Нагие и мёртвые - Мейлер Норман. Страница 59

Мартинес нагнулся, поднял четыре или пять выпавших золотых зубов и сунул их в карман. С его лица градом лил пот. Ему казалось, что вместе с сердцем пульсирует целиком все его тело. Он сделал несколько глубоких вдохов и выдохов; биение сердца постепенно вошло в норму. Мартинеса охватило смешанное чувство вины, стыда и ликования. Он вспомнил, как в детстве украл несколько центов из кошелька у матери. «Черт возьми, — пробормотал он, — когда же я смогу продать это золото?» Лицо мертвого японца с разможженной скулой вызывало у Мартпнеса отвращение и страх. Резко повернувшись, он быстро направился к пещере.

В тесной пещере стояла сырость и духота. Воздух здесь, казалось, был прохладным, но все вспотели. Трупы лежали на ящиках и корзинах штабелем, как мешки с мукой. В пещере оказались всякие обломки, черные обгоревшие предметы, заржавевшие металлические изделия, осколки снарядов, несколько разбитых ящиков с минами, кучки серого пепла.

— А ну их к черту, эти корзины! — раздраженно сказал Ред.

От зловония его тошнило, а от попытки сдвинуть труп, прикасаясь к нему только кончиками пальцев, болела спина.

— Давайте прекратим это грязное дело, — поддержал его Галлахер.

— Ребята, главное мы уже сделали. Неужели все бросим? — взмолился Уилсон. Он хотел во что бы то ни стало взять корзину с собой.

Глаза Мартинеса разъедал стекавший со лба пот.

— Пойдемте обратно, — нетерпеливо предложил он.

Уилсон оттолкнул труп и в ужасе отскочил назад. Он увидел на одной из корзин змею. Как бы выбирая жертву, она медленно двигала головой из стороны в сторону. Охваченные страхом, все отпрянули назад, к противоположной стене пещеры. Ред вскинул автомат, нажал на предохранитель и стал тщательно прицеливаться в голову змеи. Руки у него дрожали, но он не сводил взгляда с безжизненных змеиных глаз.

— Смотри не промахнись, — умоляюще прошептал Уилсон.

Раздался оглушительный выстрел. Его звук метался от стены к стене, как будто это был артиллерийский залп. Голова змеи исчезла, а ее туловище затрепетало в предсмертных конвульсиях.

— Пошли отсюда скорее! — закричал Галлахер.

Все в панике бросились к выходу. Отталкивая друг друга, каждый старался выбраться из пещеры первым. Выскочив как пробка, Уилсон поднялся на ноги, вытер с лица пот и облегченно вдохнул сравнительно свежий воздух.

— Придется мне так и остаться без корзины, — пролепетал он.

Весь заряд бодрости Уилсон израсходовал и почувствовал теперь страшную усталость. — Давайте пойдем назад, — предложил он.

Спустившись с горки, они вышли на дорогу и направились в сторону бивака. Чуть в стороне стоял обгоревший танк с разбитыми и заржавевшими гусеницами, напоминавший чем-то скелет огромной ящерицы.

— Не дай бог еще раз наткнуться на такую змею, — пробормотал Мартинес.

Вайман раздавил насекомое, Это была длинная волосатая чернозолотистая гусеница. Вайман проткнул ее тонкой веточкой. Гусеница начала быстро кружиться на одном месте и перевернулась на спину. Потом она отчаянно пыталась снова принять нормальное положение, пока Вайман не поднес к ней горящую сигарету. Гусеница сначала скорчилась, а потом замерла. Конец, к которому Вайман поднес сигарету, свернулся, лапки гусеницы беспомощно трепетали в воздухе. У нее был такой вид, как будто она напрягала все силы, чтобы дышать. Риджес наблюдал за действиями Ваймана с отвращением. Его длинное унылое лицо стало хмурым.

— Зачем ты это делаешь? — спросил он.

Вайман был поглощен конвульсиями гусеницы. Вмешательство Риджеса рассердило его, и в то же время ему стало стыдно.

— А что тут такого? — спросил он.

— Прекрати издеваться. Ведь гусеница не сделала тебе ничего плохого, она была занята своим делом.

Вайман повернулся к Гольдстейну.

— Проповедник обеспокоен судьбой гусеницы, — сказал он и саркастически засмеялся. — Погибает божья тварь, да?

— У каждого человека своя точка зрения на это, — мягко заметил Гольдстейн.

