В лесах. Книга Первая - Мельников-Печерский Павел Иванович. Страница 82

— Ну, получила. Ну, что же? — резко ответила головщица. — Письмо, что ли, прислал? — Ну, письмо прислал… Еще что будет?.. Тебе из Казани не пришло ли письмеца от Петрушки черномазого?

— Мое дело, голубушка, иное, — усмехаясь, ответила Фленушка. — Мне только слово сказать, зараз свадьбу уходом сыграем… Матушку только жаль,вздохнув, прибавила она, — вот что… В гроб уложишь ее.

— А мне и гадать про свадьбу нечего, — желчно сказала Марьюшка.

— Не равны мы с тобой, Флена Васильевна. Тебе в ларцах у матушки Манефы кое-что припасено, а у меня, сироты, приданого-то голик лесу да кузов земли.

— Да полно тебе, надоела с своей беднотою, как горькая редька,молвила Фленушка. — Хнычет, хнычет, точно на смерть ведут ее. Скажи-ка лучше: сходились без меня на супрядки?

— Сходились, — ответила головщица. — И сегодня вплоть до вашего приезда сидели.

— Что ж? Весело? — спросила Фленушка.

— Какое веселье! Разве не знаешь? — молвила Марьюшка. — Как допрежь было, так и без тебя. Побалуются маленько девицы, мать Виринея ворчать зачнет, началить… Ну, как водится, подмаслим ее, стихеру споем, расхныкается старуха, смякнет — вот и веселье все. Надоела мне эта анафемская жизнь… Хоть бы умереть уж, что ли!.. Один бы конец. -

Это кровь в тебе бродит, Марьюшка, — внушительно заметила Фленушка.Знаю по себе. Иной раз до того доходит, так бы вот взяла да руки на себя и наложила… Приедет, что ли, Семен-от Петрович?

— Обещался… Да кто его знает, может, обманет; у ихнего брата завсегда так — на словах, как на санях, а на деле, как на копыле. Тут сиди себе, сохни да сокрушайся, а он и думать забыл. — сказала Марьюшка.

— Обещался, так приедет, — утешала ее Фленушка. — Не кручинься… Завсегда он наезжает, только Волга вскроется. Гляди, после Пасхи приедет. Вот, Марьюшка, веселье-то у нас тогда пойдет: к тебе Семенушка приедет, моего чучелу из Казани шут принесет, Настеньку залучим да ее дружка приманим…

— Шибаева-то, что ли? — спросила головщица.

Ну его к лешему! — молвила Фленушка.

— Поближе найдем. — Про самарского жениха говоришь? — сказала Марьюшка. — Болтали намедни. Снежков-де какой-то свататься к ней приезжал. Богатый, слышь!

— Какой тут Снежков! — молвила Фленушка. — Не всяк голова, у кого борода, не всяк жених, кто присватался, иному от невестиных ворот живет и поворот. Погоди, завтра все расскажу… Видишь ли, Марьюшка, дельце затеяно. И тому делу без тебя не обойтись. Ты ведь воструха, девка хитроватая, глаза отводить да концы хоронить мастерица, за уловками дело у тебя не станет. Как хочешь, помогай.

— Что ж? Рада помочь, коли смогу… Для Настеньки на все я готова,ответила Марьюшка.

— Она на тебя, что на каменну гору, надеется, — молвила Фленушка.

— Ай, батюшки!.. Забыла сказать… Про шерсти да бисера помянула, а про самые-то первые подарки забыла. Платок шелковый прислала тебе, ситцу на сарафан, колечко с бирюзой, цепочку.

— Напрасно это, — с ужимкой ответила Марьюшка.

— Разве я из корысти? Ситец-от какой? — Розовый с разводами. — Ой ли! Такого давно мне хотелось. А платочек? — Голубой со звездочками, да с изюминами, — сказала Фленушка.

— Спаси ее Христос, что не забывает меня, сироту, — сказала, довольная подарками, Марьюшка.

— И впредь обижена не будешь, — молвила Фленушка. — Удалось бы только нам дельце наше состряпать, будут у тебя и шелковы сарафаны.

— Ну уж и шелковы! — улыбнулась Марьюшка.

— Я тебе говорю, — молвила Фленушка, — только молчи да ухо держи востро… Видишь ли, какое дело вышло — слушай. Только приехали мы в Осиповку, гляжу я на Настю, думаю, что это такое сталось с ней. Ровно не она; заговоришь с ней, то заревом вспыхнет, то муки белей станет, глаза горят, а вдруг ни с того ни с сего затуманятся. Зачнет говорить — в речах путается, видимо — другое что в мыслях держит… Думаю я, тут что-нибудь да не так, это не то, что с Васькой Шибаевым соловьев у перелеска слушать. Стала пытать; созналась девка.

— Слюбилась? — живо спросила Марьюшка.

— Посмотрела бы ты, Марьюшка, парень-от какой, — сказала Фленушка.Такой молодец, что хоть прямо во дворец. Высокий да статный, сам кровь с молоком, волос-от черный да курчавый, глаза-то как угли, за одно погляденье рубля не жаль. А умница-то какая, смышленый какой…

— Кто ж он таков? Из купцов? Заезжий? — спрашивала Марьюшка.

