Нагие и мёртвые - Мейлер Норман. Страница 115

Наблюдая за лицами солдат, Хирн испытывал внутреннюю неловкость. Вот так же, с чувством готовности к схватке, легкой вины и стыда, он проходил мимо трущоб, чувствуя на себе враждебные взгляды людей. Конечно, ему было трудно не отвести глаз, когда кто-нибудь из подчиненных останавливал свой взгляд на нем. У большинства были грубые лица, взгляд пустой, чуть холодный и далекий. Вместе они казались неприступными и твердыми, как будто лишенными всех излишков веса и чувств. Кожа на лицах загрубела, стала жесткой, на руках и ногах было много следов от царапин и укусов в джунглях. Почти все перед выходом побрились, по лица были какие-то помятые, обмундирование непригнанным.

Хирн взглянул на Крофта, одетого в чистую рабочую форму. Тот сидел на койке и точил нож на точильном камне, который он достал из кармана. Крофта Хирн знал, пожалуй, лучше других, точнее говоря, он провел с ним некоторое время утром, обсуждая поставленную взводу задачу. Фактически же он не знал о Крофте ничего. Крофт слушал его, кивал головой, поплевывал в сторону и, если необходимо, отвечал короткими отрывистыми фразами, как будто бормоча что-то себе под нос. Крофт, несомненно, хорошо руководил взводом, он был решителен и умен, и Хирну вполне резонно казалось, что тот относится к нему с неприязнью. Хирн понимал, что их взаимоотношения будут трудными, поскольку Крофт знал больше его, и если он, Хирн, будет неосторожен, это поймет скоро и весь взвод. Почти с восхищением Хирн наблюдал, как Крофт точит свой нож. Тот работал, что-то нашептывая, глядя на лезвие ножа, которое водил по точильному камню. Было что-то застывшее в его лице, в складках сжатых губ, сосредоточенность во взгляде. «Крофт действительно крепкий орешек», — подумал Хирн.

Катер поворачивал, наползая бортом на волны. Набежавшая волна качнула катер, и Хирн покрепче схватился за поручень. Хирн знал немного и сержанта Брауна. Курносый нос, веснушки и рыжеватые волосы делали Брауна похожим на ребенка. Типичный американский солдат — именно таких рисовали в клубах табачного дыма на рекламных рисунках. Он очень походил на улыбающихся солдат, которых изображали в рекламных объявлениях, только был немного меньше ростом, пополнее и посуровее. Хирн решил, что у Брауна странное лицо. Если приглядишься, замечаешь у него следы тропических язвочек, грустный и отчужденный взгляд, морщины на коже. Он выглядел удивительно старым. Но то же самое можно было сказать обо всех ветеранах. Их легко было отличить от других. Вот, к примеру, Галлахер, который, видимо, и всегда так выглядел, но он пробыл во взводе тоже долго. Или Мартинес, который казался более хрупким, более чувствительным, чем остальные. Его правильное лицо было нервным, он все время мигал, когда в то утро разговаривал с Хирном. Именно его, казалось, можно было выбрать для рекламы первым, но все же он, по-видимому, был хорошим человеком. Мексиканцу нужно было быть таким, чтобы стать хорошим сержантом.

Или Уилсон и тот, которого они называли Редом. Хирн наблюдал за Волсеном. У него было грубое лицо человека, прошедшего через многие испытания, и эту грубость еще более оттеняла необыкновенная голубизна его глаз. Его смех звучал надсадно и саркастически, как будто все было ему противно и иным не могло быть. Волсен был, видимо, тем человеком, с которым стоило поговорить, но вместе с тем он казался неприступным.

Эти люди взаимно дополняли друг друга и вместе выглядели крепче и грубее, чем поодиночке. Когда они лежали на койках, их лица казались единственным живым предметом в трюме. Их полевая форма была старой, вылинявшей до бледно-зеленого цвета, а борта катера от ржавчины стали внутри коричневыми. Ни цвета, ни движения в трюме не было, взгляд привлекали только солдатские лица.

Хирн отбросил окурок.

