Нефритовые четки - Акунин Борис. Страница 42

Нет-нет, возможность разоблачить убийцу имелась только здесь, в Петербурге, и Фандорин твердо вознамерился этот шанс не упустить.

Поскольку после эксгумации дело приняло нешуточный оборот, никто из трех выживших участников роковой трапезы артачиться не посмел, хоть люди были солидные, занятые.

Директор банка Франк отменил заседание правления. Тайный советник Любушкин перенес служебную командировку. Профессор Буквин и вовсе специально приехал из Москвы, ибо жительствовал на два дома и два города – консультировал и оперировал то в первой столице, то во второй.

Повар и официант, разумеется, были те же.

Расселись, причем Фандорин занял место покойного. Дело шло очень медленно, потому что следователь настаивал на восстановлении полнейшей картины ужина, вплоть до мелочей, и участники то и дело вступали в спор.

– Нет, позвольте, ваше превосходительство, – говорил банкир, – я отлично помню: сначала вы откушали борщок, а потом уж отведали расстегай.

Особый человек, приставленный к кухне, следил за действиями повара, который должен был приготовить точно такие же блюда.

Еще один агент тенью следовал за официантом.

У статского советника создалось впечатление, что проще всего подложить отраву было в рябиновую настойку – горечь заглушила бы привкус яда. Однако свидетели в один голос утверждали, что Кулебякин спиртного не пил.

Восстановили содержание застольных разговоров, но и там зацепиться было не за что. Ужин был устроен в честь Буквина, который намеревался вступить в клуб. Члены правления Франк и Любушкин знали доктора с давних пор, староста видел профессора впервые. Говорили о парусах и моделях яхт, о винах, о русском займе во Франции, о здоровье (это уж всегда так, если кто-нибудь из присутствующих медик). Ни ссор, ни споров не было.

Эраст Петрович внимательно наблюдал, слушали все больше мрачнел. Неужто эксперимент затеян впустую?

Последний удар статскому советнику нанес доктор. Это произошло, когда официант принес блюдо с сушеными фруктами и поставил подле Фандорина со словами:

– Оне потребовали-с, перед стерлядочкой.

Тут профессор как стукнет ладонью по столу, как закричит:

– Отравление синильной кислотой, сказали вы? – Все даже вздрогнули. – Ну конечно! Ах, какая непростительная ошибка для врача с тридцатилетним стажем! Слишком уж похожи симптомы: острая боль вот здесь, головокружение, тошнота, затем прореженное дыхание, мучительная одышка, а вскоре остановка сердца. Если учесть, что во время ужина Иван Дмитриевич жаловался мне на грудную жабу… Ладно, что оправдываться – ошибся в заключении, виноват. И на старуху бывает проруха. Я, собственно, хотел не про это! Господа, никакого отравителя не было! Вы помните, как покойный староста попросил принести ему абрикосы?

Буквин показал на блюдо.

– Да, таково было его обыкновение, – сказал банкир. – Иван Дмитриевич перед горячими блюдами всегда просил сушеных абрикосов. Поставит рядом с собой и кушает на свой особый манер: ест одни ядрышки из косточек, а мякоть откладывает.

– Точно так-с, – подтвердил официант. – У нас все привыкли. Самое малое фунта по три зараз отведывал – это ежели на полный вес считать. По косточкам, конечно, меньше выходило.

– П-позвольте, какое это имеет отношение к делу? – недоуменно посмотрел на светило кардиологии Фандорин.

Тот рассмеялся:

– Самое прямое. Известно ли вам, сударь, что в сердцевине всякого абрикоса содержится синильная кислота? В очень малом количестве, так что отравиться почти невозможно, для этого надобно несколько сотен ядрышек съесть. Но иногда, очень редко, попадаются аномальные косточки, в которых концентрация синильной кислоты многократно превышена. Я потому про это знаю, что во время Турецкой войны у меня один санитар вот так наелся косточек и очень сильно отравился – еле откачали. А будь сердце послабее, умер бы.

– Верно! – всплеснул руками тайный советник. – Помните, господа? Он одну проглотил и сморщился весь, говорит: «Фу, горькая какая!»