— Но есть люди, которые верят в священное писание, — проговорил Риджес, упрямо наклонив голову.

— Ты же ешь мясо, так ведь? — насмешливо спросил Вайман.

Обычно он чувствовал, что стоит ниже других в отделении, но сейчас говорил уверенно и даже радовался тому, что его аргументы более убедительны. — В каком это писании сказано, что мясо есть можно, а насекомое убить нельзя?

— Мясо — это совсем другое. Я ведь не ем насекомых.

Вайман насыпал на гусеницу земли и наблюдал, как она изо всех сил старалась сбросить с себя тяжесть.

— Я не думаю, что ты очень опечалишься, если убьешь одного-двух япошек, — сказал он.

— Но они же язычники, — возразил Риджес.

— Извини меня, — вмешался Гольдстейн, — ты не совсем прав. Несколько месяцев назад я читал статью, в которой сказано, что в Японии около ста тысяч христиан.

— Ну и что же, — ответил Риджес, кивая головой, — мне бы вовсе не хотелось оказаться убийцей хотя бы одного из них.

— Ты должен будешь убивать, — возразил Вайман. — Почему ты не хочешь сознаться в том, что не прав?

— Бог не даст мне убить христианина, — упрямился Риджес.

— Ха-ха, не даст...

— Я уверен в этом, — сказал Риджес. Но он чувствовал, что сбит с толку.

Вид корчившейся гусеницы напомнил ему, как выглядели тела убитых японских солдат после неудачной ночной попытки форсировать реку. Он успокаивал себя тем, что японцы язычники, но теперь, после того что сказал Гольдстейн, Риджес окончательно запутался. Сто тысяч человек — это, по представлениям Риджеса, было много; он предположил, что это, наверное, половина всего населения Японии. Но тогда это значит, что некоторые убитые японцы, которых он видел в реке, христиане. Он поразмыслил над этим минутудругую, а затем ему пришла в голову убедительная мысль. Все было очень просто.

— Ты веришь, что у человека есть душа? — спросил он Ваймана.

— Не знаю. А что это такое душа?

Риджес засмеялся.

— Не такой уж ты умник, как воображаешь. Душа — это то, что выходит из человека, когда он умирает, это то, что поднимается туда, в небеса. Потому мертвецы и выглядят так страшно. Мертвый человек — это уже совсем не то что живой, он без души. Это очень важно, что у человека есть душа, которая выходит из него после смерти.

— Это еще требует доказательства, — философски заявил Вайман.

Гусеница умирала под тяжестью последней горсти земли, высыпанной на нее Вайманом.

Четвертую флягу виски Уилсон выпил один, когда стоял ночью в карауле. Он снова немного опьянел и, как всегда в таких случаях, начал беспокойно ерзать с места на место. Он уселся на край окопчика и устремил беспокойный взгляд в темноту за пределами заграждения из колючей проволоки. Голова Уилсона склонялась то в одну, то в другую сторону, глаза закрывались, несмотря на все усилия держать их открытыми. Приблизительно в пятнадцати ярдах за колючей проволокой был куст, который, по мнению Уилсона, мешал ему наблюдать. От куста до самых джунглей простиралась тень, и это лишало Уилсона возможности обозревать какуюто часть своего участка. Чем больше он смотрел на затемненный участок, тем больше он его беспокоил. «Черт бы взял этот куст, — тихо произнес Уилсон. — Думаешь, тебе удастся прикрыть какогонибудь япошку? Черта с два, — покачал он головой. — Э-э нет, провести меня никому не удастся».

Уилсон вылез из окопчика и отошел на несколько шагов в сторону. Ноги не повиновались, и это забавляло его. Он снова уселся на край окопчика и устремил свой взгляд на куст. «Какого дьявола ты вырос здесь?» — спросил он заплетающимся языком.

Закрыв глаза, Уилсон почувствовал головокружение, а во рту было такое ощущение, как будто он жевал кусок губки. «Из-за этого проклятого куста солдату нельзя даже поспать на посту», — с досадой подумал Уилсон. Он глубоко вздохнул, а затем двинул затвор пулемета назад и вперед. Наведя пулемет под основание куста, Уилсон пробормотал: «Больше расти здесь не будешь» — и нажал на спусковой крючок. После длинной очереди Уилсон обнаружил, что куст остался на месте. Рассердившись, он дал по нему еще более длинную очередь.