Шипы и розы (Шепот роз) - Медейрос Тереза. Страница 93

Морган замер на пороге, как если бы боялся осквернить святое место, как будто опасался вторгнуться в пространство, выбранное Сабриной для себя взамен жизни, которую мог предложить ей Морган. Она выбрала спокойствие пустоты взамен горько-сладкой радости и повседневного труда. Она отказалась навсегда от крика, от боли. От потерь, потому что ей нечего теперь терять.

Морган знал, как нужно поступить, ибо сам он мог потерять слишком много.

Певчие птички в клетке над дверью прочирикали приветствие, но Сабрина даже не повернула головы и продолжала вести гребнем по волосам.

— Ты нарушил все правила честной игры, когда запер моих родных в церкви, — сказала она, не оборачиваясь. — Ты до смерти напугал всю прислугу.

— Ты же знаешь, черт возьми, что я никогда не играю по правилам, — спокойно возразил Морган. — Если им очень захочется выбраться наружу, никто не мешает им выбить окна.

Сабрина бросила на него через плечо укоризненный взгляд:

— Мама никогда этого не позволит. Витражам в церкви больше ста лет. Цветное стекло привезли издалека, из Гейдельберга.

Морган подошел ближе и остановился рядом, глядя сверху вниз на темный шелк волос, покрывавший ее плечи. Сабрина чуть приоткрыла окно, будто движимая простым любопытством — хотелось еще раз взглянуть на окна церкви, освещенные трепетным светом свечей; потом склонила голову набок, отрешенная и далекая от Моргана, как сама луна.

— Там очень тихо, — проговорила она. — Наверное, они все молятся за спасение твоей души.

— Им бы следовало молиться за спасение твоей души. Если, конечно, она у тебя еще есть.

Сабрина прикрыла окно, отрезав комнату от внешнего шума и дуновений легкого ветра. В помещении воцарилось спокойствие, которое сейчас казалось Моргану более тягостным, чем шумные ссоры и вечные надоедливые претензии его соплеменников.

— Если ты пришел нас ограбить, — сказала Сабрина, откладывая гребень, — то все драгоценности матушки находятся в сундучке под полом в углу, там отодвигается одна доска. И еще на столе лежит золотая табакерка. А церемониальный палаш Камеронов висит на стене над камином. Он вообще-то принадлежит тебе по праву. — Так же как ты?

На щеках Сабрины появился легкий румянец, но тут же бесследно исчез, лицо вновь стало бескровным, ничего не выражающим. Тогда Морган решил перейти в решительное наступление, его громкий голос будто рассекал острым мечом надушенную стылую атмосферу светелки.

— Я пришел отнюдь не ради того, чтобы забрать что-то. Напротив, я пришел вернуть нечто принадлежащее тебе.

С этими словами он достал из кармана и небрежно бросил на колени Сабрины засохший букет полевых цветов.

Помимо воли больная выдала свои чувства, начав собирать трясущимися руками рассыпавшиеся мелкие цветочки. Потом, сообразив, что делает, всхлипнула, уронила руки на колени сломленными крыльями; нижняя губа жалобно вздрогнула. Морган придвинулся ближе.

— В чем ты пытаешься себя убедить, детка? — мягко спросил он. — Стараешься себя уговорить, будто поступаешь благородно? Считаешь, что приносишь себя в жертву, дабы гарантировать мне свободу?

— Ты заслуживаешь большего и лучшей доли, — едва слышно пролепетала Сабрина; крупная слезинка сползла с кончика ресницы и напоила влагой сухие цветы. Морган встал на колено возле кушетки.

— Ты абсолютно права, — горячо заговорил он. Его страстность вывела Сабрину из полузабытья и вынудила прямо взглянуть в глаза мужа. — Ты обманывалась, детка. Ты лгала мне и лгала себе. Ты не самая отважная и не самая благородная. На самом деле, Сабрина Камерон, ты всего лишь жалкая трусиха. Даже если бы у тебя были здоровые ноги, очень сомневаюсь, чтобы твоя душа способна была выдержать груз настоящей полнокровной жизни.

Сейчас уже слезы бежали ручьем по бледным щекам Сабрины, но Морган старался не обращать на это внимания, как и на легкое жжение в собственных глазах.

