Сатанбургер - Меллик-третий Карлтон. Страница 3

Самого классного из моих друзей зовут Христиан. Его речевые способности тоже пострадали от наркотиков – возможно, поэтому мы и сблизились, – только в его случае произошел обратный эффект. Он никогда не затыкается, как будто всегда накачан снупис, сдвинутый чувак. Он болтает, болтает, болтает, даже когда говорить не о чем, даже когда никого нет рядом. Снова и снова, об одном и том же, доставая всех вокруг. Обычно его болтовня действует на нервы и мне тоже, но я думаю, моя молчаливость достает его не меньше.

Так бывает не всегда. Когда мы остаемся с ним одни, то общаемся не так, как при людях. Я говорю больше, а он, наоборот, меньше, так что все уравновешивается до вполне сносной беседы. Кроме моих выдуманных собеседников, он – единственный человек, с которым мне нравится говорить.

Никто не знает, что Христиан и я общаемся по-особенному, когда одни. Все говорят: «Лист тих как листья, а Христиан назойлив как христиане».

Я не замечал, что христиане назойливы, но мои друзья утверждают, что так и правда было когда-то. Так они думают. Сегодня уже не найдешь христиан, по крайней мере сильно приверженных, сейчас вообще нет никаких религий.

Религия наскучила всем в первую очередь. Люди перестали молиться и ходить в церковь, святая вода осталась неосвященной, кресты и свечи не покупали. Феномен религии и веры просто испарился, раз – и нет, кроме тех немногих случаев, когда религия превратилась для человека в такую глубокую привычку, что от нее уже нельзя отказаться.

Привычка – очень важное слово на сегодняшний день, теперь она одна заставляет мир шевелиться.

Это утверждение не касается жителей Риппингтона, поскольку здесь привычке противостоит Волм. Он вызывает странные чувства у людей вблизи себя. Эти чувства являются естественной реакцией на инородную энергию, которая питает Волм, на горючее, от которого он работает. Мы называем эту энергию душегубкой, но это не научный термин. Научная формулировка выглядит так: «субстанция, позволяющая работать» – видимо, ученые поленились подобрать более корректный термин.

Мы называем ее душегубкой, потому что из-за нее все сходят с ума. Сказать большее о ней не может никто. Возможно, потому, что все в Риппингтоне сошли с ума. И я уверен, что за пределами города всем на это наплевать.

Что касается людей, которые появляются из Волма, то они могут дать фору урожденным риппингтонцам. Они – новые игрушки, а сейчас малышка Земля интересуется только этим. Она устала следить за жизнями надоевших игрушек – людей, как когда-то было с динозаврами. Новые игрушки стали аристократией в масштабах всей планеты, несмотря на то что отжившие игрушки имеют больше денег и лучшие жизненные условия.

Эти новые люди живут на улицах маленькими общинами. Две такие общины находятся как раз недалеко от нашего склада. Одна похожа на средневековое поселение, только палаточное, оно располагается около железнодорожных путей. Другое – колония уродов-карликов, которые одеваются как бывшие президенты США. (Кстати, «урод» теперь перестало быть обидным словом, потому что сейчас никто ни на что не обижается.)

Кажется, однажды я видел урода, одетого как Улисс С. Грант, но я не уверен. Просто «Грант» было первым президентским именем, которое всплыло у меня в голове в тот момент, так что я решил: пусть будет он. В любом случае сколько еще было жирных и бородатых президентов? Большинство карликов не очень удачно перевоплощаются. А может, им так нравится.

Сейчас я сижу на складе со своей виолончелью.

Здоровье у нее не очень. Я нашел ее в заброшенной многоэтажке, всю искореженную и измученную. Но и я не слишком хороший виолончелист, так что мы друг другу подходим. Мне нравится карябать ее смычком и производить жуткие скрипы. Это получается у меня отлично. Я все более и более усердствую в этом умении. Могу собой гордиться.

