Вереск и бархат - Медейрос Тереза. Страница 79

Пруденс насторожилась.

– Ты, определенно, сошел с ума.

– Мы не должны забывать о многих твоих умениях, а с этой минуты, и обязанностях: ведении счетов, вышивании, уборке замка… – Себастьян изогнул бровь в дьявольской издевке. – Есть еще более быстрый способ расплатиться со мной. Сколько, по-твоему, ты стоишь за ночь, дорогая?

Он развел руками.

– У тебя так много возможностей. Будем назначать сумму за каждую ночь или за каждый раз? Без сомнения, ты захочешь, чтобы я принял в расчет то, что уже было между нами. – Он преувеличенно тяжело вздохнул. – Я буду щедрым и накину несколько лишних фунтов за первый раз. Большинство джентльменов поступило бы так же.

Изумленно приоткрыв рот, Пруденс кругом обошла сидящего перед ней мужчину, глядя на него во все глаза. Она не могла поверить в то, что слышала, не могла постичь безжалостности этого человека. Он так настойчиво стремился свести каждый момент нежности между ними к бумажным фунтам и холодным шиллингам…

Себастьян пощекотал пером кончик носа.

– Я не уверен насчет сегодняшнего дня. Следует ли мне заплатить за него половину? – Он бросил на нее провоцирующий взгляд. – Или вдвойне?

Горячая краска залила щеки Пруденс. Ее первым порывом было желание ударить его так сильно, чтобы вогнать это перо прямо в его глотку. Но интуиция и здравый смысл остановили ее. Себастьян был в ярости. Но чем безумнее он становился, тем сильнее пугало ее его напускное веселье. Сколько раз приходилось ему скрывать свою злость? Он не мог показать своего раздражения или ярости перед отцом и научился смеяться ему в лицо, еще больше распаляя необузданный гнев Брендана Керра.

Она, возможно, не умела играть в «фараона», но знала, как спровоцировать мужчину. Пруденс разжала кулаки и поднесла руки к пуговицам корсажа.

Улыбка Себастьяна сникла.

– Что ты делаешь?

Она расстегнула одну пуговицу и удивленно вскинула брови.

– Разве не так это делается в Лондоне? Определенно, такой искушенный мужчина, как ты, достаточно часто посещал публичные дома, чтобы усвоить заведенный порядок.

Яростное веселье Себастьяна исчезло, уступив место растерянности и отчаянию. Он начинал ненавидеть себя.

Пруденс сняла туфли и поставила ногу на табурет, поднимая юбку и открывая взору длинную, стройную ногу. С грациозной медлительностью она опустила вниз чулок, обнажая золотящуюся в свете факела гладкую кожу бедер.

– Пруденс! – сдавленно воскликнул Себастьян. Она обнажила другую ногу, не глядя на него, затем подняла руки и, изогнувшись, одним грациозным движением сняла платье через голову. На ней не было нижней юбки, лишь шелковая сорочка, которая стала почти прозрачной от частых стирок в грубом щелоке.

– Не делай этого, – прошептал Себастьян хрипло. – Это не то, чего я хотел.

Но вот уже, не отдавая себе отчета в этом, он двинулся к ней, загипнотизированный просвечивающимися сквозь тонкую ткань округлостями изящных грудей, увенчанных чуть приподнятыми сосками, плавными линиями бедер…

Себастьяну захотелось плакать. Ему хотелось упасть на колени у ног этой женщины и боготворить ее. Ему хотелось молить ее о прощении за тысячи грехов, совершенных им, его отцом и многими другими мужчинами на протяжении столетий.

– Нет, – выдохнул он, протягивая к ней руки. Пруденс отступила, не позволяя ему прикоснуться к себе.

– Сколько я стою сегодня, Себастьян? Сотню фунтов? Тысячу?

Она резко откинула волосы с плеч. Его взгляд проследил волнообразное движение сверкающей массы.

– Я скажу тебе, сколько я стою сегодня – тридцать тысяч фунтов. Если ты дотронешься до меня хоть пальцем, только взглянешь на меня, мы будем квиты. Никаких долгов. Никаких сожалений.

Несколько долгих мгновений Себастьян смотрел на нее искоса.

– Никаких сожалений?

