Иезуит - Медзаботт Эрнест. Страница 13

Он быстро вошел в кабинет, оглядываясь по сторонам, боясь быть замеченным.

— Вы здесь, святой отец! — воскликнула удивленная графиня.

— Шш!.. — сказал шепотом поспешно иезуит. — Знаете вы, кто вызвал теперь короля?

— Нет, не имею ни малейшего понятия о нем.

— Это маркиз де Бомануар, ваш злейший враг.

— Но я не имела никогда с ним никакого дела, — воскликнула Диана.

— Говорите тише, повторяю вам. Ведь маркиз де Бомануар смертельный враг нашего ордена и герцога де Монморанси, вашего союзника, следовательно — он ваш враг.

— Теперь я понимаю, — сказала Диана улыбаясь.

— Маркиз, наверное, просит милости для одного дворянина, которого Монморанси, с позволения короля, держит заключенным в своем замке. Франциск слабого характера, а Бомануар его друг, ведь они вместе воевали в Италии.

И, приблизясь еще больше к графине, он продолжал пониженным голосом:

— Нужно, чтобы король отказал в этой просьбе; если же он уже обещал, необходимо заставить его взять свое обещание обратно… Это уже ваше дело, графиня.

— Но я не знаю, каким образом…

— Я вам сказал уже, графиня, что «нужно», — прервал холодно ее иезуит. — Наш орден никогда не употребляет напрасно этого слова. Вы слышите, графиня? Подумайте сперва хорошенько, прежде чем ответить — нет.

— Я повинуюсь, — сказала быстро Диана, — но спрячьтесь, я слышу, что король идет сюда.

Отец Лефевр тихим шагом направился к потайной двери, но прежде чем скрыться, обернулся и убедительно взглянул на Диану.

Вошел Франциск I, хмурый и молчаливый, и едва ответил поклоном на сладкую улыбку своей любовницы.

— Так, начинается, — прошептала сирена, собираясь с силами для предстоящей борьбы.

КОРОЛЬ-КАВАЛЕР

Когда король вышел в зал, где его ожидал маркиз де Бомануар, то рядом с маркизом он заметил молодого человека.

— Здравствуй, старый друг! — сказал весело король. — Верно, у тебя очень важные дела, если ты явился ко двору, к которому ты питаешь такую глубокую ненависть.

— Государь, — отвечал маркиз с поклоном, — каково бы ни было мое мнение о лицах, окружающих ваше высочество, но все-таки мое почтение и привязанность к моему королю не изменились со дня… со дня…

— Со дня, когда ты мне спас жизнь? Отчего же не сказать это, мой старый Бомануар? Франциск не из тех людей, которые забывают оказанные им услуги. С того времени я остался твоим должником, мой честный друг, и если я радуюсь, видя тебя здесь, в Лувре, то потому, что имею случай выплатить тебе хоть частичку долга. Черт возьми! А ведь довольно непристойно королю Франции быть несостоятельным должником.

— Государь! — воскликнул Бомануар. — Не откажите мне в той милости, о которой я хочу просить вас, и я буду считать себя настолько вознагражденным, что если бы мне пришлось пожертвовать свою кровь, то я думал бы, что дал еще слишком мало.

— Ты меня начинаешь пугать! Верно, велика эта милость, если Бомануар прибегает к подобным заклинаниям, чтобы получить ее.

Маркиз казался нерешительным; вдруг взявши за руку молодого человека, он быстро подвел его к королю.

— Государь! — сказал он. — Позвольте представить вам этого молодого человека, носящего имя Карла де Пуа.

Лицо Франциска, бывшее до сих пор веселым и изображавшее довольство, сразу нахмурилось. Он немного отступил, опустил руки и досадливо пробормотал: «Я понял».

— Так как ваше высочество уже поняли мою просьбу, то я смею надеяться, что она будет удовлетворена, — произнес маркиз. — Государь мой! Исполните эту справедливую просьбу: возвратите отца сыну и верного слугу королю.

— Верного слугу, верного слугу!.. — проговорил Франциск. — Разве вы думаете, что я не имел причин посадить его в тюрьму? Граф Виргиний де Пуа замышлял против меня, я это верно знаю. Мой бедный Бомануар, ты, который привык сражаться со своей благородной шпагой при свете солнца, не знаешь о заговоре, который скрывается в тени, но я, к несчастью, узнал о нем, и граф де Пуа наказан именно за эту вину.

Тут приблизился Карл де Пуа.

