В лесах. Книга Первая - Мельников-Печерский Павел Иванович. Страница 114

Горе мне, увы мне во младой во юности!

Хочется пожити — не знаю, как быти,

Мысли побивают, к греху привлекают.

Кому возвещу я гибель, мое горе?

Кого призову я со мной слезно плакать?

Горе мне, увы мне во юности жити -

Во младой-то юности мнози борют страсти.

Плоть моя желает больше согрешати.

Юность моя, юность, младое ты время,

Быстро ты стрекаешь, грехи собираешь.

Где бы и не надо — везде поспеваешь,

К богу ты ленива, ко греху радива.

Тебе угождати — бога прогневляти!..

Смолкли белицы… С усладой любовались они нежным голосом незнаемого певца и жадным слухом ловили каждый звук унылой, но дышавшей страстностью песни. Василий Борисыч продолжал:

Юность моя, юность во мне ощутилась,

В разум приходила, слезно говорила:

"Кто добра не хочет, кто худа желает?

Разве змей соперник, добру ненавистник!

Сама бы я рада — силы моей мало,

Сижу на коне я, а конь не обуздан,

Смирить коня нечем — вожжей в руках нету.

По горам по холмам прямо конь стрекает,

Меня разрывает, ум мой потребляет,

Вне ума бываю, творю что, не знаю,

Вижу я погибель, страхом вся объята,

Не знаю, как быти, как коня смирити…"

Заслушалась и мать Назарета… Заслоня ладонью от солнца глаза, с недоуменьем разглядывала она подходившего незнакомца.

— Кто б это такой? — говорила она. — Не здешний, не окольный, а наезжих гостей, кажись, во всем Комарове нет… Что за человек?

— Московским глядит, — молвила Фленушка.

— А может, из самого Питера, — подхватила Марья головщица.

— Может, и питерский, — согласилась Фленушка.

— А голосок-от каков!.. Как есть соловей. — Вот бы на клирос в нашу «певчую стаю» такого певца залучить, — закинув бойко голову, молвила молодая, пригожая смуглянка с пылавшими страстным огнем очами. Звали ее Устиньей, прозывали Московкой, потому что не один год сряду в Москве у купцов в читалках жила.

— Молчи, срамница!.. Услышать может…— строго заметила ей Назарета.

— Мы бы ему бородку-то выщипали, в сарафан бы его обрядили,продолжала со смехом Устинья Московка.

— Замолчишь ли, срамница?.. Аль совести не стало в глазах? — ворчала Назарета.

Василий Борисыч меж тем подошел к старице и, низко поклонившись ей, спросил:

— Матушка Назарета не вы ли будете?

— Так точно, — отвечала она. — Что угодно вашей милости?

— Письмецо к вам с Рогожского привез, — сказал он, вынимая из кармана письмо. — Посылочки тоже есть, ужо предоставлю.

— От кого это, батюшка? — недоверчиво спросила Назарета, быстрым взором окидывая девиц, столпившихся вкруг незнакомца…

— От Домны Васильевны, — отвечал Василий Борисыч. — В Антоновской палате в читалках живет…

— От Домнушки! — радостно воскликнула мать Назарета…— Что она, голубушка?.. Как живет-может?..

— Спасается, — ответил Василий Борисыч. — Негасимую у болящих читает — любят ее старушки…

— Ну, слава богу!.. На утешительном слове благодарю покорно, батюшка,сказала мать Назарета. — Как имечко-то ваше святое?.

— Василий.

— По батюшке?

— Борисов.

— Утешили вы меня, Василий Борисыч. Ведь Домнушка-то по плоти племянница мне доводится — братца покойника дочка… Ведь я тоже московская родом-то.

— Очень приятно, — ответил Василий Борисыч, а черные глазки его так и разбежались по молодым, цветущим здоровьем белицам, со всех сторон окружившим его и мать Назарету.

— К матушке Манефе прибыли? — спросила Назарета.

— Так точно, — отвечал Василий Борисыч, — тоже письма привез.

— От кого, батюшка, письма-те? продолжала свои расспросы старица.

— От разных, — отвечал он. — От матушки Пульхерии есть письмецо, от Гусевых, от Мартынова Петра Спиридоныча.

— Великий благодетель нам Петр Спиридоныч, дай ему, господи, доброго здравия и души спасения, — молвила мать Назарета. — День и ночь за него бога молим. Им только и живем и дышим — много милостей от него видим… А что, девицы, не пора ль нам и ко дворам?.. Покуда матушка Манефа не встала, я бы вот чайком Василья-то Борисыча напоила… Пойдемте-ка, умницы, солнышко-то стало низенько…

— Рано еще матушка!.. Погоди маленько! — заголосили белицы.

