Эрдейский поход - Мельников Руслан. Страница 22

Потом ночное небо заволокло тучами.

А они все еще не выбрали место для стоянки.

Ехали ночью.

Ехали молча, запалив факелы, окружив вьючных лошадей. На сомкнутых устах замерло, готовое сорваться в любой момент спасительное «Эт-ту-и пи-и пья». Сначала – заговор-оберег, а после...

Оружие с серебряной отделкой – обнажено.

Они были готовы к нападению. И все же...

Наверное, этот волкодлак был хитрее и опытнее предыдущих. А главное – умел подчинить голод охотничьему замыслу. Наверное, волкодлак следил за ними. Наверное, заранее устроил засаду. Наверное, поджидал. И – дождался.

Кони занервничали. Люди заволновались. Дружинники вертелись в седлах, вглядывались в темноту – за очерченную факельными огнями границу. Ждали атаки оттуда, из мрака. Вместо того чтобы смотреть под ноги, под копыта коней.

А копыта тонули в сплошной зелени. А трава – лошадям по брюхо. А кусты – по грудь. А иные достают до самой морды, щекочут и царапают ноздри, смахивают пену с губ. Пугают животных еще сильнее.

И – никого. Только пляшут по листьям и траве изломанные тени.

– В круг! – приказал Всеволод. – В кольцо!

Построились кое-как.

Не помогло.

Кони не успокаивались. Кони заводились все сильнее. Крутились, грызли поводья. Ржали тревожно, порывались прянуть прочь из круга огней.

А нечисти – не видать. И не понять, откуда выскочит.

Впрочем, был способ обнаружить оборотня. Проверенный, верный способ.

Всеволод прокричал в темноту заговорные слова половецкой колдуньи. Дружинники, заслышав воеводу, кричали тоже...

– Эт-ту-и пи-и пья! Эт-ту-и пи-и пья! – доносилось с разных сторон.

Вот сейчас! Должен быть рык. Разъяренная и бессильная в своей злобе тварь обнаружит себя...

Но – странное дело! Оборотня по-прежнему – не видать. А кони беснуются пуще прежнего. Не желают слушаться ни повода, ни шпор, ни плети. Ни ласковых слов. Значит, уже где-то совсем близко!

Управлять конями становилось трудно. Удерживать на месте – почти невозможно. Оторвалась от общей привязи и унеслась в темноту одна вьючная лошадь с грузом. Рванулась из рук дружинников и, скинув на скаку переметные сумы, исчезла во мраке другая.

Но и за сбежавшими лошадьми никто не погнался. Незримый волкодлак не позарился на легкую добычу. Не слышно было в ночи ни рычания, ни предсмертного ржания, ни хруста костей, ни жадного чавканья.

Не за кониной, видать, идет охота в эту ночь. Человеческая плоть предпочтительнее? Или две лошади – не достаточный откуп? Или нужна жертва побольше?

– Эт-ту-и пи-и пья!

Бесполезно!

Кто бы ни подступил сейчас к отряду, кто бы ни напугал лошадей до полусмерти, слово степной шаманки на него не действовало.

Значит, не волк и не волкодлак?

Упырь? Все-таки Бранко ошибся? Все-таки они уже здесь, по эту сторону Карпатских гор?

«Надо было ставить лагерь засветло, – успел подумать Всеволод. – И оградиться огнями, как прежде».

Еще он успел соскочить с ходившего ходуном седла – пешим сейчас биться проще, чем конным, успел вырвать из ножен оба меча. И...

И вот тут-то на них напали.

Напало...

Но не там, где ждали. Не оттуда, куда были устремлены глаза. И направлены мечи. И копья. И факелы.

Мохнатое, хрипящее, стремительное выскочило, выметнулось из-под земли, из травы, из кустов, из-под самых конских копыт. Сбило. Свалило вместе с конем дружинника, что не успел, наверное, и испугаться-то по-настоящему. Одного свалило, второго, третьего...

Внезапно объявившаяся внутри факельного круга темная тварь по кругу же и металась. Пока дружинники пытались сдержать вконец обезумевших коней. Пока, отчаявшись, соскакивали и падали с седел. Пока осознавали случившееся в всполошном свете оброненных факелов. Пока, пока, пока...

А тварь не ждала. Тварь разила, рвала, грызла – быстро и расчетливо.