Слева, не более чем в полумиле, виднелся остров. Береговая полоса была узкой в этом месте, кокосовые деревья росли чуть ли не у самой воды. За ними рос кустарник, густое переплетение корневищ, виноградных лоз и других растений, деревьев и листвы. Дальше от берега виднелись высокие, прочно осевшие на землю холмы, вершины которых терялись в покрывавших их лесах. Очертания холмов были резкими, прерывистыми и пустынными и вместе с голыми пятнами скал напоминали шкуру бизона, когда он линяет летом. Хирн оценил силу сопротивления этого участка суши. Если рельеф в месте их высадки завтра окажется таким же, то придется здорово попотеть, преодолевая это препятствие. Неожиданно сама идея разведки с тыла показалась Хирну фантастической.

До него опять донесся мерный стук двигателей катера. В разведку его послал Каммингс, и поэтому можно было сомневаться в задаче взвода, не доверять тем мотивам, по которым Каммингс решил выслать его. Хирну казалось невероятным, что Каммингс перевел его на эту должность по ошибке. Не может быть, чтобы генерал не знал, что Хирна такой перевод вполне устраивает.

А может быть, решение о его переводе исходило от Даллесона?

Хирну это показалось сомнительным. Он легко мог представить себе, как Каммингс подсказал эту идею Даллесону. А задание на разведку, весьма вероятно, явилось итогом размышлений генерала о переводе его, Хирна, в разведывательный взвод.

Тем не менее посылка разведывательного взвода представлялась Хирну расточительством. Хирн давно понял, какую злобу мог затаить Каммингс, но не мог представить себе, чтобы тот решился целую неделю обойтись без взвода только по соображениям личной мести. Он мог отомстить легче и проще. Кроме того, Каммингс был слишком хорошим военачальником, чтобы допустить расточительность.

Возможно, он считал разведку эффективным маневром. Хирна беспокоило только то, что генерал мог и не сознавать, почему он в действительности принял такое решение. Конечно, казалось маловероятным, чтобы они смогли пройти тридцать-сорок миль по диким джунглям и горам, пройти через перевал, разведать тылы японцев и возвратиться. Чем больше раздумывал Хирн, тем труднее казалась ему задача. Он был неопытен, и задача, возможно, была легче, чем он считал. И все-таки она казалась ему сомнительным предприятием.

Самолюбие Хирна было отчасти удовлетворено тем, что ему поручили командовать взводом. Что бы ни думал Каммингс, эта должность нравилась Хирну больше других. Он предвидел беспокойства, опасности, неизбежные разочарования, но по крайней мере это было настоящее дело. Впервые за много месяцев у него снова появились какие-то простые и ясные желания. Если бы он справился с делом, если бы все обернулось, как он хотел, у него был бы налажен контакт с людьми. Хороший взвод.

Он удивился. Это был слишком наивный, слишком идеальный подход к делу с его стороны. А с другой стороны — смехотворный.

Хороший взвод... для чего? Чтобы действовать немного лучше в системе, которую он презирал и внутренний механизм которой открыл перед ним Каммингс? Действовать потому, что данным взводом командует он, что взвод — предмет его забот? Но это типичный подход собственника. И элементы такого подхода с его стороны налицо. Патернализм! «Правда состоит в том, что он не готов для нового общества Каммингса, в котором все пускается в обращение и ничто не является собственностью», — подумал Хирн и улыбнулся.

Ладно, разобраться во всем этом он сумеет позднее. Пока же важно одно: для него так будет лучше. Ему понравилось большинство людей во взводе, понравилось сразу и инстинктивно, и, как это ни странно, ему захотелось понравиться им. Пользуясь приемами, которые Хирн подсознательно перенял от некоторых офицеров и своего собственного отца, он даже попытался дать понять им, что он, мол, свой парень. Существовал определенный метод установления дружеских отношений, которым легко пользоваться в отношениях с американцами. Можно было прикинуться другом и оставаться в глубине души сволочью. Хирну хотелось пойти даже немного дальше.

Зачем все это нужно? Чтобы доказать что-то Каммингсу? Хирн задумался ненадолго, а затем решил, что все это чепуха. К черту самоанализ. Раздумья никогда не приносят пользы, если у тебя нет глубоких знаний, а он, Хирн, находился во взводе слишком короткое время, чтобы делать какие-то выводы.