Исповедь Зеленого Пламени - Мазова Наталия Михайловна. Страница 18

Если вдуматься, все это было для меня только благом — хороша бы я была, так рано связав себя семьей, да еще на такой Сути! Но тогда это просто не приходило мне в голову. Я действительно безумно любила Ауре и потому не помнила себя от горя.

В таком состоянии я вернулась в Город-для-Всех и обнаружила, что никто из моей прежней компании не подает мне руки. Это было не просто осуждение — нет, отлучение от всего совместно пережитого, лишение права на уважение, клеймо навеки! Я пыталась хоть в ком-то найти сочувствие, но все как один тащили из перманентной депрессии невинно пострадавшую от моей руки красавицу Брендас. То есть бывшую красавицу — мои прикосновения оставили борозды страшных ожогов на ее лице и шее. До сих пор гадаю — известно ли было им, за что я ударила Брендас, или нет? Или им просто было все равно?

(Между прочим, сейчас я знаю не меньше десяти целителей, которым под силу уничтожить такие рубцы без следа. И никогда не поверю, что никто из них тогда не знал — хотя бы одного…)

Боль от потери Ауре слилась для меня с болью от потери друзей в одну чашу — и не думаю, что та, которую Спаситель просил пронести мимо него, была сильно горше… Вот после этого-то я раз и навсегда утратила веру в три вещи: в романтическую любовь до гроба, в так называемых лучших подруг и в людскую жалость.

Ибо все эти девочки и мальчики с горящими глазами утешают того, кого считают достойным утешения, но никак не того, кто и вправду в нем нуждается. Того, кого боль толкает веной на бритву, но не того, кому она вкладывает в руки меч. Того, кто умеет эффектно страдать, но не того, кто больше любой непристойности стыдится собственной слабости! А я… я же тогда совсем не была сильной, но все равно сумела выкарабкаться без посторонней помощи, сама — слава богам, учеба у Лайгалдэ и в Ордене отвлекли меня от моей маленькой трагедии. И с тех пор я и воспринимаю как оскорбление любую жалость по отношению к кому бы то ни было.

Правых — не жалеют! Сильных — не спасают!

…В последнюю секунду, судорожным усилием, которое даже нельзя назвать волевым, мне удается смягчить силу выброса — и девчонка в черной шляпе с коротким сдавленным криком отдергивает руки. Ладони ее теперь ярко-розового цвета, она дует на них, даже лижет, и лицо ее искажено судорогой настоящей, а не придуманной боли. Ничего страшного, это всего лишь ожог первой степени, немного масла, немного покоя — и все само пройдет. Вот и на обшлагах ее старенькой куртки армейского покроя нет и следа огня, хотя вообще-то синтетика занимается мгновенно. Разве что обуглился край вылезшей нитки…

— Зачем ты так? — доносится до меня ее голос сквозь клубящийся ало-золотой туман, который я никак не могу изгнать из своего сознания. — Ведь я желала тебе только добра!..

— И вот так будет со всяким, рэссла вирз, спасателем, который попытается сунуться не в свое дело, — машинально/произношу я, с трудом сползая на пол, — колени трясутся, ноги держат кое-как. И все плывет, плывет, словно я резко выпрямилась в душной ванной… я хорошо знаю это состояние, когда замедляется субъективное время, знаю по урокам Лайгалдэ. Краткий энергетический коллапс, он проходит достаточно быстро.

Когда мир вокруг меня снова обретает внятность, я уже окружена тесным кольцом недопесков. На разные лады повторяется одна и та же фраза: «Она ударила Данни огнем!» (значит, это и есть Данни? Вот и познакомились, трать-тарарать…) Многие неумело изгибают руки в защитных жестах. А прямо передо мной — глаза в глаза — стоит Арлетт Айотти.

— Кто ты и что тебе здесь надо, саламандра? — я осознаю смысл последнего слова и тут же понимаю, что на самом деле она сказала «анъоо-ллах», что-то вроде «дух или живое существо пламени». Слово языка ломиэллайи — родного языка печально знаменитой леди Наллики.

Все, вот теперь окончательно срослось — и черные волосы при светло-серых глазах, и имя Айотти. Я правда, знаю едва ли два десятка корней этого языка, который не в силах освоить никто, кроме его носителей, ибо организован он вопреки всем лингвистическим законам и правил там, по-моему, нет вообще — одни исключения. Но если память мне не изменяет, «айо-оти» на сем странном наречии означает что-то вроде «милосердия».

