Талисман Белой Волчицы - Мельникова Ирина Александровна. Страница 65

Но вряд ли кому теперь удастся объяснить, что произошло здесь на самом деле... Алексей, как никогда, пожалел, что рядом нет Егора или хотя бы Ермашки.

Он постоял некоторое время в раздумье, потом вернулся к лошади, вытащил из сумки бутылку водки и сделал пару глотков, наверняка для храбрости. Затем опять поднялся на холм, отломил сучок от березы и, перекрестившись, спустился к останкам Хатанги. Перевернув череп, он осмотрел его. Нет, не поврежден. Видимо, все-таки смерть наступила от того, что старика придавила глыба. Алексей вернул череп в прежнее положение. Потом попытался точно так же палочкой раздвинуть сведенные вместе кости руки. Они поддались, но рассыпались: не выдержали сгнившие сухожилия. Он сморщился от брезгливости, тайно радуясь, что его сейчас не видит Егор. И вдруг заметил: в сухой пыли, перемешанной с мелкими камнями, что-то блеснуло. Он поддел это что-то палочкой и присвистнул от удивления. Перед ним лежал совершенно новенький, без единой царапинки, будто только что доставленный с Монетного двора, золотой червонец.

Алексей осторожно подцепил его ногтями, положил себе на ладонь и сдул пыль.

Некоторое время он с недоумением рассматривал монету. Откуда она взялась у Хатанги? Неужто кто-то был здесь перед его смертью и расплатился со стариком за товар, добытый им из древних могил? Расплатился и тут же убил? Поэтому и не успел Хатанга припрятать монетку куда подальше?

Алексей выпрямился и обвел взглядом рваные края провала, которые возвышались над его головой, словно именно там могли проявиться вдруг ответы на внезапно возникшие вопросы. Конечно же, ничего он там не обнаружил и лишь в недоумении покачал головой и спрятал червонец в нагрудный карман рубахи. И все-таки, с какой стати кому-то понадобилось убивать старика? И если его убили, то почему не забрали монетку?

Он присел на ствол дерева и снова сделал пару глотков из бутылки.

Затолкав бутылку в карман брюк, он поднялся на ноги. Нет, надо все-таки собраться с духом и похоронить старика. Нехорошо будет, если зверье и птицы разнесут по степи эти неприкаянные кости.

Но прежде чем приняться за печальную процедуру, он для очистки совести все-таки обошел холм по окружности, пытаясь обнаружить хоть какие-то следы недавнего пребывания человека. Но даже если они и были, то последний ливень потрудился на славу, разгладив песок и заставив выпрямиться траву. И это был наверняка не единственный дождь с момента гибели Хатанги.

Вздохнув, Алексей склонился над плоской плитой песчаника, раздумывая, хватит ли у него сил спустить ее вниз, чтобы укрыть кости погибшего. И в следующее мгновение почувствовал, что земля будто прогнулась под ним, издала тихий вздох, как это бывает всегда при обвале, и он заскользил все быстрее и быстрее вниз. Он еще попытался ухватиться руками за камни, но бесполезно, они осыпались вместе с ним. Ударившись обо что-то спиной, он вскрикнул и погрузился в темную душную пучину с головой...

Глава 34

Никогда в жизни он не встречал подобных старух. Она сидела, подогнув под себя ноги, в белой овечьей шубе, унизанной, как рождественская елка, серебряными фигурками чудных тварей – крылатых, с уродливыми клыкастыми мордами, мощными лапами и хвостами. На груди, среди серебряных же монист выделялось украшение, напоминавшее своим видом большое сердце, вышитое жемчугом и бисером. А голову венчала огромная бесформенная шапка из белой мерлушки, на макушке которой пристроилась крупная песочно-серая птица с хищным клювом.

Она изредка взмахивала крыльями, после чего вокруг ложились густые, почти ночные тени. Но тотчас, словно по приказу, замирала и, прикрыв желтые внимательные глаза с большими круглыми зрачками, прятала голову под крыло и погружалась в недолгую дрему в дебрях лохматой бабкиной шапки, чтобы вскоре воспрянуть вновь.

