Иезуит - Медзаботт Эрнест. Страница 3

— Игнатий Лойола! — вызвал секретарь.

— Здесь! — отвечал новоприбывший пилигрим.

— Брат! — сказал Бомануар, обращаясь к Игнатию, — в день, когда ты оставил нас, три года назад, мы сберегли твои блестящие доспехи, сделанные самым лучшим мастером Толедо. Сбрось свои лохмотья и облекись в них.

— Это совершенно лишнее, — отвечал Лойола. — Лохмотья я ношу не по бедности, а по обету, данному мной. Каждый член нашего ордена имеет право связать себя обетом, если он не противоречит правилам.

Присутствовавшие не могли не согласиться с основательностью этих доводов, и Лойола остался в своих лохмотьях среди рыцарей в блестящих доспехах.

— Братья! — сказал, встав Бомануар, — вот уже двухсотый раз орден собирается с тех пор, как два проклятых человека, папа Клемент VI и король Филипп Красивый, рассеяли наших братьев и старались уничтожить орден. Я лично участвовал в заседаниях ордена сорок раз, так как уже сорок лет принадлежу к ордену, унаследовав эту честь от моего отца. Когда я получил маленькую медаль простого рыцаря, все прежние члены ордена вскоре умерли, их места заняли другие, и я стал старшим там, где был младшим. Все вы, господа, разумные, храбрые, сильные, но и те, которые занимали эти скамьи в продолжение сорока лет, были вполне достойны принятой ими на себя святой великой миссии. Мир праху героев-праведников, — добавил старик, опуская свою седую голову на грудь, мысленно погружаясь в воспоминания прошлого. На минуту в обширном зале наступило торжественное молчание, после которого Бомануар продолжал:

— Братья! Если верить предсказаниям наших прежних старшин, мы близки к полному торжеству наших идей.

Радостный шепот пробежал по собранию, лишь один Игнатий Лойола, как видно было, не разделял общей надежды, он сидел, скрестив руки на груди, глаза его горели, и рот скривился в саркастической улыбке, к счастью, не замеченной собранием при всеобщем энтузиазме.

— Да, братья, — продолжал президент, — силы, угнетающие наш орден, пали. Свет севера осветил мрак юга; гордая, непобедимая Испания и ученая Италия содрогнулись. Немец севера возвысил голос, и трон папы пошатнулся. Падение злодеев — близко, царство избранников Божьих настает.

— Верны ли сведения, сообщенные тобой? — спросил один из членов, принц Конде.

— Да, принц Конде, ты сам хорошо знаешь, как быстро распространяется новое учение, в глубине души ты сочувствуешь ему и, конечно, давно бы сделался лютеранином, если бы не боялся потерять общественное положение и твои несметные богатства.

Принц Конде сконфузился, покраснел и сел на свое место. Президент продолжал:

— Германия пылает, пропаганда Лютера учит народы презирать авторитет Митры и Шлема. Пламя распространяется повсюду. Швейцария, Франция, Италия чутко прислушиваются к истине нового учения, папский авторитет падает. У нас везде есть друзья и помощники, мы обладаем сокровищами, вырванными из рук жадного Филиппа Красивого. Соединимся же все вместе и поможем великому Мартину Лютеру уничтожить авторитет римской церкви, на развалинах которой мы восстановим орден храмовых рыцарей!

— Да здравствует орден храмовых рыцарей! — вскричали все.

Один из братьев попросил слова.

— Имеешь ли ты, почтенный принц, — сказал он, — готовый план для достижения цели?

— Да, имею, — был ответ. — План хорошо обдуман и составлен на общем собрании братьев.

— Не забудьте, что после смерти Иакова Молай наш орден не избрал другого великого магистра, предоставив власть совету семи братьев, из которых самый старший должен быть президентом. Вот почему я занимаю этот пост, — тихо добавил старик. — Между мной и моими товарищами, кроме брата Игнатия Лойолы, бывшего в отсутствии, мы собрали несколько данных, которые я и желаю отдать на ваш суд.

— Сказав это, президент вынул из кармана несколько пергаментов и начал читать следующее:

Программа была встречи» общим холодным молчанием, тем не менее, она произвела глубокое впечатление на присутствующих. Один из братьев встал — это был благородный голландец, прибывший из своей родины, чтобы заполучить союзников для пропаганды великого учения среди рыцарей храма.

