Тарантул - Валяев Сергей. Страница 36

— И Лаптеву, — поинтересовался, — на лапу?

— Вот этого я сказать не могу, — отрезал. — Какая разница?

— Значит, и ему, — предположил я.

— Чеченец, будь проще, и люди к тебе потянуться.

— Это мои слова.

— А я учусь всему хорошему, — довольно хмыкнул.

На этом наша пикировка закончилась. Было бы странным, если Лаптев, глава железнодорожного торгового куста не имел навара в личный карман. Осуждать его за это также бессмысленно, как драть горло на проходящую электричку за её громкий перестук колес.

Встречали нас везде радушно и приветливо, никогда не думал, что граждане так обеспокоены проблемами своей безопасности. Со стороны все выглядело так, будто прибыла группа налоговых инспекторов.

Правда, присутствие на подступах к торговым точкам громилы по прозвищу Шкаф и его друзей «ракетчиков» с битами в руках эту идеалистическую картинку портили. («Ракетчиками» называют рэкетиров: взлетают на дурных деньгах, сразу куча девок, авто, а в итоге «палятся» — либо убьют их, либо сдадут в ментуру.).

Мы пили чай с заинтересованными лицами, говорили про жизнь, рассказывали анекдоты, например такой: на необитаемом острове оказались русский, американец и француз. После кораблекрушения. Поймали золотую рыбку, та их спрашивает: Чего желаете, господа? Американец — джин с куском льда и домой. Пожалуйста! Француз — красное винцо «Порто» 1777 года и домой. Без проблем! А русский: Ящик водки, моя золотая, и этих двоих обратно!..

Словом, как я убедился в очередной раз, люди наши душевные и сердечные, с которыми всегда можно договориться полюбовно. И не обязательно для этого кроить черепа металлическими ломиками. А достаточно дубовых бит. Или автоматов Калашникова.

— А какой оборот? — спросил, чтобы до конца представить куда же я вляпался.

— Всем хватает, — ушел от конкретного ответа Соловьев и посчитал нужным определить наши отношения: «бухгалтерия» это его хозяйство, а мое дело — разрабатывать план мероприятий для будущих активных действий с конкурирующими бригадами, мне хорошо известными.

— Какие проблемы? — обиделся я. — Твой бизнес — это твой бизнес, а у меня другие интересы.

— Какие ещё интересы? — насторожился. — А ну-ка выкажи планы на перспективу?

— Корыстные планы, Соловей, корыстные. Жить в согласии с самим собой.

Мой старый приятель хмыкнул, передернул плечами; кажется, он меня не понял. Или понял превратно, потому что тут же мне было предоставлено для удобства передвижения «Вольво», подержанное, но на инициативном ходу, подаренное братве заезжим цыганским бароном в знак признательности за радушие и гостеприимство.

И если Алеша Иванов испытывал некие душевные терзания, считая, что его снова покупают с потрохами, то Чеченец, мотающийся по промозглым улочкам городишко в теплом и удобном, как летний гамак, салоне, был вполне удовлетворен состоянием дел.

Да, я сделал свой выбор и остается одно — идти до победного конца, как это делала в слободском полуразрушенном доме, пропахшем ацетоновой смертью, девочка Победа, которая когда-то, в другой жизни, где не было страшных кроватей с панцирными сетками, нравилась мне.

За два суетных дня мне удалось переделать много дел. Прежде всего, уволился из ВОХРа, чем необыкновенно порадовал старого служаку Дыбенко, он прослезился на моем плече и сказал, что уходят из охраны лучшие люди.

— Передумал, Семен Семенович, — пошутил я, — берите взад.

— Не-не, — отчаянно замахал руками, — иди с Богом!

И я пошел через проходную, где держали жизнерадостную службу Козлов и Федяшкин.

— Небось, в бандиты подался, Леха? — догадались.

— Не, в торговлю.

— Хрен редьки не слаще, — смеялись. — Ну, желаем не пасть смертью храбрых на поле битвы.

— А вам — от баб! — и укатил на скандинавском драндулете под молодецкий свист сладкой парочки, похожей на обтрепанных петушков в курином гареме.

