Иероглифы Сихотэ-Алиня - Мелентьев Виталий Григорьевич. Страница 13

— Неужели тигр?

Вася озабоченно кивнул головой. Его светлые глаза сузились, он весь подобрался и насторожился. Низко склонясь над тропинкой, он вернулся назад, потом спустился к ручью и показал Саше две глубокие ямки: здесь тигр пил воду и вмял передними лапами мокрую прибрежную землю.

Забросив за спину снаряжение, Губкин и Вася изготовили оружие и осторожно двинулись по следам на тропинке — другой дороги на участке не было. В одном месте зверь потерся о кусты и оставил на ветвях огненно-рыжие клочья линялой летней шерсти. За этими кустами следы терялись. Несколько раз связисты возвращались назад и снова уходили вперед: следов не было.

— Вероятно, ушел в сторону, — вслух подумал Саша и ощутил, как напряжение постепенно оставляет его.

— Наверно… Учуял наши следы и прыжком ушел.

Они в нерешительности постояли перед кустом. Губкин осторожно снял с ветки клочок шерсти и увидел, что она не только огненно-рыжая, но и черная, лоснящаяся. Вася посмотрел на нее и решил:

— Молодой тигр. Шерстка на солнце даже вспыхивает. У старых — тусклая. — Он подумал и добавил: — Нет, этот — дурной. Наверняка ушел.

Оттого, что опасность явно прошла мимо, стало беспричинно весело.

— Давай возьмем этой шерсти, — шепотом, озорно улыбаясь, предложил Саша.

— Зачем?

— Ну как же? Покажем нашим, что мы ходили по тигриным следам.

Вася хитро прищурился:

— Верно, давай наберем! Придем и расскажем Почуйко, как мы тигра за хвост тащили. Он не поверит, а мы ему покажем шерсть. Вот, скажем, видишь: весь хвост ему ободрали. Так с голым хвостом и убежал на нас жаловаться.

Они рассмеялись, но тигриной шерсти все-таки набрали.

— Говорят, она для кисточек очень хороша, — смущенно пояснил Саша, потом задумался и полюбопытствовал: — Слушай, а тигры — бродячие животные? Вернее, кочевые?

— Да как тебе сказать? Не очень. Как привяжется к одному месту, так и бродит вокруг.

Губкин очень серьезно уточнил:

— Это точно?

— А что это тебя так волнует? — удивился Вася.

— Значит… Значит, и наши ребята, и ребята с восьмого поста могут напороться на… этого?

— Да уж… Раз появился, значит, можно наскочить.

— А он на людей нападает?

— Удэгейцы говорят, нападает. Когда голодный. Или когда раздразнят. Вообще-то он старается уйти от людей.

— Все-таки, значит, нападает… Вот так пойдет кто-нибудь по тропке, а он по ней шествует, — вслух размышлял Саша и решил: — Нужно его спугнуть! Пойдем попробуем догнать.

Вася недоверчиво покосился на него, вздохнул, потом тряхнул головой:

— Верно! Спугнуть нужно. Только пойдем не по тропинке, а заберемся чуть выше. Сверху будет видней.

— А если и он выше поднимется?

— Да нет, тигры держатся поближе к воде. К ней всякие животные на водопой ходят, он там и охотится. И потом он же, как кошка, сквозняка не любит. А на сопках ветра больше.

Они поднялись на склоны сопки и осторожно пошли вдоль опушки подступающего к тропинке разнолесья. С полкилометра они двигались вдоль реки, часто останавливаясь и рассматривая долину. Там все было спокойно.

— Нет, так у нас ничего не выйдет, — заявил Губкин.

— Пожалуй, нужно найти место, где зверь свернул с тропки, — озабоченно сказал Вася. — Ты иди и следи за мной. А я спущусь вниз и еще раз проверю следы.

Губкин снял предохранитель с затвора автомата и осторожно, стараясь не шуметь, двинулся вперед, неотрывно наблюдая за мальчиком. Из леса, привольно раскинувшегося на пологом склоне сопки, показалась еле заметная тропка, пробитая копытцами оленей и диких коз. Она кружила между могучими неохватными дубами, все еще не сбросившими темно-зеленой листвы, и высоченными тополями, группками росшими возле водостоков. Тропка скользила вниз по язычку-отрогу к реке, и Саша стал спускаться по ней, чтобы быть поближе к Васе.