— Вам солгали, сказали неправду, клянусь! Бедный отец мой! В продолжение немногих, к сожалению, лет, проведенных мною около него, он не переставал меня учить, что первый долг дворянина — бороться за короля и умереть за него… Мой отец заговорщик?! Но кто его обвиняет? Где документы, где доказательства? Пусть его приведут в парламент или к трибуналу замка, и тогда мы увидим, кто прав!

— Сударь, — ответил холодно Франциск, — вы забыли, что во Франции король выше трибуналов и парламента и что решение короля есть сама справедливость.

Настало глубокое молчание. Король был больше смущен, чем оба просителя.

— Государь, — проговорил Бомануар, — позвольте мне просить вас о другой милости?

— Говори, мой друг.

— Граф Виргиний де Пуа был заговорщиком, я признаю, что он справедливо наказан, я соглашаюсь. Ваша рука, государь, как рука Бога, не может ошибиться, и если она наносит удар, то наказанный уже признан виновным именно потому, что обвинен королем. Я вполне верю и понимаю, что этот закон должен быть выше всех других законов; в противном случае, что стало бы из монархии во Франции?!

— Приди к заключению, — сказал удивленный король, слыша эту абсолютную теорию от Бомануара, которого он знал за человека независимого и гордого.

Маркиз продолжал:

— Непогрешимость короля не делает его придворных также непогрешимыми. Если Виргиний де Пуа согрешил против своего короля, зачем же другие вымещают на нем свою собственную месть? Если он преступник, то зачем он не заперт в Бастилии или Винденне, а заживо погребен в одной из тюремных ям дворца де Монморанси?

Хотя король давно уже ожидал услыхать это имя, но все же не мог удержаться, чтобы не вздрогнуть.

— Ах! Монморанси! — пробормотал он, совесть заставляла его скрыть правду. — И кто мог заставить вас верить…

— Государь, государь! — возразил смущенный Бомануар. — Неужели так тяжела цепь, связывающая вас с Монморанси, чтобы заставить самого честного человека на земле прибегать к окольным путям, дабы скрыть правду?

— Берегись, Бомануар, — прошептал бледный и весьма раздраженный король, что вообще бывало с ним очень редко.

— О, государь! Я не боюсь вашего гнева. Я обращаюсь к благородному храброму королю, которому принадлежит моя привязанность до последней минуты моей жизни. Если я уважаю короля, я ненавижу куртизанов, которые во имя его совершают гнусные дела. Граф Виргиний де Пуа закован и содержится в секретной тюрьме, где, казалось бы, невозможно было провести человеческому существу хотя бы один день. Его постель состоит из пучка вонючей гнилой соломы; пищу его составляет кусок черного хлеба; тряпье, покрывающее его скелетообразное тело, обратилось в клочки; кто видел его, то принимал его за шестидесятилетнего старца. И кто это? Молодой блестящий дворянин, который пять лет назад был украшением вашего двора. Будьте справедливы, государь; король не обязан отдавать людям отчет в своих поступках, но он должен помнить, что выше людского суда есть Бог!

— Ты обманут, мой добрый Бомануар! Констабль меня просил, чтобы я доверил ему охрану графа де Пуа… я согласился, желая облегчить его участь, потому что я был уверен, что во дворце Монморанси он будет содержаться лучше, чем в угрюмых тюрьмах штата. Например: если бы граф был заперт в Винденне, он прожил бы там не больше года; здесь же, напротив…

— Между тем он еще жив! — резко возразил Бомануар. — Ну, да, совершенная правда, государь, граф, несмотря на страшные мучения, которым он подвергается, все еще не умер, хотя Монморанси с большим усердием старается скорее угасить так упорно сопротивляющуюся жизнь. А знаете ли вы, государь, каким образом этот христианин, этот честный дворянин «оберегал» порученного ему пленного, дав вам клятвенное обещание не убивать его?

Франциск кивнул, чтобы тот продолжал.

— О, самым прелестным образом, показывающим полное великодушие души вашего констабля. Ежедневно навещая пленного, он ругал его, угрожал и насмехался над ним; доказывал ему, что жизнь его несносна и что у него нет ни малейшей надежды на улучшение его участи. Доводя, таким образом, душу несчастного до полного отчаяния, он уходил, оставляя предупредительно поблизости от пленного склянку с ядом или острый кинжал для того, чтобы, когда у графа де Пуа явится желание покончить с собой, у него не было недостатка в средствах.