Назад в Москву статский советник возвращался несолоно хлебавши. Внутреннее убеждение в виновности Афанасия Кулебякина не то чтобы исчезло, но сильно поколебалось. Ведь ни улик, ни зацепки. К смерти дяди, выходит, непричастен. Так, может, и князя Боровского застрелил без умысла? Егерь говорит: сначала огляделся и труп осмотрел, и лишь потом кричать начал. Ну и что с того? Это, может, от пьяного отупения или, наоборот, от крайней потрясенности. Человек в таком состоянии подчас ведет себя очень странно, особенно если поглядеть со стороны…

Купе было двухместное.

Напротив угрюмого Фандорина сидел полный мужчина с эспаньолкой. В начале пути он как-то назвался, но Эраст Петрович из-за рассеянности и печальных мыслей пропустил мимо ушей. Кажется, адъюнкт. Или приват-доцент? Неважно.

Адъюнкт-доцент был тоже печален, все помалкивал и чему-то вздыхал. Но, в конце концов, поддался-таки извечному русскому соблазну пооткровенничать со случайным попутчиком.

Начал со слов:

– Я вижу, вы тоже пребываете в минорном расположении духа?

Четырьмя неделями ранее в том же самом купе состоялся разговор, начавшийся удивительно сходным образом.

Из Москвы в Петербург ехали двое не знакомых между собой мужчин, оба с кислыми физиономиями. Поначалу молчали. Потом один, постарше годами, вдруг посмотрел на попутчика и сказал:

– Э, милостивый государь, вижу по вашему лицу, что и у вас на душе кошки скребут. Не угодно ли бодрящего напитку?

Он открыл саквояж, где имелось уютное отделение для каждого предмета: туалетных принадлежностей, стаканчиков, щеточек, каких-то бутылочек, меж которыми отыскалась и фляжка коньяку. Сразу было видно, что человек это обстоятельный, аккуратный, привыкший к разъездам.

Молодой охотно составил ему компанию. Первую выпили не закусывая (или, как выразился пожилой, «а капелла»), секундировали под лимончик, терцировали под шоколад, квадрировали под сигару, а там и фляга опустела.

Захмелев не столько от количества выпитого, сколько от стремительности процесса, пожилой внезапно спросил:

– Скажите, вам хотелось когда-нибудь убить человека? Люто, до дрожи в пальцах, до зубовного скрежета?

Молодой, вздрогнув, посмотрел на собутыльника с испугом:

– Как странно, что вы об этом… Я как раз сейчас…

И не договорил.

Но пожилой не придал значения, ему хотелось выговориться самому.

– Я расскажу… – Он перегнулся через столик, его холеное лицо все будто ходило волнами. – Я должен хоть кому-то. Жжет изнутри.

И сбивчиво, лихорадочно начал:

– Господи, как же я его ненавижу! Эту глупую, смазливую рожу, этот победительный взгляд! Как она могла! С ее целомудренностью, с ее тонко чувствующей душой!

Ничего особенно увлекательного в его рассказе не было: обычная история немолодого мужчины, имевшего глупость жениться по сумасшедшей любви на юной барышне. Разумеется, со временем она полюбила другого – какого-то московского красавца с репутацией записного сердцееда.

– Она ни в чем не виновата, – убеждал пожилой слушателя, который внимал ему с напряженным вниманием. – Это все он, сатана-искуситель. О, если бы он взял и издох! А еще лучше, если б я мог его убить собственными руками! Но только чтоб мне ничего за это не было! – лепетал пассажир, сам не замечая, как по его лицу текут слезы.

Здесь молодой прервал скучную исповедь рогоносца.

– Послушайте, – сказал он, оглянувшись на дверь и понизив голос. – Нас свела сама судьба. Вы можете избавиться от своего обидчика. И вам ничего за это не будет. Честное слово.

– Зачем вы издеваетесь над человеком, обезумевшим от горя? – скорбно вопросил пожилой. – Это жестоко.

– Я не издеваюсь! – Молодой так разволновался, что едва удерживал дрожь. – Вы слушайте, не перебивайте! Соблазнителя вашей жены убью я. А за это вы убьете человека, который мешает жить мне! Моего дядю, жадного и бессердечного Гобсека! Мы с вами поможем друг другу! Вы получите назад свою жену, а я стану богат.