— Деревенщина, голь перекатная, — ответила Фленушка. — И вовсе не заезжий, у них в дому живет.

— Кто ж такой? — допытывалась Марьюшка. — Токарь, в работники его Патап-от Максимыч нанял, — ответила Фленушка.

— Деревнюшка от них есть неподалеку. Поромово прозывается, — оттоле. Незадолго до нашего приезда и нанят-то был.

— Стал-быть Настенька допрежь водилась с ним? — спрашивала Марьюшка.

— Слыхом не слыхала, что есть на свете Алешка Лохматый, — ответила Фленушка.

— Алексеем зовут?

— Да. А ты слушай: только увидела она его, сердце у ней так и закипело. Да без меня бы не вышло ничего, глаза бы только друг на дружку пялили.. А что в ней, сухой-то любви?.. Терпеть не могу… Надо было смастерить… я и смастерила — сладились.

— Как же?

— Как водится, — сказала Фленушка. — По весне надо дело до конца довести, — прибавила она, немножко помолчав.

— Как довести? — спросила Марьюшка.

— Окрутить Алешку с Настасьей, — отвечала Фленушка.

— Уходом? — спросила Марьюшка. Да.

— Смотри, Фленушка, не обожгись, — молвила Марьюшка. — Патапа Максимыча я мало знаю, а толкуют, что ежели он на кого ощетинится, тому лучше с бела света долой. Не то что нас с тобой, всю обитель вверх дном повернет.

— У медведя лапа-то пошире, да и тот в капкан попадает, — смеючись, подхватила Фленушка. — Сноровку надо знать, Марьюшка… А это уж мое дело, ты только помогай. Твое дело будет одно: гляди в два, не в полтора, одним глазом спи, другим стереги, а что устережешь, про то мне доводи. Кто мигнул, кто кивнул, ты догадывайся да мне сказывай. Вот и вся недолга…

— Да я готова, боязно только, — говорила Марьюшка.

— Э! Перестань. Прежде смерти не умрешь! — сказала ей Фленушка.Зубаст Патап Максимыч, да нас с тобой не съесть ему, а и захотел бы, так не по горлу придемся — подавится. Говорила тебе, хочешь в шелковых сарафанах ходить?

— Да так-то оно так, Фленушка, — в раздумье говорила Марьюшка.

— Ну, а как Патап Максимыч проведает, тогда что?

— А как же это ему проведать-то? — возразила Фленушка. — Летом на Низ сплывет, тогда все и сработаем. Приезжай после на готовое-то, встречай зятя с молодой женой. Готовь пиры, созывая гостей — это уж дело его… Чуть не до полночи протолковали девицы, как бы половчей состряпать Настину свадьбу уходом.

На утро, еще до света, по всей Манефиной обители поднялась обычная, не суетливая, но спорая работа. Едва северо-восток небосклона зардел тонкой розовой полосой, как пятеро пожилых, но еще крепких и бодрых трудников с лопатами на плечах пришли в обитель с конного двора, стоявшего за околицей, и начали расчищать снежные сугробы, нанесенные за ночь едва стихшею под утро метелью.

Прочистили они дорожку от часовни к келарне, и пошли по ней только что отпевшие утреню инокини и белицы, прочистили еще дорожки к игуменской келье, к домику Марьи Гавриловны и от одной стаи до другой, к погребам, к амбарам и к другим обительским строеньям. После заутрени по всем кельям огоньки засветились. Толстые, здоровенные белицы из рабочих сестер, скинув коты и башмаки, надели мужские сапоги и нагольные тулупы, подпоясались кушаками и, обернув головы шерстяными платками, стали таскать охапки дров, каждая в свою стаю, а все вместе в келарню и к крыльцу матушки игуменьи. Через полчаса высокие столбы дыма высоко вились над трубами в тихом, недвижном, морозном воздухе. Трудницы меж тем таскали из колодца воду по кельям, скоблили скребками крыльца, подтирали в кельях и в сенях натоптанные с вечера следы. Мать Виринея со своими подручницами хлопотала в келарне, оттаивала принесенную из кладовой рыбу; перемывала рубленую капусту, засыпала в чугуны горох и гречневую крупу. А в обитель меж тем собирался посторонний люд. Мать София не выходила еще из Манефиной кельи, но сироты, уж бог их знает как, проведали о предстоящей раздаче на блины и на масло, пришли к заутрене и, отслушав ее, разбрелись по обители: кто на конный двор, кто в коровью избу, а кто и в келарню, дожидаться, когда позовет их мать игуменья и велит казначее раздать подаянье, присланное Патапом Максимычем. Совсем рассвело. В сенях уставщицы раздался серебристый звон небольшого колокольчика. Ударили девять раз, затем у часовни послышался резкий звук деревянного била. Мерные удары его разносились по обители. Вдалеке по сторонам послышались такие же звуки бил и клепал из других обителей. Это был скитский благовест к часам.