Тевтонский крест - Мельников Руслан. Страница 7

Простолюдины — вероятно, крестьяне-землепашцы, составляли подавляющее большинство шумного собрания. Но изредка среди грязных овчинок и волчьих полушубков мелькало железо: кольчуги, кожаные рубахи с нашитыми бляхами, стальные шлемы, копья, щиты, топоры, боевые цепы…

«Башня перехода», «Башня перехода», «Башня перехода», — упрямым дятлом стучало в голове. Бурцев начал догадываться о сути произошедшей перемены.

И догадки эти ему не нравились.

Глава 6

Бред! Сумасшествие! Безумие!

Отнюдь… Все не так уж и неправдоподобно, если спокойно, без паники и материалистической предвзятости осмыслить то, что с ним произошло. Итак, таинственное сборище тевтонской секты. Светящаяся аномальщина в парке, посреди которой он оказался. И не просто оказался, а прикоснулся к ней, пусть даже не руками, а дубинкой…

Что еще? Магистр неоскинхедов, вырядившийся в форму гитлеровского офицера с охапкой бумаг. Если верить подружке хиппаря, это было полное досье о ходе Великой Отечественной войны. И горящие в ночи цифры, еще на аллее парка, вызвавшие у Бурцева ассоциацию с 1941 годом…

Все случилось там, где некогда возвышалось древнее строение. Большая башня перехода, надо полагать, основание которой раскопали гитлеровцы? И на этом самом месте Бурцев разнес «демократизатором» малую гиммлеровскую башенку, похищенную сектантами из музея. Вот и открылся портал, способный перенести человека не только в пространстве, но и во времени.

Та девица из парка говорила, что магистр собирался кого-то о чем-то предупредить. Теперь можно догадаться — кого и о чем. Если предположить — просто предположить в порядке бреда, что некий посланец из будущего, знающий все нюансы неудачной для Германии военной кампании в России, сообщит обожаемому фюреру о предстоящих сражениях во всех подробностях… И если слова такого «пророка» будут приняты на веру… Елки-палки, да ведь подробная информация стоит дороже всей шпионской сети Вермахта. Она действительно способна изменить ход истории. Но главарь сектантов-скинов в прошлое так и не попал. Вместо него туда отправился случайный хрононавт из ОМОНа.

Все сходится, кроме одного. Ведь, по идее, его, Василия Бурцева, тоже должно было забросить в 41-й!.. Так ведь и забросило! Только не в 1941-й, а в 1241-й. Забыл, что ли, как ногой «девятку» на «двойку» исправил? Забыл, что медиумы — помощники магистра — даже глазом не моргнули. Вот и обживайся теперь, Васек, в тринадцатом веке.

Захотелось взвыть. Эх, правильно говорил Пацаев: головой сначала надо думать, а уж потом действовать. Бурцев шагнул вперед — к возбужденной толпе, которая казалась ему сейчас пострашнее скинов. Никогда раньше он не передвигал ноги с таким трудом. И дело вовсе не в грязи, облепившей омоновские берцы. Не только в ней.

С телег на Бурцева встревоженно поглядывали женщины и дети, а вот мужики у реки его пока не замечали. Когда люди стараются переорать друг друга, они редко замечают, что происходит вокруг. А ор над речушкой Стоял несусветный.

— … Хенрик Побожны!.. Хен-рик По-бож-ны!.. — с трудом разобрал Бурцев отдельные слова. — … Ксьяже Вроцлава!

Язык похож на русский. Видно, братья славяне глотки дерут. К болгарам, что ли, попал? Или нет, скорее к полякам. Да, точно к ним. Музейная башенка-то была из Польши. Если он что-нибудь в чем-нибудь понимает, то похищенный скинами экспонат представлял собой уменьшенную копию того самого сооружения, останки которого лежат теперь выщерблен-ными и вросшими в землю глыбами вдоль дороги.

Польша, значит? Вот так сюрприз! Особенно для того, кто по польски кроме «пся крев» ничего и не знает, даром что в роду у Василия поляков — не намного меньше, чем русских.

И тут произошло нечто.

— Слава Генриху Благочестивому! — провопил кто-то. — Слава сиятельному князю Вроцлава!

