Иероглифы Сихотэ-Алиня - Мелентьев Виталий Григорьевич. Страница 21

В нее ринулась вся почуйковская птицеферма. Андрей бросил на землю злополучного петуха и хотел было закрыть своей крепко сбитой, осанистой фигурой дверной проем. Но, словно сошедшие с ума глупые фазаны с налета атаковали Почуйко. Они бились ему в грудь, нещадно лупили крыльями по лицу, стараясь протиснуться над плечами и между ног. Андрей извивался, орал, махал руками, а птицы находили все новые и новые лазейки и, вырываясь, с победным клекотом стремительно взмывали вверх.

Разъяренный Почуйко ввалился в землянку и ахнул:

— Батюшки!

На нарах, раскручивая кольца и раздувая горловые мешки, грозно покачивалась уже знакомая ему черная змея. Ее темные навыкате глаза поблескивали мрачным светом. Хвост с набором костяных шайбочек стучал по доскам так сухо и угрожающе, что у Андрея сразу пересохло в горле. Он круто повернулся, бросился к двери, но споткнулся о фазаньего петуха и упал.

В эту же секунду в землянку вполз уж. Его гордая плоская головка казалась неподвижной. Уж стал подниматься на нары, но гремучая змея оттолкнулась хвостом от досок и черной лакированной стрелой полетела прямо на Почуйко.

— Ратуйте! — заорал Андрей, выкатился на порог и, припадая на раненую ногу, помчался по знакомой дороге в кусты.

Уж развернулся и погнался за черной змеей. Они скрылись в траве.

Вскоре из кустов вернулся смущенный, сильно хромающий Андрей. Бледный, с оттопыренной нижней губой, он и не пытался оправдываться.

— Вы скажить, який у меня характер. Як увижу змияку, так самого себя забываю. Боюсь, так боюсь, что аж на сердце моторошно. — Он осмотрел испачканные пометом гимнастерку, шаровары и горестно покачал головой. — От же чертова птицеферма, все обмундирование спортила. Правду говорили у нас в колхозе, что это дело женское. Нечего туда мужику соваться, обязательно тебя ж и обваляют. — Раздеваясь, он попросил Лазарева: — Вы уж не кажите хлопцам, шо тут у нас наробылось. Я потом обмундирование выстираю, и все будет гладенько.

Лазарев задумчиво и смущенно кивнул головой, с почтительным удивлением рассматривая полуголого Почуйко. Плечи, спина и особенно крепкие, чуть тронутые летним загарцем мускулистые ноги были покрыты ссадинами, кровоподтеками и синяками.

«Как же он держался? — думал Лазарев. — Ему ж лежать нужно, лечиться, а он ходит, шутит. И я еще подсмеивался над его хитростью. Какая уж тут хитрость!»

— Послушайте, ведь вам трудно ходить, — сказал Николай Иванович и протянул Андрею сшитую им из остатков почуйкинского сапога сандалию на деревянной подошве.

Опасаясь подвоха, Почуйко покосился на подарок, но сандалию все-таки примерил.

— А что? Хорошо! — убежденно решил он. — Можно сказать, пятка и не беспокоит.

Они молча поужинали. Солнце село за сопками, хотя небо над седьмым постом еще зеленело. Глухо и настороженно гудели провода.

— К погоде, наверное, гудят, — сказал Лазарев и взглянул на небо.

Почуйко тоже посмотрел на небо и замер.

В невообразимой глубине звездного простора родилась стремительная светлая точка и, чудовищно увеличиваясь, понеслась на землю, прямо на седьмой пост.

Точка мгновенно превратилась в огненный шар, который так же мгновенно и почти неуловимо для глаз менял окраску. Вначале он был оранжевым, потом золотистым и, наконец, стал ослепительным, до голубизны белым, почти фиолетовым.

Этот неестественный, темно-фиолетовый цвет так больно резал глаза, что Лазарев и Почуйко зажмурились. И в то же мгновение родился далекий свист, переросший в раскатистый, оглушительный грохот. Он перекатывался от сопки к сопке, бился об их отроги, отскакивал и переплетался. Потом налетел ветер. Он сорвал брезент с кучи имущества, вышиб стекла в землянке, толкнул припавших к каменному столу людей.

Когда ошеломленные Николай Иванович и Андрей открыли глаза, они ясно увидели, как на отрогах главного хребта, будто трава под косой, валился лес и склоны гор из разноцветных превращаются в однообразные, желто-бурые, точно после пожара.

