Иероглифы Сихотэ-Алиня - Мелентьев Виталий Григорьевич. Страница 25

Грохот исчез, ветер утих, и в мире опять наступила тишина, всеобщая и гнетущая. Она как бы растворила и поглотила Аркадия, и он решил, что там, возле разгорающегося, жуткого в своей безмолвности лесного пожара, старшины быть не может.

«Что ему там делать? — лихорадочно рассуждал Сенников. — Ведь он командир и прежде всего обязан был разыскать меня. Он, наверное, так и сделал, да прошел мимо валуна и не заметил меня. Теперь он, наверное, на посту».

И Аркадий побежал к посту.

— Только бы выбраться, только бы выбраться, — шептал он, спотыкаясь.

Это лихорадочное, похожее на бегство движение быстро измотало его, и он, пошатываясь, пошел медленней. Пробираясь через залитый половодьем распадок, он ладонью зачерпнул воды, торопливо умылся, потом напился. Холодная вода освежила его, он попробовал разобраться во всем происходящем, да так и не смог этого сделать.

Николай Иванович не услышал его робких, крадущихся шагов, потому что докладывал по телефону обстановку: ни Пряхина, ни Сенникова все еще нет, связи с шестым постом тоже нет, вода в реке прибывает, пожар разгорается. Капитан Кукушкин внимательно выслушал его и спросил:

— Вы хоть немного двигаться можете?

— Если нужно, то, конечно, смогу.

— Нужно, товарищ Лазарев. Очень нужно. Слушайте внимательно. Под утро мы пришлем вертолет с людьми. В темноте ему будет трудно ориентироваться. Разожгите возле поста три больших костра. Понимаете? Три!

— Понятно! Разжечь возле поста три костра. По линии или треугольником?

— Треугольником, но так, чтобы в центре этого треугольника была бы хоть небольшая посадочная площадка. Понимаете? — спросил капитан Кукушкин.

— Учтите, — предупредил Лазарев, — склоны сопки покаты. Сядет ли вертолет? И потом — вода прибывает…

— Вот потому я и говорю «очень нужно», — резко сказал Кукушкин. — Сделайте все возможное. Если не получится, придется держать машину на месте в воздухе. У меня все, действуйте.

— Слушаюсь, — ответил Лазарев, положил трубку, вздохнул и потрогал больную ногу. Было тихо, и в этой тишине он услышал шорох, оглянулся и увидел безмолвного, по-стариковски сгорбившегося Аркадия.

— Сенников! — обрадовался Лазарев. — А где же Пряхин?

Аркадий молчал. Он слышал телефонный разговор Лазарева и уже оценил свой поступок, впервые не пытаясь найти ему оправдания, чувствуя себя безмерно усталым и несчастным.

— Что же вы молчите?! — крикнул Николай Иванович. — Что с Пряхиным?

— Я не знаю, — тихо ответил Аркадий. — Я думал, что он вернулся на пост раньше меня.

Лазарев, опираясь на столб, медленно поднялся на ноги, заглянул в осунувшееся, грязное и странно бесстрастное лицо солдата.

— Как же это случилось? — спросил учитель.

Усталость и опустошенность мешали Аркадию придумать оправдание, попытаться вывернуться. С недоумением глядя на себя как бы со стороны, Аркадий медленно рассказал, что с ним случилось, ничего не преувеличивая и ничего не скрывая.

Лазарев молчал. Вначале он думал только о Губкине и Васе, которые, не задумываясь, бросились на помощь Сенникову, думал о пропавшем Пряхине, о Почуйко и вдруг, сам того не желая, задумчиво и даже беззлобно сказал:

— Бросить командира… Струсить… Какая же вы дрянь, Сенников…

Если бы на Аркадия кричали, топали, грозили бы ему и даже били, он в эти минуты принял бы все как должное. Но беззлобный, усталый голос Лазарева, чем-то похожий на вспышку Пряхина, заставил его глубже и безжалостней вглядеться в самого себя. И то, что он увидел, окончательно сломило его. Ноги уже не держали его, он сел на обрубок бревна и, закрыв лицо, зарыдал судорожно, почти без слез, как в детстве. Рыдания душили, казались непростительно стыдными, точно утверждающими лазаревский приговор, и оттого, что Аркадий понимал это, они только усиливались. Боль, жгучий стыд и сознание полного крушения всего, чем он жил, ломали Аркадия, и справиться с этим он не мог.