— Что вы, что вы?.. Как возможно не угостить дорогого гостя? Пойдемте… Будет — погуляли, натешились.

— Да матушка!.. Да еще маленько!.. Да погоди хоть с полчасика.

— Вы для меня, матушка, не беспокойтесь, — вступился Василий Борисыч.Дайте девицам развеселиться… Они нам споют что-нибудь.

— Такому певцу да лесные песни слушать! — бойко подхватила Фленушка, прищуривая глазки и лукаво взглядывая на Василья Борисыча. — Соловью худых птиц слушать не приходится… От худых птиц худые и песни.

— А у матушки Маргариты в Оленеве про вас не то говорят, — отвечал Василий Борисыч. — Там очень похваляют здешнее пение, говорят, что лучше вашего клира по всем скитам нет…

— Так вы из Оленева пожаловали? — спросила мать Назарета.

— Из Оленева, матушка, — ответил Василий Борисыч. — Там и страстную пробыл и праздник праздновал.

— У кого гостили? В какой обители? — спросила Назарета.

— У Анфисиных больше, с матушкой-то Маргаритой мы давние знакомые — она ведь тоже наша московка… У Фелицатиных тоже гостил.

— Это вам Анна Сергеевна, что ли, наше-то пение славила? — спросила его Марьюшка.

— И Анна Сергеевна хвалила и Аграфена келарная, а из Фелицатиных Анна Васильевна. Все хвалили, — говорил Василий Борисыч.

— Всех-то что самых ни на есть лучших девиц в Оленеве спознали,лукаво усмехнувшись и быстро вскинув глазами, молвила Фленушка.

— Петь обучал, — улыбнувшись, заметил Василий Борисыч.

— И нас бы поучили!.. — защебетали и Фленушка, и Марьюшка, и Устинья Московка, и другие крылошанки.

— Отчего ж не поучить?.. С великою радостью! — сказал Василий Борисыч. — Только ведь надо прежде голоса попробовать: какие у вас голоса — без того нельзя.

— Пробуйте нас, пробуйте, — приставали белицы.

— Оченно бы рад попробовать, — сказал Василий Борисыч. — Матушка Назарета, благословите псальму спеть.

— Пойте во славу божию, — молвила Назарета, отрываясь на минутку от письма.

— Воскресную надо, девицы… Пасхальную, — сказал Василий Борисыч."Велию радость" знаете?

— Знаем, знаем, — защебетали белицы, окружая московского певца. Высоко, чистым голосом завел он:

Велия радость днесь в мире явися…

Стройно и бойко подхватил девичий хор:

Христос бо воскресе, а смерть умертвися,

Сущие во гробех живот восприяша!

Воспоем же, други, песнь радостну ныне -

Христос бо воскресе от смертные сени,

Живот дарова в сем мире человеку!

Ныне все ликуем,

Духом торжествуем,

Простил бо господь грехи наши. Аминь.

Голоса Василья Борисыча и головщицы Марьюшки покрывали остальные. Далеко по перелескам разносились звуки воскресной псальмы…

— А мирские песенки попеваете, Василий Борисыч? — бочком подвернувшись к московскому гостю, спросила Фленушка.

— Флена Васильевна! — строго крикнула на нее, складывая письмо, Назарета. — Матушке доложу.

— Не пужай, мать Назарета!.. Я ведь не больно из робких, — резко ответила Фленушка и, не смигаючи, с рьяным задором глядела в разгоревшиеся глаза Василья Борисыча.

— Вольница этакая!.. Бесстыдница!.. — ворчала Назарета…

— Что ж, Василий Борисыч?.. Поете мирские? — приставала Фленушка, не обращая внимания на ворчавшую и хлопавшую о полы руками мать Назарету.

— Зачем мирские? — переминаясь на одном месте, сказал Василий Борисыч, — божественных много, можно и без мирских обойтись…

— А мы думали — вы новеньких песенок нам привезли, — недовольным голосом молвила Фленушка. — У нас есть, да все старые. Оченно уж прискучали. Нет ли у вас какого хорошенького «романцика».

— Беспутная!.. Тебе ль говорят?.. Замолчи, озорная!.. Забыла, что в обители живешь?.. — кричала Назарета.

— Мы не черницы! — громко смеясь, отвечала старице Фленушка. — Ты,что ль, на нас манатью-то (Манатья (мантия), иначе иночество — черная пелеринка, иногда отороченная красным снурком, которую носят старообрядские иноки и инокини. Скинуть ее хоть на минуту считается грехом, а кто наденет ее хоть шутя, тот уже постригся.) надевала… Мы белицы, мирское нам во грех не поставится…