Пруденс покачала головой, глаза ее светились восторгом. Тогда он подошел к ней и прижал к стене с гортанным стоном. Словно умирающий с голода мальчишка, каким он был когда-то. Себастьян пожирал ее глазами, ртом, руками. Она единственная имела способность утолить его жестокую жажду и чувственный голод, возбудить в нем страсть и вознести на вершину восторга. Сейчас все, чего он хотел, – это наполнить ее и услышать крик любви.

Себастьян почувствовал, как бедро ее скользит вверх по его бедру, и поймал длинную, шелковистую ногу, поднимая ее к своей талии.

Пруденс на самом деле не была так спокойна, как хотела казаться. Она дрожала, трепетала от той же лихорадки, что охватила и его.

Себастьян вздернул ее сорочку вверх и смял груди своими ладонями. Он рывком распахнул свою рубашку и освободил из бриджей напрягшуюся от возбуждения плоть, отчаянно желая почувствовать каждый дюйм ее кожи своим обнаженным телом. Она была горячей, такой безумно горячей и влажной.

Себастьян помнил долгие зимы в Данкерке и думал, что уже никогда больше не согреется. Он долго не мог вспомнить ощущение солнца на своей коже и запахи лета. Кожа Пруденс была солнцем, ее утонченный аромат – бесконечным летом. Он зарылся лицом в ее теплые волосы и вошел в нее.

Они, прижавшись к стене, слились воедино в сплетении волос, рук, ног… Он обладал ею, длинными толчками погружаясь в жаждущее лоно, защищая ладонями ее спину от ударов о каменную стену.

Пруденс льнула к нему, словно ребенок, руками и ногами опутывая его, даря восторг и блаженство.

Себастьян застонал, скользя в опасной близости от черты, за которой его тело взорвется ослепительной вспышкой упоительного наслаждения. Он почувствовал приближение оргазма всем своим существом, почувствовал, как его освобождение наступает слишком быстро. Себастьян запаниковал.

Пруденс сжала ноги на его пояснице и мягко простонала его имя. И этот тихий стон был похож на прикосновение к спусковому крючку заряженного пистолета. Себастьян взорвался внутри ее лона и пролился в него живительной влагой.

Он крепче обнял подрагивающее тело Пруденс и спрятал лицо у нее на шее, сдерживая слезы, зная, что должен дать ей уйти, прежде чем она поймет, как низко он готов пасть, чтобы удержать ее рядом с собой.

Пруденс проснулась, лежа на животе в путанице одеял. Она открыла глаза, затем снова сонно закрыла их и глубже зарылась в вересковую подушку. Ее руки сжались в кулачки, и, гибко выгнув спину, юная женщина сладко потянулась и зевнула. Кот Себастьян лежал, свернувшись, у ее ног. Место на кровати рядом с ней было пустым и холодным. Она провела рукой по слабому углублению в вересковом матрасе, где спал Себастьян, уверяя себя, что их занятия любовью не были сном.

«Спал» было слишком мягко сказано. После сегодняшней ночи любви никто не обвинит Себастьяна Керра в том, что он не знает цену своим деньгам.

Пруденс села, радуясь слабому томлению тела, легким болезненным ощущениям в нижней части живота.

Дверь распахнулась. Она натянула одеяло на колени, борясь с внезапным смущением.

Плетеная корзинка свисала с руки Себастьяна. Она обычно собирала в нее яйца. Пруденс радостно потянулась к мужу, но он едва удостоил ее взглядом. Сердце ее упало в предчувствии беды.

Она растерянно наблюдала, как Себастьян сложил свою единственную сменную рубашку и сунул ее в корзину.

– Надеюсь, коту Себастьяну будет удобно путешествовать здесь, – сказал он, не глядя на нее. – Ты не должна допустить, чтобы он снова убежал. В следующий раз он может не быть так удачлив.

Пруденс уставилась на пыльное пятно на полу, где еще вчера стоял ее сундук. Внезапно она поняла яростное отчаяние любви Себастьяна прошедшей ночью, мучительный голод его прикосновения. Он намеревался больше никогда не видеть ее. Никогда. И он прощался с нею навсегда.

– Я не поеду.

Он не обратил внимания на ее слова, словно и не слышал их.

– Можешь взять повозку, чтобы добраться до Мак-Кея. Я пошлю за ней Джейми завтра. Я написал это заявление, заверяющее, что наш брак был недействительным и что я согласен на его расторжение.

Себастьян положил бумагу в карман ее редингота.