Лазарев посмотрел на его вздрагивающие плечи, сплюнул, разыскал топор и стал рубить дрова для костров. Временами, когда нога отзывалась на неловкое движение особенно острой болью, он выпрямлялся и осматривался.

Все так же полыхало зарево пожара. Серп месяца уже заходил за далекие сопки, хотя робкая лунная дорожка еще перечеркивала все прибывающую и прибывающую реку. Безмолвная темная вода уже давно залила прибрежную вырубку и теперь ощутимо быстро подбиралась к самому лагерю.

«Могу не успеть, — подумал Лазарев. — Зальет лагерь, и тогда вертолету некуда будет садиться».

Он опять посмотрел на реку, увидел сгорбленный силуэт Сенникова, услышал его нервное всхлипывание и почему-то живо представил себе красивое, с умными темными глазами лицо Сенникова, его ловкую, подтянутую фигуру, его пусть неприятное, пусть ошибочное, но все-таки самостоятельное поведение, и скорее почувствовал, чем понял: молодой солдат уже надломлен и бить его, лежачего, — значит сломать.

С тем умением мгновенно оценивать сложнейшую обстановку и принимать смелые, даже дерзкие решения, которые свойственны офицерам-фронтовикам, Лазарев сделал то, что было, вероятно, единственно правильным в этой обстановке. Он выпрямился и резко, властно приказал:

— Встать!

Видно, сидевшая в Сенникове «военная косточка» была достаточно крепкой и надежной и не сломалась даже в этих передрягах. Он мгновенно вскочил и вытянулся.

— Прекратить! Распустился! — снова закричал Лазарев и после паузы, рукой показав на прибывающую воду, жестко спросил: — Понимаете, что это значит?

— Не-ет, — протянул вздрагивающий от нервного напряжения Аркадий.

— Это значит, что через час нас зальет и пост выйдет из строя. Это значит, что нашим товарищам некуда будет вернуться. Понятно?

— Так точно. Но… что же делать?

— Скажите, взрывчатка у вас есть?

— Есть. Вон там, в ровике. Тол. И бикфордов шнур есть.

— А вы с ним умеете обращаться?

— Да… Нас учили перед выходом на линию. На всякий случай.

— Так вот случай подошел. Слушайте, Сенников, нужно взорвать затор в горловине ущелья. Нужно хоть немного освободить дорогу воде. Вы сможете или… или опять струсите? — намеренно жестко спросил Лазарев.

Аркадий качнулся, как от удара, наклонил голову и тихо ответил:

— Я… постараюсь.

— Нужно постараться. Как это сделать, я не знаю. На месте будет видней. Важно найти опорные деревья завала и в первую очередь взорвать их…

Лазарев говорил все спокойней, мягче, и Аркадий постепенно успокаивался, хотя нервная дрожь не оставляла его.

Когда они уложили в вещевой мешок желтоватые кубики тола, Аркадий выпрямился, ожидая последних приказаний. Но все уже было сказано, и Лазарев молчал. Это молчание было слишком трудным для Сенникова, и он робко попросил:

— Если можете, простите…

— Прощение там, Сенников. Вернешься — решим.

Аркадий кивнул, круто повернулся и побежал в темноту. И как когда-то на фронте, отправляя своих подчиненных в бой, а может быть, и на смерть, Лазарев со щемящим чувством долго следил за ним, потом вздохнул и взялся за топор.

На кромке огня

Пожар занялся за рекой и, подгоняемый порывами ветра, стремительно перескакивал с дерева на дерево, быстро охватывая лесной массив. Вскоре на его пути встала река. Огонь двинулся вдоль реки по подсохшим верхушкам тростников и папоротников. Наконец он добрался до ветровала, зацепился за него и, жадно потрескивая, завывая, стал вгрызаться в поврежденные стволы. Среди них, как назло, оказалось много выброшенного летним половодьем сушняка, и огонь, набирая силу, перепрыгивал по сваленным над водой деревьям на другой берег. Кое-где юркие языки пламени уже прорвались к просеке, полизали осмоленные подножия телеграфных столбов и красными червячками затаились в траве, ожидая подкрепления.

Как раз в эту минуту и очнулся старшина Пряхин. Он лежал под деревом между валунами, куда его швырнула взрывная волна. Ему не хватало воздуха, нестерпимо болела придавленная грудь. Во рту пересохло, и язык стал большим, неповоротливым. Он открыл глаза, увидел мятущиеся языки и разливы пламени, рванулся и опять чуть не потерял сознание от пронизывающей боли.