Резкий порывистый ветер все еще метался в распадках и долинах между сопками и хребтами, завывая и закручивая столбы смерчей, но небо постепенно прояснялось, и на нем выступали равнодушные, спокойные звезды. Из-за главного хребта показался чистенький, точно вымытый, рожок молодого месяца, и вся округа опять засветилась мягко и умиротворенно.

— Что это? — спросил Андрей. — Бомба?

— Да не-ет, — протянул Лазарев. — А впрочем… — и сейчас же вскрикнул: — Линия!

Оба проковыляли к телефону. Ни восьмой, ни шестой посты не отвечали. Линия выбыла из строя. Оба молча переглянулись. Ни страха, ни растерянности они не ощущали, но будто получив мобилизационное предписание, по-новому — сурово и строго — взглянули на себя и на окружающее. Андрей быстро оделся, разыскал запасной аппарат, взял бухту кабеля, оружие и, по всем правилам приняв уставную стойку «смирно», доложил:

— Товарищ лейтенант! Рядовой Почуйко к следованию на линию готов!

Лазарев тоже вытянулся и долго смотрел на этого курносого, загорелого, сразу повзрослевшего парня — широкоплечего и сильного. Он представил себе побитое в схватке с медведем тело Андрея, его раненую ногу, и ему захотелось обнять его, ободрить. Но прежде чем он успел что-либо сказать или сделать, Андрей добавил:

— Думаю, нужно идти к восьмому посту — связь трэба дать в сторону командования.

Лазарев подумал, что на другом конце линии, на побережье, тоже есть командование и важно связаться хоть с кем-нибудь, потом понял Андрея: Почуйко решил идти в сторону восьмого поста, потому что там был Вася. Лазареву опять захотелось обнять Андрея, но он сдержался и заставил себя трезво разобраться в обстановке.

К шестому посту ушли Пряхин и Сенников. Старшина — человек опытный и волевой. В этих новых, еще не ясных и трудных условиях он скорее, чем Губкин и Вася, справится со своей сложной задачей. Значит, Почуйко прав. Помогать нужно слабейшим. И Лазарев твердо сказал:

— Да! Выполняйте.

Почуйко неуклюже повернулся — он никогда не был отличным строевиком, а теперь, с больной ногой, и подавно — и, стараясь не хромать, пошел вдоль линии.

Так исполняется долг

Ни Вася Лазарев, ни Саша Губкин не видели светящейся точки, не видели, как падают, будто подкошенные, леса на отрогах главного хребта, потому что, проверив линию, они присели на берегу ручья, на мосту, на котором они впервые увидели тигриные следы. Аппарат был подключен к линии, и Губкин время от времени проверял ее работу, ожидая приказа старшины. Вместо приказа они услышали свист и грохот и увидели слепящий, уже не темно-фиолетовый, а, скорее, голубовато-золотистый свет. Их тоже, как и на седьмом посту, крепко тряхнули порывы ветра, и когда они поднялись на ноги, то прежде всего хотели было бежать к посту, где, как им казалось, произошла эта странная и страшная вспышка.

Бежать не только потому, что там могла потребоваться их помощь, что там были свои, с которыми было легче и надежней. Обоим было страшно, и Вася с надеждой смотрел то в сторону моста, то на бледное лицо Губкина. В зеленом небе блистали редкие звезды, плыл молодой легкомысленный месяц. Горное эхо затихло, и наступила удивительная, тревожная и какая-то неживая тишина, от которой становилось еще страшней.

— Неужели… — робко сказал Вася и посмотрел на Губкина.

Он не произнес страшного слова «война», но Саша понял товарища. На какую-то долю секунды ему опять стало страшно, хотя это слово и этот страх были, по Сашиным понятиям, несовместимы. Война — это подвиг, а не страх, и страх в самом деле исчез. Пришло удивительное, захватывающее все Сашино существо, бодрящее и сильное чувство, близкое к тому, что он испытывал при встрече с тигром, но без малейшей примеси мальчишеского озорства. Оно было серьезно и целеустремленно. Вот почему уже в следующее мгновение Саша Губкин внимательно посмотрел прямо в глаза Васе и отрывисто бросил:

— Линия!

Все мысли, все невзгоды и опасности сразу отошли куда-то далеко и не то что пропали, а резко уменьшились, стали неглавными. Главным было дело, к которому они были приставлены, и это дело повело их за собой.