В лесах. Книга Вторая - Мельников-Печерский Павел Иванович. Страница 40

Утром третьего дня сорочин Патап Максимыч опять с гостями беседовал. В ожиданьи обеда Никитишна в передней горнице закуску им сготовила: икры зернистой, балыка донского, сельдей переславских и вяленой рознежской (Рознежье — село на левом берегу Волги, повыше Васильсурска. Здесь весной во время водополья ловят много маломерных стерлядей и вялят их.) стерляди поставила. Хрустальные с разноцветными водками графины длинным рядом стояли на столе за тарелками.

— Дивлюсь я тебе, Василий Борисыч, — говорил ему Патап Максимыч.Столько у тебя на всякое дело уменья, столь много у тебя обо всем знанья, а век свой корпишь над крюковыми книгами (Певчие книги. Крюки — старинные русские ноты, до сих пор обиходные у старообрядцев.), над келейными уставами да шатаешься по белу свету с рогожскими поручённостями. При твоем остром разуме не с келейницами возиться, а торги бы торговать, деньгу наживать и тем же временем бедному народу добром послужить.

— Всякому человеку от бога свое дело положено, — молвил Василий Борисыч. — Чему обучен, чему навык, тому делу и должен служить. Да и можно ль мне в торговлю пуститься? Ни привычки, ни сноровки.

— Так говорить не моги, — перебил его Патап Максимыч.-

Мы, стары люди, видим подальше тебя, больше тебя разумеем. Птичка ты невеличка, да ноготок у тебя востер. По малом времени в люди бы вышел, тысячником бы стал, богачом.

— Что есть, и того довольно с меня, — молвил Василий Борисыч. — Не в богатстве сила, в довольстве… Я, слава богу, доволен.

— Доволен! — усмехнулся Патап Максимыч. — И лягушка довольна, пока болото не пересохло… А ты человек, да еще разумный. Что в писании-то сказано о неверном рабе, что данный от бога талант закопал? Помнишь?

— Дело-то опасно, — немного подумав, молвил Василий Борисыч. — Батюшка родитель был у меня тоже человек торговый, дела большие вел. Был расчетлив и бережлив, опытен и сметлив… А подошел черный день, смешались прибыль с убылью, и пошли беда за бедой. В два года в доме-то стало хоть шаром покати… А мне куда перед ним? Что я супротив его знаю?.. Нет, Патап Максимыч, не с руки мне торговое дело.

— Напрасно так рассуждаешь, — возразил Патап Максимыч. — Добра тебе желаючи, прошу и советую: развяжись ты с этими делами, наплюй на своих архиереев да на наших келейниц… Ну их к шуту!.. На такие дела без тебя много найдется… Повел бы торги — и себе добро и другим польза.

— Нет, Патап Максимыч! — молвил Василий Борисыч. — Такой уж несмелый я человек — всего опасаюсь, всего боюсь, опять же привычка… А привычка, не истопка (Истопки — изношенные лапти.), с ноги не сбросишь… Боюсь, Патап Максимыч, оченно мне боязно за непривычное дело приняться…

— Волка бояться — от белки бежать, — сказал Патап Максимыч. — Не ты первый, не ты будешь и последний… Знаешь пословицу: «Смелому горох хлебать, робкому пустых щей не видать»? Бояться надо отпетому дураку да непостоянному человеку, а ты не из таковских. У тебя дело из рук не вывалится… Вот хоть бы вечор про Коновалова помянул… Что б тебе, делом занявшись, другим Коноваловым стать?.. Сколько б тысяч народу за тебя день и ночь богу молили!..

— Такого дела мне не снести, — молвил Василий Борисыч.

— Отчего? — спросил Чапурин.

— Не к лицу пироги разбирать, коли хлеба нет, — молвил Василий Борисыч. — Торги да промыслы заводить, надо достатки иметь, а у меня,прибавил он усмехаясь, — две полы, обе голы, да и те не свои — подаренные.

— Нет капитала, в долю бы шел, — сказал Патап Максимыч. — Такого, как ты, всякий с радостью примет.

— В супрядках не пряжа, в складчине не торг, — отозвался Василий Борисыч.

