью принятого когда-то решения испить чашу до дна? Если так, то насколько же бессмысленно это было сейчас. Никто и никогда не узнает о том, как он провел свои последние дни.
Скотт медленно шел по холодному цементному полу. Лишь слабый стук да шуршание дождя по окнам нарушали тишину. Откуда-то издалека доносилась легкая барабанная дробь — вероятно, это дождь выбивал чечетку по двери-крышке погреба.
Не останавливаясь, Скотт машинально взглянул на верхний край скалы. Паука там не было.
Он с трудом пробрался под выступающими корнями — ножками дерева с одеждой — к ступеньке высотой в двенадцать дюймов, ведущей к огромной черной пещере, в которой стояли бак и водяной насос.
«Двенадцать дюймов...» — подумал Скотт, медленно спускаясь вниз по веревочной лестнице, которую сам сделал и прикрепил к кирпичу, стоявшему на ступеньке.