Агент сыскной полиции - Мельникова Ирина Александровна. Страница 21

Алексей присел рядом с ним на скамью.

– Ладно, Мозалевский, я почти поверил, что вы с Казначеевым не убивали князя. Возможно, был еще кто-то... Но все-таки откуда взялась кровь на твоей одежде и деньгах?

Мозалевский отнял платок от лица и брезгливо отбросил его в сторону. Посмотрел исподлобья на Алексея.

– Давай, так и быть, записывай. – Помолчал мгновение и уже более решительно принялся рассказывать: – Честно сказать, мне не слишком понравилось, как Гурий распорядился добычей. Ему достались бумажник и золото, а мне мыльница, перстень и ордена. А их еще сбыть надо, чтобы финаги добыть. А Гурий напрямик в кабак направился. Я как только сообразил, что он несколько надул меня, вслед за ним в переулок бросился. А там темнее, чем на улице, я и не разглядел поначалу, что кто-то на земле валяется. Чуть не наступил на него. Думал, пьяный какой, а когда наклонился, смотрю, батюшки! Так это ж Гурий! И не дышит совсем! Я по сторонам огляделся, вроде никого, по карманам у него на всякий случай прошелся, смотрю, ничего не забрали... Видно, в это время я в крови и измазался, когда бумажник да золото доставал... – Мозалевский шмыгнул носом и приложил ладонь ко вновь закровившей губе. – И только я выпрямился, как кто-то меня сзади хвать за горло и к груди своей прижал, да так, что у меня все кости затрещали. – Он перевел дыхание и бросил быстрый взгляд на Алексея, словно проверил, верит или нет.

– Продолжай, – приказал Алексей, – я слушаю.

– Значит, прижал он меня к себе и неразборчиво так, словно у него рот кашей забит, говорит: «Молчи, дескать, а то задавлю!» И принялся по карманам шарить. А сам мне горло локтем все сдавливает и сдавливает, и не сильно вроде, а дышать не могу. – Мозалевский опять перевел дыхание и облизал разбитую губу. – «Куда браслет подевали, голодранцы?» – спрашивает. А я в ответ: «Какой браслет? Первый раз слышу о таком!» А он еще сильнее меня сжимает, я уже и захрипел. А он шепчет мне в ухо, а от самого то ли конюшней несет, то ли еще чем, но противно, спасу нет: «Серебряный, с изумрудами! Какой еще!» Я тут и взмолился: «Отпусти, мил человек, Христом богом прошу, в глаза мы не видели никакого браслета. Ни простого, ни серебряного!» Тут этот горилла меня немного освободил, помолчал, видно, соображал, что к чему. Потом оттолкнул и говорит: «Не оборачивайся и стой на месте, пока до пятидесяти не сосчитаешь. И про то, что со мной встретился, не болтай! Узнаю, из-под земли достану и голову оторву!» И исчез, как привидение. Без шума и шороха. Ну, я посчитал до пятидесяти, потом ноги в руки и деру из переулка!..

– Ты знаешь, что такое горилла? – удивился Алексей.

– Знаю, обезьяна африканская. К нам в Томск зоосад приезжал. Огромная, страсть! И силищи немереной. Ее на цепь сажали, чтобы не сбежала.

– Ты только потому сравнил напавшего на тебя человека с гориллой, что он тоже показался тебе очень сильным? – спросил Алексей.

Мозалевский пожал плечами.

– Не знаю даже, может, из-за этого. Сорвалось с языка, непонятно почему...

– А все-таки вспомни, вероятно, было что-то такое, что заставило тебя сравнить этого человека с гориллой?

– Нет, – Мозалевский покачал головой, – не помню. С языка сорвалось... Не помню...

«Итак, что мы имеем в итоге? – Тартищев, заложив руки за спину, медленно прошелся по комнате. – Достаточно ясно представленная Мозалевским картина ограбления Дильмаца. Это – раз! Второе, удалось выяснить, что Мозалевский не косолапит при ходьбе и следы у него значительно меньше и уже следов, оставленных в Нижне-Согринском переулке. Третье – он до жути боится высоты. И это вроде однозначно подтверждает, что Мозалевский не мог быть убийцей Казначеева, но мало что дает для расследования убийства Дильмаца. Ведь мерзавцы и впрямь могли укокошить старика еще до появления таинственного, дурно пахнущего незнакомца». Тартищев сцепил пальцы на затылке и несколько раз потянулся, разминая затекшие мышцы. Потом посмотрел на часы. Первый час ночи...