Виолончель служит саундтреком к моему миру на колесах. Прямо сейчас я дергаю струны, чтобы получился звук, похожий на пилу, которая пилит дерево. Так я заигрываю с ансамблем стальных скульптур, грубых и покрытых острыми шипами, они кружатся вокруг, как жирные исполнительницы танца живота.

Когда-то на этом складе скульпторша, известная под именем Стальная Леди, создала сотни металлических скульптур. В моем расплывчато-кружащемся видении – это работы, интересные до жути, но никому из моих соседей они не нравятся, бывает даже, они сплевывают при их упоминании. Во внешнем мире, наверное, интерес к искусству утерян повсеместно. Даже жители Риппинг-тона о нем забыли. Даже мои друзья.

После того как Стальная Леди разорилась, она оставила нам все свои скульптуры и склад. Она сказала, что отправится через Волм искать менее скучное место, где искусство еще ценят. Это единственный известный мне человек, захотевший пройти сквозь этот ужасный Волм в другое измерение.

Я смотрю на свою руку: волосы шевелятся без ветра, скручиваются, как пепел косячка, как паучки из проволоки, кожа пульсирует.

Я смотрю в окно: причудливая волна сейчас обрушится на меня, это слюни престарелой планеты. Мой желудок поднимается вместе с волной. Дыхание спирает. Я больше не могу справиться с миром на колесах, и мои глаза закрываются, словно пьяные.

Когда мои видения доводят меня до тошноты переизбытком движения, я или закрываю глаза на внешний мир, или начинаю смотреть через Божье око. Сейчас я выбрал последнее.

Божье око:

Я иду к моему другу, мистеру Христиану, смотрю сверху сквозь облако волос на подбородке, как он идет по путям и тащит стальной барабан. Христиан носит костюм из полиэстера. Мы называем его недоделанным хулиганом и курим его дешевые сигареты. Настоящих хулиганов уже не осталось. Даже недоделанных хулиганов больше нет. Я имею в виду термин, который является синонимом слова «гангстер» в ямайском сленге.

В шестидесятых годах жители Ямайки прикидывались хулиганами. Они напяливали модные костюмы, женские шляпки позапрошлого века, выщипывали брови и щеголяли красивыми словами. Они увлекались ямайской музыкой ска, эти песни часто превозносили хулиганский образ жизни, и все стремились быть похожими на героев песен. Спустя годы то же самое происходило с любителями рэпа. Музыка, прославляющая гангстеров (иногда это слово писалось/произносилось как «гангста»), как правило, порождает подражателей.

Христиан не причисляет себя к хулиганам, и ему плевать на псевдоджаз, который они слушают. Он считает себя панком и носит костюмы, чтобы казаться странным.

Иными словами: СТРАННЫЙ = ПАНК.

Два средневековых рыцаря сражаются на пути у Христиана, вокруг раздается скрежет и лязг. Ему все равно, он проходит мимо, не дрогнув от громких ударов мечей. Мы уже привыкли проходить мимо сражений на железнодорожном дворе у нас перед складом. Это такое обычное дело, что мы перестали уворачиваться, лень. Напролом – самый быстрый путь.

В наше время никто не боится смерти.

– Смерть – это не так плохо, как все думают, – всегда говорит Христиан. – Это просто шаг в сторону перед новой жизнью.

С детства он верил в реинкарнацию. Он клянется, что его младшая сестра реинкарнировалась в его домашнего хорька пять лет спустя после своей смерти. Потом его хорек реинкарнировался в домашнего паука, потом в автомобиль и, наконец, в камень. Это всегда предмет или животное, но не человек, которой мог бы сказать: «Привет, я новое воплощение твоей сестры», так что с Христианом трудно спорить. Никто ему не верит, но он оторвет голову любому, кто скажет, что он не прав.

Кое-кто говорит, что Христиан несет ответственность за смерть сестры, потому что оставил ее одну на кухне, хотя должен был следить за ней. Но возможно, это была вина его родителей или, скорее всего, Господа.

Христиан доходит до склада и перешагивает через мой труп, от сигареты остался один окурок, он выкрикивает мое имя, и я просыпаюсь внутри своего мира на колесах.