Сильные духом (Это было под Ровно) - Медведев Дмитрий Николаевич. Страница 40

— Где он?

— Сейчас зайдет, пошел умываться. С ним что-то неладное…

— Что именно?

— Не знаю. Но мне показалось, он расстроен чем-то.

— Ничего не сказал?

— Я его не успел расспросить. Но чувствую — приехал человек неспроста.

Минуту спустя Кузнецов появился на пороге чума.

— Разрешите, товарищ полковник?

Мы поздоровались.

Во всем его облике, в манере держаться было что-то новое, не свойственное Кузнецову. Всегда уверенный и спокойный, часто непроницаемый, он показался мне сейчас смущенным, даже растерянным, словно совершил какую-то оплошность и не знает, как ее исправить.

— Прибыл без вызова, — сказал Кузнецов и неловко улыбнулся.

— Мы всегда рады вас видеть, Николай Иванович, — ответил я, стараясь не замечать его смущения. — Такие случаи неизбежны. Ведь вы в стане врагов, вам там, наверно, не сладко.

Взгляд, которым посмотрел на меня Кузнецов, был лучшим подтверждением того, что я угадал его мысли.

— Да, собственно, по этому-то вопросу я и приехал, — сказал он. — Мне, Дмитрий Николаевич, в самом деле тяжеловато. Вы были тогда правы, — помните, когда говорили, что нужно величайшее самообладание. Приходится улыбаться и поддакивать. Этот мундир, будь он трижды проклят, душит меня. А кругом ни одной живой души. Иногда думаешь: все к черту, буду стрелять. Нет, разведчик из меня плохой, — заключил он.

— Николай Иванович, если вы приехали просить разрешение на активные действия…

— Да нет, я понимаю, что это преждевременно… Но если бы возле меня была хоть одна живая душа, — помолчав, продолжал Кузнецов, — с кем бы я мог советоваться, делиться или хотя бы разговаривать по-человечески.

— Мы вас хорошо понимаем, Николай Иванович. Надо будет что-то придумать. Сергей Трофимович предлагает вызывать вас время от времени в отряд на недельку-другую. Как вы на это смотрите?

— Нет, с этим я согласиться не могу, — промолвил Кузнецов решительно. — Мое место там, в Ровно. Сейчас не время для отдыха. Моя просьба вот о чем. Разрешите мне связаться с ровенским подпольем.

— А вы уже знаете кого-либо из подпольщиков?

— Нет. Но если заняться этим делом, можно найти…

— В Ровно подполье есть, это мы знаем, и довольно сильное. Но должен вас огорчить, Николай Иванович: с подпольем вам нельзя связываться.

— Почему? — удивленно взглянул на меня Кузнецов. — Почему нельзя и именно мне? — спросил он озадаченно.

— Подпольщики занимаются агитацией, проводят диверсии, вооружают советских людей и отправляют их в леса, — старался объяснить я. — У них своя работа, а у вас своя. Ваша работа требует исключительной конспирации. Надели фашистскую форму, начали с фашистами жить, — значит, должны по-фашистски и выть.

— Поймите меня, товарищ командир, — волнуясь, проговорил Кузнецов. — Вы поймите. Идешь по улице — встречный не смотрит в глаза, спешит пройти мимо, а если приветствует, то так, что на душе тошно после этого. Сколько презрения в каждом взгляде! Это может понять только тот, кто хотя бы день пробыл в моей шкуре. Такое чувство, будто тебе в лицо плюнули. И хочется, знаете, подойти к человеку и спросить: «За что же, товарищ, ты меня ненавидишь? Ведь я свой…»

Сколько горечи и отчаяния было в этом неожиданном признании! Оно не могло не тронуть, не взволновать до глубины души. Одиночество человека, оказавшегося в удушливой фашистской атмосфере, не смеющего дать волю своим чувствам, обязанного не только молчать, но и напускать на себя выражение довольства, наглости, выть по-волчьи, — что может быть тягостнее этого, обиднее и страшнее?

И все же я запретил Кузнецову не только связываться с подпольщиками, но и принимать меры к их розыску.

— Потерпите, Николай Иванович. Мы что-нибудь придумаем. Непременно.

Оставшись наедине, мы с Лукиным долго ломали голову над тем, что бы такое придумать для Кузнецова, пока не вспомнили о Вале Довгер.

