Вам вреден кокаин мистер Холмс - Мейер Николас. Страница 25

Когда последний мяч, описав крутую дугу, попал в плошадку вне досягаемости молодого противника, Фрейд спокойно подошел к сетке.

— Удовлетворена ли ваша честь? — вежливо осведомился он. Мне показалось, что тот набросится на Фрейда и задушит его на месте, ко тут вмешалась свита и поспешила увести своего друга силой.

В раздевалке Фрейд умылся и переоделся, не обронив ни слова, лишь поблагодарил меня за горячие поздравления. И мы отправились домой.

— Во всяком случае, положенный мне сет я сыграл, — заметил он, подзывая экипаж. — Кроме того, не пришлось ждать, пока освободится корт.

— А то, что ваш соперник сказал о ваших теориях?.. — спросил я после некоторого колебания. — Ведь не всерьез же вы полагаете, что мальчики, что они...

Он ответил с уже хорошо знакомой мне улыбкой.

— Не тревожьтесь, доктор. Я вовсе так не полагаю.

Я откинулся на сиденье кэба, издав что-то похожее на вздох облегчения. Не думаю, что Фрейд заметил это.

Когда мы вернулись домой, Фрейд предупредил меня, что не следует говорить с Холмсом о поединке на корте, чтобы не волновать его лишний раз, и я согласился с ним.

Мы нашли сыщика там же, где и оставили: в кабинете, изучающим книги и не расположенным к беседе. Уже то, что он хоть чем-то заинтересовался, обнадежило меня. Удалившись из комнаты, я задумался над происшествием в «Маумберге». Мы так и не узнали имени молодого негодяя, однако его лицо, изуродованное и злобное, не выходило у меня из головы весь остаток дня.

За ужином Холмсу, по-видимому, опять стало хуже. На наши попытки вовлечь его в разговор он отвечал односложно и невпопад. Я беспокойно посматривал на Фрейда, но он, казалось, не замечал моих взглядов и продолжал беседовать как ни в чем не бывало.

После ужина он встал, извинился, покинул нас и тут же вернулся со свертком в руках.

— Герр Холмс, у меня есть для вас нечто такое, что может вам понравиться, — сказал он, протягивая продолговатую коробку.

— Да?

Холмс принял коробку и опустил себе на колени, не зная, что делать дальше.

— Я телеграфировал в Англию, чтобы оттуда нам прислали вот это, — продолжал Фрейд, снова занимая свое место за столом. Холмс ничего не сказал, но все же взглянул на коробку.

— Можно я помогу тебе открыть ее? — попросила Анна, взявшись за бечевку.

— Пожалуйста, — ответил Холмс и повернул коробку девчушке.

— Погоди-ка, — остановил ее отец, когда маленькая Анна взялась за узел своими крохотными пальчиками. Карманным ножом Фрейд перерезал бечевку. — Вот теперь давай. — Анна развернула бумагу и открыла крышку. У меня невольно захватило дух, когда я увидел, что помещается внутри.

— Ой, еще одна коробочка! — воскликнула Анна.

— Эту коробку герр Холмс откроет сам, — скомандовала фрау Фрейд у меня за спиной.

— Ну что же ты? — подтолкнула его Анна.

Не говоря ни слова, Холмс вытащил из коробки заботливо упакованный футляр. Медленно, привычными движениями пальцев он открыл замочки и извлек из футляра скрипку Страдивари. Холмс поднял глаза на своего целителя.

— Как вы добры, — только и сказал он все тем же тихим голосом, что так пугал меня. Анна захлопала в ладошки от восторга.

— Это же скрипочка! — воскликнула она. Самая настоящая скрипочка! А ты умеешь на ней играть? Ой, сыграй мне, пожалуйста, что-нибудь, ну сыграй, а?

Холмс посмотрел на нее, потом на инструмент в своих руках. Лак на скрипке тускло поблескивал. Холмс тронул одну струну, потом другую, слегка вздрагивая от их звука. Приставив скрипку к шее, помотал головой, прилаживая инструмент, а потом стал настраивать струны. Затем вынул смычок и натер конский волос канифолью. Мы наблюдали за ним, не сводя глаз и затаив дыхание, как публика в цирке за канатоходцем.

— Гм...

Он заиграл совсем не так, как бывало, взяв сначала несколько аккордов и проиграв пару раз. Робкая улыбка залила его лицо — то было первое выражение радости за все то время, что показалось мне вечностью.

