Тарантул - Валяев Сергей. Страница 50

Я надеялся, что Новый год откромсает всю прошлую, кровоточащую жизнь, и 1-ое января для меня будет, как чистый лист бумаги для первоклашки. Увы, так не бывает. А если подобное и случается, то в книжках про вымышленную жизнь, похожую на глазурной пирог в день именин сердца.

Я чувствовал опасность — она неотвратимо приближалась, как цунами на коралловые острова Полинезии. Аборигены под кокосовыми пальмами были обречены; единственное, что отличало меня от них — иллюзия, что я могу выплыть из штормовой волны на берег, где пританцовывает поющий старичок в домотканой рубахе.

Первое, что требовалось: освободить остров от туземки. Однако Алиса не хотела покидать меня в трудную минуту и требовала винтовку образца 1891 года. Я убеждал, что сумею отбить все атаки неприятеля. Вместе с Джульбарсом.

— О, бедный песик! — вскричала женщина.

— Он твой, дорогая, — поспешил я. — Сделай приятный сюрприз супругу. Если он после Парижа, не потерял чувство юмора к нашей жизни.

— Во! — засмеялась Алиса. — Ему для полного счастья именно пса не хватает. Будет выводить его каждый день в шесть утра…

Посмеявшись, на том и порешили: будет мужу сюрприз с хвостом.

Сборы были недолгие — Алиса, кутаясь в шубу, вышла на крылечко, серебряное от инея и морозца, топнула ножкой:

— Эх, барыня-молодушка! Вышла за околышко! Ждите, сосенки-скрипенки, меня на Восьмое марта, — картинно поклонилась деревьям. — Берегите вот этого касатика, — потрепала мою голову.

Я чмокнул в щеку, нарумяненное зимним солнцем, и моя женщина, утонув в удобном кресле спортивного лимузина, удало свистнула псу. Тот с реактивной радостью отозвался и прыгнул в салон авто. Я покачал головой: скотина, а понимает, где будет лучше.

— Пока, Чеченец, — и «пежо», прокручивая рифлеными колесами на снегу, удалилось в глубину пространства, насыщенного серебристым отливом.

Жизнь меня так и не научила различать цвета. Наверно, я превратился в дальтоника, как и большинство населения новообразованной республики. Проще жить при тусклом и сереньком свете — никаких душевных волнений. Все тип-топ, как в гробу из ореха, сработанного пройдошливыми мастерами из штата Вирджиния.

Я ничего не почувствовал, глядя, как оседает холодная меловая пыль после автомобиля, в котором находились мои родные люди и звери. Потом, шкурой испытав мороз, поспешил в дом. Необходимо было привести себя и мысли в порядок. Признаюсь, мысли были сумбурны, как ночь любви.

Что-то неведомое и серьезное происходило в мире, кинутом мною, как миллионы на пол. Я присел на корточки и принялся механически собирать вощенную бумагу. Ее было так много, что она не воспринималась серьезно.

Для нищего и полуголодного населения, для которого один рубль имеет высший смысл бытия, этот денежный коврик вызвал бы либо обморок, либо пролетарскую ярость. И действительно, зачем, находясь в здравии, хапать э т о в столь неограниченном количестве, услаждая себя надеждой, что, представ перед Господом нашим, можно будет от него откупиться.

Да, ещё встречаются слабоумные людишки, не понимающие, что земная валюта в подземной кочегарке ада не котируется, равно как и в райских пальмах.

Но вернемся на планету Земля, в простуженную Россию, в заметенное снегом Подмосковье. Если рассуждать без эмоций, у покойника Лаптева остались мирские дела, которыми интересуются его то ли подельники, то ли конкуренты.

Что же неудачник мог хранить в дачном чуланчике, помимо денежной массы, похожей на винегретную блевотину?

Доллары-наркотики-золото-бриллианты-нефть-атомную портативную бомбу? Что? И где это искать? Бывший отчим перекроил дачу, и теперь я не знаю новых потайных мест. Раньше они были, мои секретные местечки, где я прятался от сумасшедшего деда-командарма, когда он слишком расходился на цветочных грядках, мелькая дамасским разящим все живое клинком, нынче все изменилось: вплоть до того, что в пучину истории канула страна, вырастившая меня, как лютик.