Она была с нами здесь, на новом месте. На ее участии в переходе настояла Марина Ких. Занявшись по нашей просьбе Валей, Марина уже при первой беседе была сбита с толку неожиданным и резким вопросом девушки:

— Зачем вы меня успокаиваете? Не надо меня успокаивать.

И действительно, познакомившись поближе с Валей, мы убедились, что не успокоения ищет она, что перед нами не просто девушка-подросток, тоскующая о любимом отце, а полностью сложившийся, убежденный антифашист.

…При первой встрече Кузнецов и Валя не очень понравились друг другу. Может быть, тут отчасти был виной Лукин, предупредивший Валю, что собирается знакомить ее с разведчиком. Представлениям Вали о разведчике Кузнецов никак не соответствовал. Правда, она оценила в нем безупречное знание немецкого языка, а также польского и украинского, на которых Кузнецов уже хорошо разговаривал, но в остальном он казался ей слишком обыкновенным для той роли, которую она отводила в своем представлении человеку, способному работать в стане врага. Кузнецов, в свою очередь, тоже не почувствовал в Вале тех качеств, какие он считал обязательными для работы среди немцев. В характере Вали не было ни хладнокровия, ни сдержанности, а ненависть к фашистам, сквозившая в каждом ее слове, проявлявшаяся во всем, что бы она ни делала, — эта ненависть, конечно, не могла помочь успеху Вали на трудном посту разведчицы.

Кузнецов подробно расспросил Валю о подругах, которые у нее остались в Ровно, о тех из них, что спутались с гитлеровцами… Он увидел для себя возможность приобретения нужных знакомств. Только это и заставило его согласиться с нашим предложением о посылке Вали в Ровно.

Первые же сведения о Вале, которые мы получили, нас обрадовали. Она быстро подыскала для себя и своей семьи квартиру, которая могла служить убежищем Кузнецову, а если понадобится, то и другим разведчикам. Вале удалось не только найти квартиру, но и оформить прописку, что было делом весьма нелегким. На жительство в Ровно прописывали только тех людей, на которых имелось разрешение гестапо. Через одну из своих «подружек» Валя познакомилась с сотрудником гестапо Лео Метко, личным переводчиком полицмейстера Украины. Метко поверил рассказу Вали, будто бы отец ее сотрудничал с немцами и за это был убит советскими партизанами. И не только поверил, но помог достать бумажку, удостоверявшую правдоподобность рассказа. Он же устроил дело с пропиской и рекомендовал Валю на работу продавщицей в магазин.

Теперь у Вали была в Ровно удобная комната с отдельным ходом. Валя собиралась перевезти к себе мать и младших сестер.

Мы радовались не столько этой квартире, хотя и понимали всю ее ценность, сколько тому, с каким удивительным умением эта семнадцатилетняя девушка развила свою деятельность в городе. Отряд получил нового, надежного и полезного работника.

Когда все было устроено, Валя познакомила Метко со своим «женихом». Этим «женихом» был, конечно, лейтенант Пауль Зиберт. Метко, в свою очередь, познакомил Зиберта с несколькими сотрудниками рейхскомиссариата и гестапо.

Изо дня в день мы стали получать от Кузнецова сообщения одно интереснее другого. Нам становились известными многие секретные мероприятия гитлеровцев, проводившиеся на Украине, ближайшие планы гитлеровского командования, данные о перегруппировках войск.

Место нашего нового лагеря оказалось тоже значительно удобнее прежнего. Расстояние до Ровно сократилось почти вполовину. И путь к городу был лучше. Раньше разведчикам по дороге встречались две реки, а здесь была одна узкая речушка, приток Горыни. Эту речушку партизаны переходили по небольшим кладкам.

На полпути к Ровно мы и здесь организовали «маяк». В отличие от прежнего он был не на хуторе, а прямо в лесу, в пятидесяти метрах от дороги Ровно — Луцк. Его назвали «зеленым маяком».

Апрель в Западной Украине хороший месяц. Снега уже не было и в помине, местами зазеленела трава, на деревьях набухли почки, готовые вот-вот распуститься. Все в природе радовало, предвещая погожие, теплые дни. Мы порядком намерзлись за зиму. Впрочем, на «зеленом маяке» апрель был не таким уж ласковым. Разведчики, лежа на сырой земле, стыли по ночам. Согреться негде — костер они не могли разводить, чтобы не обнаружить себя.