Тварь целила в самые уязвимые места. В шеи и морды коней, не защищенные попонами, кольчужной броней и стальными налобниками с серебром. В лица людей, не успевших опустить посеребрённую личину забрала или полумаски. Или не имевших таковой на шлеме. Или вовсе потерявших шелом в суматохе. Тварь вспарывала поваленным лошадям брюхо, на скаку, на лету цапая зубами и выдирая спутанные дымящиеся потроха. Тварь била по ногам, на которых не было поножей, по рукам, не прикрытым наручами. Отрывала, отгрызала.

Кровяные фонтаны из вскрытых артерий щедро орошали ночь. То тут, то там. И там. И там вон тоже. И это было по-настоящему страшно: тварь дралась и насыщалась одновременно. И калечила, и убивала, ловко ускользая из-под отточенной стали с серебряной насечкой, выбивая и вырывая из рук, а то и вместе с руками те немногие факелы, что еще удерживали дружинники Всеволода.

Выбитые, выпавшие, затаптываемые в буйном сочном разнотравье факелы быстро гасли. Искры, шипение, чад... И человеческий глаз уже бессилен в навалившемся мраке, где угадывались лишь смутные тени, мечущиеся по зарослям.

Перепуганные кони. Беспомощные люди.

Обреченные. На убой.

Были бы обреченные. Но дорогу твари преградил воевода сокрытой сторожи. Два меча преградили, занесенные для двойного удара. Удара точного, не вслепую – ибо глаза Всеволода, специально тренированные для сечи в темноте и меняющие, подобно кошачьим, ширину зрачка и умение видеть, сейчас, когда не мешали факелы...

Факелы погасли окончательно. Глаза сморгнули – и раз, и другой – приспосабливаясь к новым условиям боя.

...видели снова. Прекрасно видели все вокруг особым, не всякому доступным, ночным зрением.

На стороже в ночных учебных схватках Всеволоду не было равных. Там, где прочие дружинники становились слепы, как едва народившиеся щенки, Всеволод мог рубиться, будто при свете дня, различая противника без огня и подсказки. Ночное зрение, обостренное зельями и магическими наговорами шептуна-травника, не подвело его и теперь.

Вот она, тварь. Впереди. Снова терзает кого-то.

Нет, это был, точно, не упырь. Опять волкодлак. Не столь крупное, как те, что встречались прежде, но такое же свирепое волкоподобное существо. С неприглядной, клочковатой, вылинялой, не темной, а белесой... с седой какой-то шерстью. Со слезящимися щелочками-глазами, в которых – ненависть, голод и ярость. С перепачканным кровью чуть вытянутым получеловеческим-полузвериным... Лицом? Мордой?

Странно... Оно, она почему-то казалось знакомой это, эта лицо-морда.

Оборотень тоже смотрел на Всеволода. Чуял своим звериным чутьем человека, видящего в ночи не хуже его самого. Волкодлак бросил дергающуюся жертву.

Дружинник. И не понять кто. Откушенная голова без шелома лежит в стороне...

Отошел от недоеденной, недотерзанной добычи.

Руки и ноги обезглавленного еще подергивались...

Оскалился.

Кровь хлестала из шеи...

Поджал задние, с коленом наперед, лапы – прыгнуть, сбить.

Вокруг во мраке, в зарослях кричали люди, били копытами воздух выпотрошенные заживо и издыхающие кони.

А тварь готовилась к главной схватке.

Всеволод уже был готов. Недоумевал только, почему безотказный прежде шаманский заговор не помогает сейчас. Почему не остановил нечисть? Почему не имеет власти над этим волкодлаком? В чем скрытая суть оборотня, что вот-вот ринется на него?

Ладно, там, где бессильно слово, – всесильно серебро. А разбираться будем после. Всеволод сделал шаг навстречу зверю с человеческим... почти человеческим лицом.

Попытаться все же? Еще раз?

Крикнул в клыкастую пасть:

– Эт-ту-и пи-и пья!

И – мечами наотмашь. Даже если заветное слово вдруг с запозданием остановит оборотня...

Слово не остановило. Волкодлак прыгнул. Вытянул к противнику передние руки-лапы – тоже как два меча. Выпустив когти – десяток крепких изогнутых кинжалов. Не жалея, не сберегая когтей от жгучего белого металла. Намереваясь пропороть посеребренный кольчужный воротник над зерцалом двуногого врага.

Глава 19

Всеволод ударил. Как и хотел. С двух рук. Сверху вниз.