Звериная тропа неожиданно скрылась в густейших кустарниках, зеленым тоннелем провела Губкина через пахнущие пашней и грибами водостоки и вывела на тропу вдоль столбов, Самым удивительным было то, что и Саша, и Вася несколько раз проходили мимо выхода из этого звериного тоннеля и ни разу не заметили его. Теперь же Губкин ясно видел не только выход из-под одного зеленого свода, но и вход под другой Там, в сумерках, как осколки солнечных лучиков, трепетали на легком ветерке-дыхании ослепительно-яркие оранжево-желтые тигриные шерстинки.

— Вася! Лазарев! — закричал Губкин.

— Ну чего кричишь? — недовольно отозвался Вася. — Испугаешь ведь.

Оказывается, он тоже спустился со взгорка и шел по тропинке. Губкин молча показал ему на вход в зеленый тоннель. Даже наметанный взгляд молодого таежника не сразу увидел его. Вася обрадовался и сразу же насторожился:

— Пойдем или подождем? Все-таки тигр…

Они в нерешительности постояли перед входом в тоннель и неожиданно взглянули друг другу в глаза: обоим в одно и то же время стало стыдно. Похоже было, что они струсили, и оба сразу решили загладить свою трусость подвигом или хотя бы смелым, решительным поведением.

Вася первым сделал шаг вперед, но Губкин остановил его:

— Подожди, у меня автомат.

Так они и двинулись — впереди Губкин с изготовленным к бою автоматом, а за ним, уступом вправо, Вася с ружьем в руках.

Тропка привела их на заливной луг, заросший густым, уже по-осеннему одеревенелым разнотравьем, у корней которого выбивались и подгон, и первые стрелки озимых трав. Все это сразу зашуршало и заскрипело под ногами, и связисты остановились. Неподалеку раздался сдержанный не то рык, не то хриплое мяуканье. Связисты повернули голову и замерли — метрах в тридцати — тридцати пяти стоял и смотрел прямо в их широко открытые и, вероятно, испуганные в эту минуту глаза большой, шелковисто поблескивающий на солнце черно-рыжий тигр.

Над разнотравьем виднелись только его спина, широкая, с плавным прогибом посредине, и щекастая оскаленная морда. И как бы сам по себе, в полуметре от мощного, покрытого солнечными бликами крупа извивался и трепетал черный кончик хвоста. Как это ни странно, а именно этот живущий как бы сам по себе черный кончик больше всего смутил Губкина. Он казался ненастоящим. В нем было что-то неправдоподобно-кошачье, домашнее и совсем-совсем нестрашное.

Первый испуг, неминуемый при встрече с грозным хозяином тайги, прошел и уступил место острому любопытству, к которому через секунду примешалось еще и беззлобное озорство. Захотелось крикнуть, свистнуть или сделать еще что-нибудь веселое, отчаянное, мальчишеское.

Но чтобы сделать это, нужно было почему-то посмотреть на морду тигра. И когда Вася взглянул на нее, озорное настроение не то что пропало, а тоже как-то отошло в сторонку и притаилось.

Тигр больше не рычал. Он щурился и широко раскрывал пасть, склоняя опушенную белыми бакенбардами красивую морду набок, так, словно подставлял зубному врачу больные зубы. А сами зубы, белые, редкие и поэтому особенно внушительные, вспыхивали солнечными бликами, и тогда становилось страшно. Такие это были зубы.

— Стреляй! — тихонько прошептал Вася. — Стреляй!

Губкин не мог стрелять. Было в этом молодом сытом звере столько могучей и в то же время изящной красоты, столько еще ленивой, непроявившейся силы и сдержанного, по-своему благородного гнева, что стрелять в него казалось невозможным так же, как броситься с ножом на картину, которая поразила тебя своей мрачной правдивостью.

— Стреляй же, — молил Вася.

Губкин не стрелял. Он просто смотрел на зверя. Ни страха, ни озорства, ни даже удивления он не ощущал — зверь был красив, и Саша любовался этой красотой.

В какую-то секунду восторженный взгляд человека и настороженно-ленивый взгляд зверя встретились. Ни зверь, ни человек не могли сообщить что-либо друг другу, но, видно, у обоих произошла какая-то мгновенная перемена, потому что тигр перестал скалиться и больше не склонял набок свою красивую морду. А человек весь подобрался, подтянул автомат поближе к плечу, причем сделал это совершенно бездумно, как будто во сне отлежал руку и теперь устраивает ее поудобней.