— Пока мы должны везде искать членов для воскресшего ордена, — сказал он. — Мы должны открыть ряды нашего общества для каждого сочувствующего великому делу свободы совести, что прежде, как вам известно, было запрещено.

— То, что ты предлагаешь, брат, уже обсуждалось семью главными членами совета и найдено весьма разумным. Старые положения заменялись новыми. Решено это общество назвать храмом свободных каменщиков.

— Да будет так! — раздалось единодушно по собранию, и голос принца Конде звучал восторженнее всех.

— Итак, — сказал Бомануар, вставая, — собрание одобряет решение членов семи. Отныне наше общество сделается могущественнейшим в целом мире!

— Да, да, — кричали восторженно все. Но вдруг послышался голос: — Я не признаю решения!

— Как! — вскричали многие члены. — Кто осмеливается не признавать решение великого Совета?!

— Я, Игнатий, — вскричал громовым голосом Игнатий Лойола, вскакивая со скамьи.

Озлоблению собрания не было границ. Восемь или десять испанцев приблизились к Лойоле, точно желая защитить его, но Бомануар одним жестом восстановил спокойствие в зале и, обращаясь к Игнатию Лойоле, мягко спросил:

— Брат, ты разве желаешь, чтобы все оставалось по-прежнему? И это ты, энергичный, смелый, предприимчивый, которого мы хотели выбрать великим магистром, и ты отвергаешь необходимые реформы?

— Я обдумал более обширные перемены, но совершенно противоположные вашим; я изложил их письменно и, если желаете, я могу их вам прочесть, — жестко отвечал Игнатий.

— Почему же ты не заявил об этом раньше в Совете семи?

— Я был уверен, что вы не согласились бы со мной и, потому решил обратиться к собранию всех братьев.

— Все это прекрасно, — сказал Бомануар, — но ты не должен забывать наши правила и свои обязанности. Впрочем, прочти свой проект.

Игнатий Лойола вынул из бокового кармана сверток пергамента и начал читать.

ИГНАТИЙ ЛОЙОЛА

— Вы знаете, братья, — начал он, — по какой причине я должен был оставить общество храма. Мой двоюродный брат, Антон де Монрекуец, герцог Наварры и Великой Испании, призвал меня служить под его знаменем. Мои семь братьев уже вступили в военную службу, и я, в свою очередь, считал обязанностью сделать то же самое. Я зачислился в отряд, назначенный для обороны Пампелуна. Эта крепость по договору должна была быть отдана Франции, но наш славный Карл V, обиженный королем Франции, решил оставить эту крепость себе. Я принял начальство, когда Андрей де Фоа во главе французов прибыл осаждать крепость. После взятия города врагами, превышающими нас силой, я заперся в крепости с твердой решимостью отстаивать ее. Я боролся до конца; но однажды на валу был ранен осколком камня в ногу. Я упал без чувств, а когда опомнился — крепость была уже во власти французов. Неприятели со мной обращались очень вежливо; меня вылечили и, по приказанию господина де Фоа, отослали в отцовский замок — Лойола в Бискайе. Там я долго страдал, моя рана была плохо вылечена, пришлось снова ломать ногу, чтобы лучше ее выправить. Простите меня, братья, — говорил Лойола, — если я так долго утомляю ваше внимание, описывая мои телесные страдания, но мне необходимо передать вам все, дабы была понятна чудотворная перемена, совершившаяся в моей душе. Я имел большую претензию считаться красивым и изящным кавалером. Вообразите же мой ужас, когда я узнал, что должен остаться на век хромым!.. Прощайте, радужные мечты, успех в обществе и любовь дам! Ни с какой человеческой казнью, верьте, братья, не может быть сравнимо известие об этом несчастье, которое теперь считаю благословением неба. Одна выдающаяся кость, как мне казалось, была причиной моего недуга, я решил ее срезать и, несмотря на страшные боли, выдержал операцию, но и это не помогло — одна нога осталась короче другой; я подвергся еще одному ужаснейшему мучению: вложил короткую ногу в железную машину, которая постоянно сжимала и вытягивала ее; мучения были нестерпимы, кости хрустели от боли, холодный пот струился из-под корней волею, но все было напрасно — я остался хромым.