Агент сыскной полиции - Мельникова Ирина Александровна. Страница 44

– Время, поди, ложиться пришло, – пробурчал недовольно Никита, собирая на поднос чайные чашки, – а вы все разговоры долдоните. – Он с укором посмотрел на Тартищева. – Себя бы пожалели, Федор Михайлович! Раззе можно сутки напролет не спать?

Тартищев с досадой махнул на него рукой:

– Ступай себе, еще полчаса, и спать двинемся. – И нетерпеливо посмотрел на Алексея: – А теперь с самого начала и подробно... Итак, ты очнулся...

...Очнулся он от пронзительного женского визга, исходившего от создания в длинной белой рубахе, державшего над ним керосиновый фонарь. Странным образом Алексей совсем не ощущал боли, и, когда его подняли и понесли, он подумал, что оказаться на небесах совсем даже не страшно. Только отчего у херувимов столь отвратительный голос? И эта керосиновая лампа... Херувим с керосиновой лампой? Что может быть нелепее...

И эта мысль окончательно избавила его от вялости, охватившей все его тело, и позволила наконец понять, что голосящее создание – всего лишь Глафира, служанка Марии Кузьминичны, а на руках его несут конюх Федос и дворник Егор. Они то и дело оступались и чуть не уронили Алексея на ступеньках, все это время тихо переругиваясь между собой. Конюх был намного ниже дворника, и при переноске пострадавшего из палисадника в дом ноги Алексея, которые поддерживал Егор, то и дело оказывались выше головы. Так вот и внесли Алексея Полякова в спальню Марии Кузьминичны чуть ли не вверх ногами.

На пороге их встретила сама хозяйка в такой же, как у Глафиры, длинной рубахе, с растрепанной седой косой поверх пуховой шали, накинутой на плечи. Алексея положили на высокую кровать. Он тут же утонул в перине, но тем не менее, пока Мария Кузьминична и прекратившая визжать Глафира возились с его левой рукой, он пересчитал головы склонившихся над ним слуг. Все были на месте, никто не пострадал...

Он вздохнул с облегчением.

– Что произошло, Мария Кузьминична? Вас пытались ограбить? – Ему показалось, что за него говорит кто-то другой, настолько собственный голос прозвучал слабо и невыразительно.

– Ох, Алеша, – махнула рукой хозяйка, – я этого супостата уже сколько дней поджидаю. Последнее время успокоилась, думала, потерял меня из виду, ан нет! Появился, ирод, как раз сегодня, словно прознал, что я решилась в полицию пойти и рассказать про эти проклятущие камни. – Она деловито осмотрела перевязанную руку Алексея. – Гляди, как ладно получилось, точно в лазарете, а ведь кровищи было! Я уж думала, жилу какую повредил, а всего-то и делов, что кожу содрал. – Она ласково улыбнулась, отчего глаза-изюминки почти исчезли в складках ее лица. – Глафира поначалу шибко испугалась. Она ведь подумала, что я вместо Прошки ненароком тебя пристрелила из дробовика. Я ружье уже, почитай, месяц возле себя держу, с тех пор, как узнала, что убивец за его бывшими зазнобами охотится.

– Чьими зазнобами? – уточнил Алексей, хотя уже понял – чьими.

– Чьими? Известно чьими, – проворчала старушка, – Василия Лабазникова бывшими любовницами. Только это они были любовницами, – кивнула она в сторону темного окна, имея, очевидно, в виду кладбище, на котором теперь покоились ее бывшие соперницы, и с гордостью произнесла: – На мне он жениться хотел. Поэтому самый большой камень и подарил.

– Так это, выходит, Прохор был? Сипаев? – поразился Алексей. – Но ведь его три года как на каторжные работы отправили. Мне только сегодня дочь Лабазникова, Анастасия Васильевна, рассказала эту историю.

– Не знаю, что уж она тебе рассказала, – Мария Кузьминична осуждающе поджала губы, – но только без причины мужа не убивают. Прошка, говорят, ее любовником был. Да и как ему, красавцу такому, не стать ее любовником? Кудри чернее воронова крыла, глаза огнем горят, сам – кровь с молоком, так и кипит. Видно, цыганская кровь в нем играла, не иначе. А ловок был, а силен!.. Сам-то Василий Артемьевич шибко охоч был до скачек. На Троицу чаще всего их затевал. Или борьбу на поясах. Только Прошке ни в чем не было равных. Да и сызмальства было заметно, что он глаз на младшую, на Настю, положил. И она его по-особому выделяла, подсмеивалась над ним, вышучивала, но выделяла, как пить дать выделяла. К слову сказать, Василий Артемьевич и сам поначалу все его подзуживал, все его подначивал... Дескать, выиграешь десять скачек подряд или вчистую одолеешь всех на поясах, не задумываясь Настю за тебя отдам. Прошка взял и выиграл, да и пришел к нему требовать обещанную награду. А Василий Артемьевич при всем честном народе за живот схватился: «Ах ты, байстрюк! Ах ты, сураз несчастный! Ишь чего удумал!» Прошка промолчал, но после того словно белены объелся. – Мария Кузьминична вздохнула и приказала Глафире: – Принеси Алексею Дмитриевичу квасу! – и справилась заботливо: – Голова не болит?