У Бурцева перехватило дыхание. Это невероятно, но он начинал понимать кричавших. Теперь не было нужды напрягать слух, вычленяя отдельные слова и догадываясь о смысле остальных. Пробуждение генетической памяти? А почему бы и нет? Кому известно, что происходит с человеком, угодившим в далекое прошлое? В прошлом он ведь не совсем тот человек, что был прежде. Точнее, позже… Тьфу, голова идет кругом. Фантастика! Да, генетическая память — вещь сильная. Бурцев даже не ощущал забавного инородного акцента, будто сам всю жизнь говорил исключительно по-польски. Говорил? Кстати, хорошая идея… Не мешало бы проверить.

На всякий случай он прикрылся щитом и слегка похлопал резиновой дубинкой по спине человека в простеньком крестьянском тулупе. Только-только извлеченная из лужи «РД-73» оставила на чужой спине отчетливые следы гуталинового цвета. Крестьянин не рассеялся, как подобает бесплотному призраку, но и не отреагировал на приглашение к беседе — слишком уж надрывался криком, сердечный. Бурцев тряхнул его за плечо — хорошенько тряхнул, украсив тулупчик незнакомца отпечатком грязной пятерни. Тот наконец соизволил повернуться. Рыжие волосы, раскрасневшееся веснушчатое лицо, туповатые, но и хитрющие глазенки, щербатый рот, распахнутый в дурацкой улыбке… Ох, и рожа!

Улыбка, правда, уползла в раззявленную от удивления пасть, как только рыжий взглянул на Бурцева. Ну, не вписывался боец ОМОНа в местный колорит, что поделаешь. Вспомнился непристойный анекдот об омоновце, который поутру случайно увидел себя, родимого, при полном вооружении в зеркале и обгадился. Сюрпризы ассоциативного мышления, однако…

Мужичок менялся со скоростью хамелеона, почуявшего опасность. Шапка — долой. Спина — в три погибели.

— Чего желает пан?

А приятно, когда тебя величают паном, да еще с таким подобострастием. Совсем не то, что полупрезрительное «гражданин начальник» от уркаганов и дебоширов. Но больше Бурцева обрадовало другое. Понимает! Он их в самом деле понимает! А вот уразумеют ли они его?

— Кто этот Генрих, из-за которого здесь столько шума?

У крестьянина челюсть отвисла до совсем уж невообразимых пределов. М-да, для членораздельного ответа такая варежка явно не годится.

Он повторил свой вопрос еще раз — медленно и по слогам. Без особой, впрочем, надежды на успех: — Кто-есть-Ген-рих?

Гримаса глубочайшего недоумения не покидала лица поляка.

Не понимает. Жаль. Не такая уж крутая штука эта енетическая память, раз действует в одностороннем орядке. Бурцев уже отвернулся от мужичка, когда розвучал запоздалый ответ.

— Генрих Благочестивый, — озадаченно пробормотал поляк, — князь Вроцлава, властитель Силезии [2], сын Генриха Бородатого и добродетельной Ядвиги, самый могущественный из всех польских князей. Пан Генрих собирает войска для защиты христианских земель от набега язычников, а мы его славим как можем. Мы ведь всего-навсего мирные землепашцы, несчастные беженцы. Воевать не обучены, но если ужно воздать хвалу благородному пану, так это завсегда пожалуйста.

Бурцев попытался растормошить память. Увы, безупешно. История Польши никогда не была его коньком.

— И от каких же язычников вы спасаетесь?

— Известно от каких — от богопротивных тартар, — поляк закатил глаза и затараторил, как по писаному. — Народ сей выпущен из адовых пещер на далеких островах нам на погибель, за грехи наши. Сами они подобны диким зверям и питаются человечиной. А кони их быстры и не знают усталости. А доспехи прочны настолько, что…

Достаточно. Пока достаточно. Главное уже известно.

«Генрих Благочестивый, самый могущественный из польских князей…» Значит, сто пудов — Польша. «Тартары», надо полагать, — это татаро-монголы, дорвавшиеся до старушки Европы.

— Какой нынче год? — оборвал Бурцев бесконый словесный поток говорливого собеседника.

— Чаво? — глаза рыжего чуть не выкатились изорбит.

— Год, спрашиваю, какой?

— Так это… тысяча двести сорок первый от Рождества Христова. Или если пану угодно — шесть тысяч семьсот сорок девятый от сотворения мира. Подумав немного, поляк добавил: — Весна у нас нонче, март месяц.