Если мне не будут мешать, я переберу все дощечки и всю кирпичную кладку, чтобы найти… Что? И главное — зачем? Доллары у меня имеются. Наркотической дурью не балуюсь. К золоту и бриллиантам равнодушен, как евнух в гареме. Нефтяные озера в глиноземной области не замечены ещё с мезозойского периода. Тогда зачем вся эта суета-маета?

Боюсь, что одного моего желания жить спокойной и растительной жизнью, мало. Подозреваю, что я угодил в дробильные колесики некоего сложного механизма, похожего, скажем, на гильотину, из которого выбираются только на Тот свет.

Местный «наркобароном» Лаптев, прикидывающийся непорочным коммерсантом, по теории вероятности, не намеревался так скоро покинуть наш прекрасный дольний мир и, наверняка, оставил после себя наследство. Товар в несколько десятков миллионов зеленых? Компрамат на соратников по общему делу? Ценные бумаги государственного займа? «Черный квадрат» Малевича?

Неизвестно, но то, что за этим наследством будет открыт охотничий сезон, можно сказать с такой же уверенностью, как то, что на планете Марс будут цвести маковые и конопляные плантации. В скором будущем.

Когда закончил забивать сейф бумагой, услышал странный звук. Поспешил на крылечко и увидел Джульбарса, скулящего у конуры. Из раненой лапы пса брызгала брусничная кровь. Теплые капли падали на свинцовый от тени дома снег и прожигали его, как кислота.

И я понял — мы обречены жить и умереть в термической упаковке фольги, куда обвертывают наши светлые и детские души. И ничего нельзя сделать? Кто спасет наши души? Никто, кроме нас самих.

И поэтому хрипя от ненависти и ломая панцирь снежной целины, где внятно отпечатывался брусничный след смерти, я бежал… бежал… Куда и зачем?..

Я видел тень — она металась за моей спиной, иногда путалась под ногами. Это была тень Чеченца, предупреждающая об трагической и опасной ошибке. Но я, глотая сгустки мороза и бессилия, продолжал свой бег. И снег под ногами хрустел, как зеркала, где были впаяны наши обреченные судьбы.

Спортивный автомобиль, скособочившись, стоял на обочине скоростной трассы. Редкие из-за праздника, праздные машины проходили с авиационном тугим звуком. Дверца была приоткрыта. Алиса полулежала в кресле и смотрела перед собой — была похожа на красивую куклу. Портила картину пулевая червоточина у виска.

— Алиса, — не поверил и взял её руку, в которой угадывалась далекое тепло жизни. В зрачках, окаймленных тенями ресниц, стыл день, как вода в лесном озере.

Выстрел был неожиданен — видимо, исполнитель изображал из себя бравого и румяного постового ГАИ с бляхой на груди. С двух метров не промахнулся, а вот в пса, метнувшегося из автомобильной западни…

Я выпрямился, чтобы перевести дух и решить, что делать дальше, и увидел, как на промерзших кочках дороги галопируют два канареечных по цвету милицейских «уазика», и понял, что события разворачиваются по самому стандартному и пошлому сценарию, сочиненному посредственностями в казенно-яловых сапогах.

Как известно, в нашей самой свободной стране в мире нельзя зарекаться от сумы и тюрьмы. Сума ждала меня впереди, а вот нары и запах параши присутствовал в настоящем. Как и несмелый свет, проклевывающийся через зарешеченное окошечко.

Мне оказали честь, и я находился один в изоляторе временного содержания, как выразился дежурный капитан. Офицер был зол, как черт: весь народ мучился в глубоком посленовогоднем похмелье, а он был вынужден нести службу по охране правопорядка.

Обозвав меня убийцей, что было недалеко от истины, он приказал отобрать ремень и шнурки от армейских ботинок, и отправил перспективного смертника туда, где я и находился.

По причине праздника в ветровском «централе» было малолюдно: один человек на камеру, что давало возможность не отвлекаться на борьбу за плоский, как блин, матрац, а полностью предаться размышлениям.

Для меня ситуация была предельна ясна: кто-то шел по трупам к цели. И эта цель — нечто, оставленное в наследство от усопшего так некстати Лаптева. Но зачем уничтожать Алису?