Потом он стал играть всерьез.

Я неоднократно упоминал о музыкальных дарованиях моего друга, однако никогда еще он не играл с таким искусством и не очаровывал своих слушателей так, как в тот вечер. У нас на глазах происходило чудо: инструмент возвращал к жизни своего хозяина, а хозяин — инструмент.

Забыв обо всем, Холмс откинул назад волосы и встал, не прекращая игры. Он все больше оживлялся и одновременно погружался в музыку. Я забыл, с чего начал, ибо плохо разбираюсь в музыке, как, наверное, уже успели заметить мои читатели. Но мне кажется, что это были какие-то экзерсисы и грустные произведения его собственного сочинения.

Зато я точно знаю, что он стал играть потом. У Холмса была склонность к театральности, да и, в конце концов, он помнил, где находится.

Он заиграл вальсы Штрауса. О, как он играл! Сочно, томно, звучно, весело, заражая ритмом — да еще как, ибо доктор Фрейд подхватил жену за талию и завальсировал с нею из столовой в гостиную. Холмс, Анна, Паула и я последовали за ними. Я был так поглощен этим зрелищем и видом своего друга, у которого улыбка не сходила с лица, что не сразу почувствовал, что кто-то легонько дергает меня за рукав. Я взглянул вниз и увидел Анну, протягивающую мне обе ручонки.

Я никогда не был хорошим танцором, а со своей изувеченной ногой представлял собой, наверное, более жалкое зрелище, чем просто лишенный музыкальных способностей человек. И все же я танцевал. Я подозреваю, что совершал не очень изящные телодвижения, однако вальсировал с огромной энергией и старанием.

«Сказки Венского леса», «Венская кровь», «На прекрасном голубом Дунае», «Вино, женщины и песни» — Холмс играл все это, а мы вчетвером кружились по комнате с радостными возгласами и смехом! Через некоторое время мы с доктором Фрейдом поменялись партнершами, и я стал танцевать с его женой, а сам доктор, будучи, насколько я могу судить, более искусным танцором, заскакал в паре со своей дочкой. Я даже припоминаю, что немного покружился с Паулой, к ее огромному изумлению и несмотря на ее возражения.

Наконец мы попадали в кресла, еле переводя дух. На наших лицах играли блаженные улыбки, хотя музыка, вызвавшая их, уже смолкла. Холмс отнял скрипку от шеи и долго смотрел на инструмент. Потом обратился к Фрейду, сидящему в противоположном конце комнаты.

— Я не устаю восторгаться вашей одаренностью, — сказал ему Фрейд.

— А я лишь начинаю поражаться вашей, — ответствовал Холмс, не отводя взгляда. К своей радости, я увидел в глазах Холмса знакомый блеск.

В ту ночь я отправился на покой с чувством восхищения от волшебства музыки. Кажется, в «Юлии Цезаре» [23] бродячий певец говорит о том, что музыка способна утолить сердечную боль и успокоить мятущуюся душу, но раньше у меня не было случая самому наблюдать это.

Действие этих чар сохранилось и после того, как дом погрузился в сон, а чары все витали, и в доказательство тому уже и у меня было достаточно свидетельств, ибо далеко за полночь сквозь тонкую стену, отделявшую комнату Холмса от моей, я услышал, как он все еще тихонько наигрывал на скрипке. Играя для себя, Холмс вернулся к грустным, мечтательным пьесам собственного сочинения, которые западали в сердце и оставляли глубокую печаль. Но в конце концов они меня убаюкали. Засыпая, я продолжал вяло размышлять о том, что, хотя нам и удалось высечь искру в душе моего друга, неизвестно, возгорится ли с приходом нового дня пламя или все снова угаснет. Случай со скрипкой, однако, доказал, что его душа не настолько оледенела, чтобы ее невозможно было отогреть. И все же я сомневался, довольно ли будет одной музыки. Забывшись беспокойным сном, я снова видел коварную личину дьявола с неправдоподобным белесым шрамом через все лицо.

Об истерии и многом другом

На следующее утро за завтраком Шерлок Холмс упорно молчал. И нельзя было понять, помогло ли вчерашнее музицирование окончательно и бесповоротно поставить его на путь выздоровления. Доктор Фрейд при виде подобного поведения своего пациента сохранял невозмутимый тон. Как обычно, он осведомился, хорошо ли Холмс спал и не откажется ли от второй чашки кофе.