Есть такая раса Нездешних — лаийи теней, чаще именуемая кланом Черной Звезды. Особенность ее в том, что она способна оптимальным образом улавливать и использовать энергию отрицательных эмоций — смертных, в меньшей степени других Нездешних. Поэтому о них говорят, что они «питаются болью», и откровенно их недолюбливают. Но на самом деле человеку, пообщавшемуся с лаийи теней, обычно быстро делается лучше — ведь они забирают себе его отрицательный потенциал.

Как и все истинные лаийи, клан Черной Звезды весьма неохотно покидает места обитания, поэтому среднему мотальцу известно о них не так много. Однако в остальном они — те же лаийи, и если смертную женщину угораздит лечь с одним из них…

Вот тогда спасайся кто может! Ибо для получившегося гибрида отрицательное эмоциональное поле — единственно возможная среда существования. И если только он не помрет от энергетического дисбаланса годам этак к двадцати, то научится искусно провоцировать и поддерживать вокруг себя это самое поле. А если учесть, что, как и любая первая производная лаийи и человека, данный гибрид не любит жить подолгу на одном месте…

В общем, от Наллики, успевшей стать в Ордене притчей во языцех, стоящая передо мной дама отличается, похоже, лишь большей агрессивностью и (я очень на это надеюсь!) меньшим талантом к сложению и Говорению Слов.

Все это проносится у меня в голове за какую-то пару секунд, после чего я мгновенно осознаю, как надо действовать.

Медленно, очень медленно, чтобы все прониклись, я обвожу расфокусированным взглядом это сборище энергетов-дилетантов, которое пытается меня «удержать»…

— А ну все на метр от меня, — выговариваю я негромко, но предельно внятно. — А то еще кого-нибудь обожгу по чистой случайности, — и резко выбрасываю вперед ладонь. Сработало — недопески мгновенно отшатываются назад, одна Арлетт стоит неколебимо. Из задних рядов доносится чей-то почти плачущий возглас:

— Что же ты, Риаль? Ты же Повелевающая Огнем, сделай что-нибудь!

— Ха-ха три раза, — мрачно отзывается та, которую назвали Риаль. — Сама лезь с голыми руками на саламандру-оборотня.

Я невольно ухмыляюсь, заслышав сие, и кажется, это пугает их еще больше.

— Можешь называть меня саламандрой, если тебе так больше нравится, — теперь я сосредоточена исключительно на глазах цвета мартовских луж. — Вообще-то я Линда Угнела, старшая сестра некой Маэстины Ковенски. Тебе ничего не говорит это имя?

— Зачем ты причинила боль Данни? — Арлетт, видимо, не пожелала услышать мои последние слова.

— Для профилактики, — я принимаю максимально наигранную позу вызова. — Чтоб больше никогда в жизни не совала пальцы в розетку. Если уж совсем честно, я предпочла бы причинить эту боль тебе. Ты же считаешь, что тот, кому не больно — не человек, не так ли?

В полированной дверце шкафа я вижу свое отражение — волосы разметались, ожерелья перепутались и вообще вид такой, словно вот-вот кинусь и начну когтями рвать. Ушельцы видят то, что хотят видеть. Сейчас я играю и не боюсь переиграть — пусть они боятся, мне так даже проще. Ну не могу я уйти отсюда, не надавав по мозгам этой Арлетт! Впрочем, я и так уже, кажется, доставила ей пару приятных минут. Удивительно, как у нее от моей ярости — а это ведь тоже отрицательная эмоция! — до сих пор понос не случился.

— Ты хочешь меня убить, да, саламандра? — спокойно бросает мне в лицо Арлетт, будто всю жизнь ждала этого.

— Ну зачем сразу убивать, энергию тратить, — отвечаю я с демонстративным презрением. — Вот зашвырнуть бы тебя куда-нибудь очень далеко, чтоб под ногами не путалась и детям тутошним на мозги не капала!

Ситуация, преследующая меня с раннего детства и посейчас, — «девочки дерутся»… может, просто из-за ощущения себя ничуть не похожей на других женщин? Но как бы то ни было, такое случается со мной не реже трех раз в год — только в детстве это были таскания за волосы, а сейчас — дуэли, блинн, на атрибутах и архетипах…