– Да нет вроде! – Алексей попытался подняться, но Мария Кузьминична надавила ему на плечо и удержала в постели.

– Погоди, полежи немного! Сильно ты о землю ударился, мы уж думали, насмерть расшибся.

– Мария Кузьминична, – Алексей с недоумением посмотрел на худенькую старушку, такую беззащитную на вид, – неужто вы его столько дней караулили? Почему ж в полицию не заявили?

Хозяйка махнула рукой и рассмеялась:

– Не привыкла я кого-то беспокоить. Папенька мой покойный хорошим охотником был. Я еще в девках с ним в тайге и дневала, и ночевала. Капканы ставили, белковали. Так что с двадцати шагов белке в глаз попадала. Конечно, убивать Прошку я не стала бы, но покалечить покалечила бы, – с неожиданным гневом произнесла она, – но ведь ушел, сураз, по крышам ушел... Видно, дрогнула рука, когда в окне его рожу увидела.

– Это действительно был Прохор?

– А кто ж еще? Кроме него, больше некому! Здоровый, ловкий. Я хоть и ждала, но, честно сказать, чуть со страху не заорала, когда он на подоконник запрыгнул.

– Запрыгнул? На подоконник? Но ведь все окна закрывали ставни. Я сам видел, когда через огород пробирался.

– Ну, во-первых, окна моей спальни с огорода не видны, а во-вторых, я намеренно просила не закрывать их на ночь.

– Смелая вы женщина, Мария Кузьминична, – озадаченно произнес Алексей, – не каждый мужчина решится на такой поступок.

– Конечно, я понимаю, что поступила легкомысленно. Но я ведь не знала точно, когда он появится, потому и в полицию не пошла. В случае чего они бы месяц у меня здесь сапожищами стучали, табаком своим зловонным все бы задымили, потом корми их, пои... Нет уж, Алеша, мы своими силами отобьемся. Я ведь не одна с ружьем сидела. Всех своих лакеев снарядила на всякий случай. Поэтому, как только Кусай залаял, я сразу поняла: чужой приближается. Да он даже не залаял, а взревел будто, когда на разбойника этого бросился. Видно, чуял, что смерть к нему пришла. А потом тихонько взвизгнул – и все! По правде, я не думала, что Прошка Кусая убьет. Он хоть и кинулся на него, но достать бы не достал. Мы ведь нарочно цепь укоротили, чтобы Прошка спокойно на крыльцо поднялся.

– Мария Кузьминична, что за безрассудство! – возмутился Алексей. – В вашем ли возрасте в засадах сидеть, если говорите, все лакеи были вооружены. Что ж не взяли этого Прохора тепленьким? Сам же в руки шел?

– Нет, Алеша! – покачала головой старушка. – Я должна была отомстить! Я, может, об этом уже двадцать лет мечтаю, с тех пор, как похоронили Василия Артемьевича. Ведь это его точно Прошка в Провал сбросил, когда узнал, что мы собираемся обвенчаться. Василий Артемьевич уже и кольца купил, и день назначили... А за три дня до венчания он его взял и утопил. Думал, видно, что Настя тут же на шею ему бросится... А она не бросилась, за другого вышла... – Старушка промокнула глаза платочком. – После этого он еще больше взбесился. Но одному я рада, до клада он так и не добрался...

– Не добрался? До клада? – поразился Алексей. – Что еще за клад? Лабазников же разорился подчистую?

– Разорился, да не совсем, – усмехнулась Мария Кузьминична. – Кое-что осталось. И знать никто не знал, куда он остатки, и немалые, от кредиторов припрятал. Только шутил, бывало: «Ничего, Марьюшка, на черный день хватит, да еще Насте на приданое останется... А что пропало, то пропало, не жалей. Нового еще больше наживем!» – Мария Кузьминична всхлипнула. – Широкой души был человек!