Вам вреден кокаин мистер Холмс - Мейер Николас. Страница 16

Холмс вернулся минут через десять и молча поставил саквояж на полку. Он сел, не произнося ни слова и даже не взглянув в мою сторону, и сделал " вид, что поглощен чтением карманного издания сочинений Монтеня. Мне ничего не оставалось делать, как обратить свой взор в окно на бегущие мимо сельские пейзажи: поблескивающие влагой пастбища, стада животных, повернувшихся в подветренную сторону.

Поезд прибыл в Дувр, где произошла погрузка на паром. Мы быстро сошли на перрон, чтобы размять ноги. Холмс дал Тоби понюхать ванильную эссенцию еще раз — бутылочка с жидкостью находилась в его саквояже среди прочего добра. Оказавшись на платформе, мы сделали вид, что просто вывели по нужде собачку (с чем Тоби не заставил себя ждать). Мы прошлись взад и вперед, чтобы выяснить, не сошел ли профессор со своего поезда, который тоже останавливался здесь. Я-то точно знал, что он не выходил, но, поскольку Тоби и сам пришел к такому же заключению, мне не было никакой необходимости проявлять свою осведомленность.

— Так как мы делаем те же остановки, что и поезд профессора, — а если я не ошибаюсь, все континентальные экспрессы останавливаются на тех же самых станциях, — то мы не пропустили ни одной, где он мог бы сойти, — заключил Холмс, после того как мы пересекли Ла-Манш.

Совершив точно такую же прогулку в порту Кале — с тем же итогом, — мы продолжили наш путь в Париж, куда и прибыли около полуночи. В этот час вокзал был пустынным, и нам не составило труда пройти по следу, источающему запах ванили, к тому месту, откуда отправлялся венский экспресс.

Прочитав указатель, Холмс задумался.

— Почему же все-таки он поехал в Вену?

— Быть может, он сошел где-нибудь по дороге? Я полагаю, впереди еще достаточно остановок, где он мог бы это сделать. Надеюсь, Тоби нас не подведет, — добавил я.

Холмс мрачно усмехнулся.

— А коли так, то все обстоит гораздо хуже, чем тогда, когда он привел нас к бочке с дегтем, — признался Холмс. — Однако же я уверен в ванильной эссенции. Я проверил ее на множестве опытов — если только она подведет нас на этот раз, дело окажется единственным, которое вызовет у ваших читателей не почтительный восторг, а приступ веселья.

Я не стал говорить ему, что мне и в голову не приходит, чтобы писать об этом случае.

— В списке моих неудач Вена затмит Норбур, — рассмеялся он и отправился посмотреть, когда отправляется следующий экспресс, а также убедиться, всегда ли поезда уходят с одной и той же платформы (как впоследствии и оказалось).

— Стоит собаке перестать чуять запах, она остановится, — рассуждал Холмс, пока наш поезд грохотал в ночи, пересекая Францию. — А раз она до сих пор не остановилась, думаю, что след не потерян. Поскольку запах ванили не так часто встречается — особенно на улице, — мы можем предположить, что Тоби ведет нас к цели, а не по следу бочки с ванилью.

Я сонно кивнул, пытаясь сосредоточиться на романе в желтой обложке, купленном мной в Париже, однако вскоре крепко заснул.

Когда я пробудился (а был уже полдень), на мне был клетчатый дорожный плащ Холмса, а ноги покоились на сиденье. Мой спутник находился напротив, там же, где и раньше, и курил трубку.

— Хорошо спали, Ватсон? — осведомился он с улыбкой, поворачиваясь ко мне.

Я ответил, что отлично выспался, вот только растянул шейную мышцу. Поблагодарив Холмса за то, что он догадался накрыть меня плащом, я наконец осмелился поинтересоваться, как идут дела.

— Мы останавливались дважды, — сообщил Холмс. — Сначала на границе со Швейцарией, а потом в Женеве, где простояли почти час. Если верить Тоби, Мориарти не покидал поезда.

Тоби, как я и предполагал, оправдывал свою славу безотказного пса. Я встал, побрился в умывальной, а потом отправился вместе с Холмсом в вагон-ресторан. Там вышло небольшое недоразумение из-за собаки, впрочем, как и до того на каждой границе. Однако и на этот раз Холмсу удалось все уладить, перепоручив Тоби заботам официанта. Холмс дал ему чаевых из той мелочи, что наменял в Париже, и попросил покормить пса остатками с кухни. Затем мы принялись за обед, и я с немалой тревогой наблюдал, что и без того плохой аппетит Холмса на этот раз был хуже некуда. Однако я снова воздержался от каких бы то ни было замечаний по этому поводу.