Кожа у старухи напоминала по цвету топленое молоко и казалась гладкой, как щечка ребенка. Ни одна морщинка не пересекала ее по-девичьи чистый лоб. Да и все лицо – толстое и широкое – было тугим и розовощеким. Но возраст выдавали складки, нависшие в уголках рта, и оплывшие щеки. И еще руки... Увешанные тяжелыми браслетами запястья и кисти старушечьих рук были черны, как земля, и перевиты вспухшими жилами так же, как корни дерева обвивают камни, отвоевывая себе место под солнцем. Глаз ее он не видел, они скрывались в складках кожи за высокими скулами. Но все-таки чувствовалось, что старуха не спит и непонятным образом наблюдает за ним.

На вытянутой ладони она держала белый, похожий на яйцо камень. Насквозь пронизанный голубыми прожилками, он излучал серебристо-матовый свет и скользил и переливался, подчиняясь движениям старушечьей руки, подобно тому, как скользит и переливается тяжелая капля ртути.

Старуха не произнесла ни единого слова, но он понял, что должен подойти и взять этот камень. Ноги словно приросли к земле, непосильная тяжесть давила на плечи. Но он превозмог себя и, застонав от боли, которая скрутила его кости и мышцы, сделал шаг, другой по направлению к старухе. И с ужасом обнаружил, что она возвышается над ним исполинской горой. А шапка ее – и не шапка вовсе, а облако, которое она подпирает своей головой.

Он остановился в растерянности. Бабка продолжала его звать, настойчиво и даже сердито, а он не знал, как к ней подступиться. И она поняла. Склонила огромную голову, и глаза ее из-под тяжелых век полыхнули вдруг неожиданно ярким, ослепительно голубым цветом. Она протянула ему руку, и камень гигантской каплей скользнул в его протянутую ладонь, такую маленькую по сравнению со старушечьей... Но он уместился в ней. И только на мгновение. Потому что вспыхнул, как августовская зарница, и исчез.

И тотчас странное тепло растеклось по его пальцам, потом по руке, разлилось по всему телу. Странное покалывание сопровождало этот ручеек благодати, что омыл его и будто снял невыносимую боль, что ломала и корежила его неимоверно. К тому же странное свечение, которое источал дивный камень, передалось его коже. Даже его одежда стала излучать бледно-голубой свет. И он вспомнил детство. Так мерцали в ночном лесу гнилушки, а ему казалось, что это сверкают глаза чудовищ.

– Встань! – сказала ему старуха. – И иди!

Он был уверен, что она говорит на родном языке Ермака. Но понимал все до последнего звука.

– Встань и иди! – повторила опять старуха и вновь блеснула своими ослепительно голубыми глазами. И вдруг стала быстро-быстро уменьшаться в размерах. Он с непомерным изумлением наблюдал, как старуха сперва стала ростом с него, потом – с собаку, а после и вовсе скрылась в складках кошмы, на которой сидела. И тогда он сообразил, что складки эти – горы, а зеленые, желтые и голубые пятна – тайга, степи, озера...

Он посмотрел на свои руки. Они продолжали светиться, но уже не столь ярко. Он вздохнул, все еще не понимая, что с ним происходит, огляделся по сторонам и... оглянулся.

Вокруг стояла сплошная темнота. Алексей ощупал себя руками. Кажется, все на месте. Даже бутылка не разбилась. Он вытащил ее из брюк и переложил в нагрудный карман рубахи. Удивительно, но он помнил все, вплоть до того, как обрушилась под ним поверхность кургана. И сон помнил. Только не понимал, куда призывала его идти старуха, разве мог он выбраться из этой ловушки, куда попал исключительно по собственной глупости?

Кровь стучала в висках, а ему казалось, что это шаман бьет в бубен своей колотушкой, то громче и размереннее: тюн-дюк, тюн-дюк, тюн-дюк, а то тише, но быстрее: тюндюк, тюндюк, тюндюк... Кажется, он уже слышал это слово, только, как ни напрягался, не мог вспомнить – где и что оно значит. И чтобы уменьшить навязчивый стук в ушах, сделал несколько глотков из бутылки. Шум слегка уменьшился. А он попробовал подняться на ноги и чуть не закричал от пронзительной боли в спине.

Он пошарил вокруг себя руками, нащупал угол каменной плиты. Пальцы скользнули по гладкой поверхности, и под ними ясно проступили извилистые линии, несомненно узоры, выбитые рукой человека.