— Но в одном отношении ты оказалась абсолютно права, — продолжал Морган. — Ты действительно меня недостойна и не годишься на роль моей жены. Мне нужна мужественная женщина, которая бы находилась рядом со мной в лихую годину и минуты радости, и не важно, будет ли она стоять на собственных ногах либо сможет лишь подняться на колени. Мне не нужна подруга жизни, которая бросит меня в трудную минуту, сбежит, если ей покажется, будто все складывается не по ее желанию. Ты совершенно права, Сабрина, такая женщина, как ты, не может быть моей женой.

Морган поднялся и выпрямился во весь рост. Хотя сердце сжималось острой болью, постарался говорить бесстрастно, почти равнодушно.

— Прощай, детка. От всей души желаю здоровья и счастья. Не поминай лихом. Я…

Но он не смог выдержать взятый тон, самообладание ему отказало. Накатили былые разбитые надежды и мечты, к горлу подступил комок. Морган наклонился и поймал на кончик загрубевшего пальца крупную слезинку, медленно катившуюся по бледной щеке, более драгоценную для него, чем все бриллианты мира.

Сабрина умоляюще смотрела на мужа, и, если бы сейчас вымолвила хоть слово, хоть полслова, Морган бы остался, но она по-прежнему хранила молчание, которое изначально стало главной причиной разлуки. Великан сжал кулак, уничтожив слезинку, которую так хотел сберечь, круто развернулся и вышел из комнаты, не сказав больше ни слова.

Сабрина откинулась головой на подушку, прислушиваясь к затихающим вдали шагам возлюбленного. Слетевшие с его уст жестокие слова рвали душу, потому что они были справедливы. Все ее благородные порывы были на самом деле не более чем жалким притворством, издевательством над возвышенной идеей самопожертвования. Она не захотела рисковать, испугалась, решив, что Морган может отвергнуть ее, калеку, а Макдоннеллы наверняка поднимут на смех, и тогда в голову пришло единственное, казалось, верное решение — нанести удар первой. Да, она не могла ходить, но увечье не помешало ей убежать, скрыться в своей скорлупе.

Больная дотронулась до сухого цветка, и он рассыпался в прах от неосторожного прикосновения. С болью в сердце приходилось признать, что их брачные узы распались отнюдь не потому, что Морган оказался слишком гордым. Брак погубила ее собственная гордыня. Та гордыня, которая помешала ей упасть к его ногам и молить о прощении; та же самая гордыня заставляла сейчас зажимать рот рукой, чтобы не закричать, не позвать его обратно. На фоне черного неба в окне стояла бледная луна, бесстрастный холодный лик будто насмешливо подмигивал. Сабрина смахнула слезы, открыла окно и увидела, что снизу вверх на луну наплывает легкое облачко. В комнату потянуло гарью, а когда больная высунула голову в окно, то обнаружила и источник дыма — из окна церкви вырывались языки пламени. На какое-то жуткое мгновение представилось, будто Морган устроил пожар, дабы наказать ее за трусость, но Сабрина сразу отмела эту дикую мысль.

— Морган! — Дорогое имя само вырвалось из труди, и в это одно слово Сабрина вложила всю свою страсть к белокурому великану.

Но крик больной перекрыли душераздирающие рыдания волынки, волнами накатывавшиеся на замок Камеронов.

32

Красивая мелодия звучала величественно и одновременно внушала ужас, вольно растекалась вокруг, будто изначально предназначалась для широких открытых пространств. Первой реакцией Сабрины было прикрыть уши ладонями, только бы не слышать этих страшных звуков.

Она не могла вынести этого. Сабрина сжала руками виски, но надрывный плач волынки обволакивал, проникал во все поры тела, безжалостно бередил зияющую рану в сердце. Волынка оплакивала утраченную любовь, зря прошедшие годы и все упущенные возможности; ее звуки наполняли душу страданием, воскрешая в памяти прожитое и все его горести.

В этой мелодии звучали голоса всех женщин, и Камеронов, и Макдоннеллов, когда-либо потерявших отца, брата, мужа или сына в бессмысленной кровавой вражде, столетиями раздиравшей эти кланы; волынка безошибочно передавала стенания женщин всех времен и народов, которые были вынуждены жертвовать любовью ради того, чтобы сохранить самоуважение и гордость.