День потянулся дальше... За Женевой был Берн, за Берном — Цюрих. Обряд прогулки по платформе повторялся на каждой станции, и всякий раз, получив отрицательный ответ, мы с Холмсом возвращались в купе с озадаченными лицами. Холмс пускался в логические рассуждения, которые, должен признать еще раз, я находил весьма убедительными.

После Цюриха мы пересекли границу с Германией, потом проехали Мюнхен и Зальцбург. По-прежнему ни на одной из платформ нам не удавалось обнаружить и следа запаха ванильной эссенции.

С полудня и до самых сумерек я не отрывался от окна, очарованный пейзажами, так отличавшимися от тех, что привык видеть дома, — маленькими, словно вышедшими из сказки пряничными домиками, причудливо одетыми местными жителями, их островерхими шляпами. Женщины были в платьях с облегающим верхом, пышными юбками и оборками, а мужчины в обтягивающих кожаных штанах. Сияло солнце, и все обещало теплую погоду. Я изумился, что, несмотря на такой климат, снег на вершинах гор не тает, и сказал об этом Холмсу.

— Как не тает? Тает! — ответил он, глядя из окна на заснеженные вершины. — А еще здесь сходят лавины.

Нельзя сказать, что мысль эта была из приятных, однако не так-то просто выкинуть ее из головы, раз уж она высказана. Разве снежные лавины не сходят из-за шума? А наш поезд несся среди этих чутких созданий с ужасающим грохотом. Что, если он послужит тем толчком, который похоронит нас?

— Право, Ватсон, не стоит предаваться таким мрачным мыслям.

Я посмотрел на своего спутника, вытряхивавшего спичку из коробка. Не было нужды спрашивать его, как он догадался, о чем я думаю. Я легко мог бы повторить цепь его рассуждений.

— Стоит только взглянуть туда, — он проследил за моим взглядом. — Как ничтожно выглядят все наши делишки по сравнению с творением природы, разве не так? — спросил он грустно. — Представьте, что с нами в поезде путешествует дюжина-другая гениев, каждый обладает неповторимым даром и способен оказать человечеству неоценимые услуги, — и все же стоит Творцу шевельнуть пальцем, как эти снежные шапки обрушатся на нас. Что тогда станет с человечеством, а, Ватсон? Я спрашиваю вас: к чему все это приведет?

По-видимому, он пребывал в подавленном состоянии духа, что случалось с ним и раньше. Со стремительностью снежной лавины, о которой он говорил, Холмс все глубже и глубже уходил в себя, а я ничего не мог сделать, чтобы остановить его.

— Вместо одних гениев, конечно, родятся другие, — ответил я без затей.

— Ах, Ватсон, — ответил он, покачав головой. — Милый, добрый Ватсон, вы, кажется, единственная твердыня во Вселенной, способная устоять перед любой лавиной.

Я взглянул на него, с трудом сдерживая слезы.

— Простите меня. — Он вскочил и, взяв красный саквояж, вышел. Один-единственный раз я испытал от этого облегчение. Наркотик улучшит его настроение. По иронии судьбы я почувствовал и свою зависимость от этого зелья и должен буду мириться с этим до тех пор, пока не перепоручу Холмса заботам опытного венского врача.

Вскоре посте того, как Холмс вернулся, дверь нашего купе открыл высокий огненно-рыжий англичанин и, ни к кому, собственно, не обращаясь, пробормотал, не будем ли мы возражать против того, что он проедет с нами до Линца. По его словам, он сел в поезд в Зальцбурге, однако, пока он был в вагоне-ресторане, все места оказались заняты. Холмс пригласил его сесть ленивым движением руки и больше не проявил к нему никакого интереса. Мне ничего не оставалось, как попытаться завязать разговор. Мой собеседник отвечал туманно и односложно.

— Я путешествовал по Тиролю, — сказал он в ответ на мой вопрос. Холмс приоткрыл глаза.

— По Тиролю? Не может быть! — возразил он. — Разве наклейка на вашем багаже не свидетельствует, что вы только что вернулись из Руритании?