Алексея он отправил спать, но сам все не мог успокоиться, хотя и выпил чаю с какими-то травками. Никита настоял их на меду и уверял, что сон от них, как у младенца – ровный и безмятежный. Но, видно, так уж устроен он, что не берут его никакие травки, если дело застыло на мертвой точке.

Тартищев вышел на балкон. Посмотрел вниз на кусты, из которых час назад подняли Мозалевского, и усмехнулся. Ничего, рожу поцарапал, негодяй, но по крайней мере избежал более сурового наказания. На некоторое время, конечно...

Опустившись в глубокое плетеное кресло, Тартищев вытянул ноги и закрыл глаза. Нервное напряжение не отпускало его с того момента, когда Алексей зачитал ему рассказ Мозалевского о человеке-горилле. Нет, не ошиблись они, когда предполагали, что это человек недюжинной силы. И то, как он обхватил сзади Мозалевского и сдавил ему шею, тоже подтверждает их с Алексеем догадки, что роста незнакомец немаленького. Вполне возможно, даже выше Мозалевского.

И это обстоятельство не могло не беспокоить Федора Михайловича. Человек, повисший на кладбищенской ограде, тоже, судя по всему, был не слабого десятка и роста весьма заметного, но, если не считать легкого запаха дегтя, исходившего от его сапог, никаких посторонних ароматов он не источал.

Тартищев хорошо это запомнил. И вдобавок ко всей этой неразберихе с великанами и силачами бродяги, напавшие на него рядом с кладбищем, наотрез отказались признать в Мозалевском громилу, нанявшего их в «Магнолии» проучить начальника сыскной полиции. «Нет, ваше степенство, – заявили они в голос, – тот и ростом выше, и в плечах шире...» Да и перчатка, обнаруженная под Казначеевым, оказалась великоватой для Мозалевского, хотя, опять же, это не доказательство. Преступник мог потому ее и потерять, что она тоже была ему великовата...

Тартищев потер шрам и недовольно поморщился. По правде сказать, новые показания Мозалевского лишь подтвердили его опасения, что следствие по убийству князя окончательно зашло в тупик. Он подсознательно чувствовал, что Мозалевский не врет, и появление третьего участника в спектакле под названием «Убийство фон Дильмаца» означало лишь новый виток расследования, а вместе с ним еще большую суматоху, новые скандалы и выяснения отношений с губернатором и его чиновниками. Ему захотелось выпить водки, много, просто так, без закуски, чтобы хоть на несколько часов забыть обо всем... Но и это он себе не мог позволить, потому что до сих пор еще не определил, от какой ему печки танцевать, да и где эта самая печка находится, пока не знал.

Он посмотрел в сторону флигеля. В одном из его окон горел свет. Алексей тоже не спал. И тогда Федор Михайлович плюнул на все и покинул балкон. Через пару минут он уже стучал в дверь флигеля и спросил выглянувшего из окна Алексея:

– Не спишь еще?

– Да не получается что-то, – пожал тот плечами, – показания Мозалевского прокручиваю в голове раз за разом, точно мозаику пытаюсь сложить, а деталей не хватает...

– Давай пройдемся пешком до дома Дильмаца, чего терпеть с осмотром до утра, все равно ведь не спится, – предложил Тартищев Алексею, потому что подобные пешие прогулки были не только единственным, не слишком частым удовольствием, которое он мог себе иногда позволить, но и верным способом разложить по полочкам разбежавшиеся мысли.

Они вышли за ворота. Дозор бросился следом, но Тартищев прикрикнул на него, и пес, недовольно чихнув, поплелся в палисадник. В окнах Лизы горел свет, и Алексей опять подумал, что завтра ему предстоит оправдываться и извиняться за испорченную клумбу. Федор Михайлович проследил за его взглядом.

– Опять Елизавета допоздна не спит. То романы французские читает, то в цирке пропадает. Что ее там привлекает? Облезлая мишура, дешевые трюки? Я Никите наказал, чтоб встречал ее каждый раз после представления, да и посмотрел попутно, с кем она там дружбу водит, и только сам этому не рад. Сегодня утром примчалась Лизка ко мне в кабинет и устроила скандал, дескать, из дома убежит и в наездницы подастся, если не прекращу за ней фискалить. Может, ты с ней поговоришь, урезонить попытаешься?