На общем сборе братвы, проходящем в загородной, как выразился господин Соловьев, резиденции, а проще говоря, на кирпичной даче, похожей по архитектуре на уродливый сиамский теремок, одного из местных «авторитетов» — расхитителя социалистическо-капиталистической собственности, была определена тактика и стратегия будущих наших действий.

Многие бойцы были мне знакомы по далеким светлым денькам, когда мы все в угаре носились по залитому солнцу школьному дворику, истошно галдели, жевали бутерброды с докторской колбасой и думать не думали, что наступят времена, заставляющие нас сбиваться в боевые полки. Войско насчитывало около пятидесяти человек, вооруженных всеми видами огнестрельных и холодных средств поражения противника.

— А гаубицы нет? — пошутил я.

— Если надо, купим, — погрозился «завхоз» братвы Натан Соломко; в школе считался самым аккуратным и примерным мальчиком, любил математику и ухаживал за «живым уголком» — морскими свинками, пыхтящим паровозиком ежиком, быстрой белочкой и тремя белыми мышками.

— Вот что делает с человеком любовь к природе родного края, — потрунил я.

На это Натан серьезно отвечал, выдавая мне тротиловую шашечку в двести граммов, что своей работой вполне удовлетворен, считая, если государство не способно содержать на соцобеспечении его родителей-инвалидов, то он сам проявит заботу об их безбедной старости. На такие беспорочные слова я только развел руками — вот это сыновья любовь!..

Ядро бригады составляло человек двадцать те, кто прошел школу, как пишут газеты, мужества, то бишь армию. Молодняк учился всему хорошему, как и плохому, у них, бывших солдат удачи. В резиденции даже содержался спортивный комплекс, где каждый имел возможность накачать свой устрашающий для обывателя облик.

На это я заметил: гора мышц не всегда выручает в войне. Громила по прозвищу Шкаф не поверил, мол, сделает любого одной рукой. Пришлось проводить показательный бой с неповоротливым дураком: деликатный удар ногой в его переносицу закончил яростное мельтешение мышечного механизма, рухнувшего ниц. И весь коллектив «Лакомки» понял, что надо учиться думать как, куда и кого бить. И главное — зачем и за что?

В этом смысле, дело желающего зашибить американского хруста на шантаже, было кстати. Я определил группу в пять человек и с ней обсудил несколько вариантов наших совместных действий.

Натан Соломко выдал каждому по мобильному телефончику для надежной связи; отпускал, между прочим, предметы первой необходимости для оперативной работы с таким трагическим выражением, что я был вынужден его успокоить.

— Натан, мать твою так, — сказал я, — это только начало.

Мой невидимый противник в пальто, любитель долларовых инъекций, оказался человеком слова. И это примечательно, не перевелись ещё люди дела. Прозвонился в час назначенный — и первый вопрос: накоплена ли необходимая сумма?

— Конечно. Мечтаю об одном, передать, чтобы с сердца вон!..

— Чего? Кого вон?

— Решить проблему хочу. Хотя где гарантии, что меня не сплавят дядям милиционерам.

— А они, Чеченец, ой, как тобой заинтересовались, слыхал собственными ушами.

— И где слышал?

Этот ребячий вопрос, заданный мной скорее машинально, вызвал неожиданный приступ ярости у собеседника; он заматерился так, будто это я отбирал у него политые потом и кровью кровные капиталы.

— Эй, поц? — решил успокоить шантажиста. — Сейчас тебя, недоумка, вычислю.

— Не успеешь, дурак! — рявкнул.

— А какая мне разница — все равно мои менты недалече?

— Далече-далече, — поспешил с заверениями. — У них несколько версий. Но ежели не желаешь сотрудничать?

— Да, желаю я, — устал. — Куда, где, кому передать?

Тип в пальто с готовностью ответил на эти вопросы, и я понял: имею дело с психически нездоровым клиентом в том же пальто. Или идиотом по жизни.

Дело в том, что я должен оставить «дипломат» с искомой суммой в ячейке № 217 автоматической камеры хранения на местном железнодорожном вокзальчике в десять часов утра и, закрыв дверцу на заранее обговоренный шифр, удалиться прочь.