— Это так точно, — с довольной улыбкой подтвердил Чапурин. — Сам тех же мыслей держусь. Складчина последнее дело… Нет того лучше, как всякий Тит за себя стоит… А эти нонешни акции, да компании, да еще пес их знает, какие там немецкие штуки — всем им одна цена: наплевать.

— Значит, ты и артели порочишь? — вступился удельный голова.

— Кто их порочит! — с досадой возразил Патап Максимыч. — Артель порочить нельзя, артель та же братчина, заведенье доброе; там все друг по друге, голова в голову, оттого и работа в артели спора… Я про нынешни компании помянул, их не хвалю… Тут нажива только тому, кто дело к рукам умеет прибрать… А другим пайщикам обида одна… Нет, я так советую тебе, Василий Борисыч, шел бы ты в долю к какому ни на есть богатому да хорошему человеку: его бы деньги, твое уменье… Говорил ты намедни, что по разным городам у тебя большое знакомство… Неужто не сыщется, кто бы тебе деньгами пособил?..

— Как не сыскаться, — молвил Василий Борисыч. — Есть доброхотов довольно.

— Что ж ты?

— Просить охоты нет, — сказал Василий Борисыч.

— А ты попробуй — без просьбы нельзя же: дитя не плачет, мать не разумеет, — молвил Патап Максимыч. — Ну-ка, попробуй…

— Искушение! — вполголоса проговорил Василий Борисыч, смиренно поникнув головою.

— Что стал?.. Пробуй! — упершись в коленки руками и наклонясь к Василию Борисычу, сказал Патап Максимыч.

— Не могу я просить, Патап Максимыч, язык не поворотится. Плюнул с досадой Чапурин.

— Сами, что ли, деньги-то тебе в карман влезут? — крикнул он, выпрямясь во весь рост. — Сорока, что ли, тебе их на хвосте принесет?.. Мямля ты этакой, рохля!..

Мог бы на весь свет загреметь, а ему по скитам шляться да с девками по крюкам петь!.. Бить-то тебя некому!

— Искушение!.. — с глубоким вздохом, полушепотом промолвил Василий Борисыч.

— Добро ему кажут, на широку дорогу хотят его вывести, а он, ровно кобыла с норовом, ни туда, ни сюда, — шумел Патап Максимыч…— Сказывай, непуть этакой, много ль денег требуется на развод промыслов где-нибудь поблизости?.. Ну хоть на Горах (На Горах — на правом берегу Волги.), что ли?

— Ох, искушение! — глубже прежнего вздохнул Василий Борисыч. Сроду не случалось бывать ему в таком переделе…

А Патап Максимыч так зашагал по горнице, что стоявшая на горках посуда зазвенела… Вдруг стал он перед Василием Борисычем и взял его за плечи.

— Получай деньги, Васильюшка, — сказал ему. — Брось, голубчик, своих чернохвостых келейниц да посконных архиереев, наплюй им в рожи-то!.. Васильюшка, любезный ты мой, удружи!.. Богом тебя прошу, сделай по-моему!.. Утешь старика!.. Возлюбил я тебя…

— Нет, уж увольте, Патап Максимыч, — собравшись с духом, молвил Василий Борисыч. — Не надо — не могу я ваших денег принять…

— Дурак! — крикнул вскипевший гневом Чапурин и порывисто вышел из горницы, хлопнув дверью, так что окна зазвенели.

— Что ж ты тревожишь его? — говорил Василью Борисычу кум Иван Григорьич. — Видишь, как расходился!.. Для че упорствуешь?.. Не перечь… покорись, возьми деньги.

— Не к рукам мне его деньги, — ответил Василий Борисыч. — Какой я купец, какой торговец?.. Опять же не к тому я готовил себя.

— Про то не думай, — внушительно сказал ему удельный голова. — Патап Максимыч лучше тебя знает, годишься ты в торговое дело али нет?.. Ему виднее… Он, брат, маху не даст, каждого человека видит насквозь… И тебе бы, Василий Борисыч, ему не супротивничать, от счастья своего не отказываться.

— Ох, искушение! — руками даже всплеснул Василий Борисыч. А самому бежать бы — так в пору.

— Нет, уж ты не прекословь, Василий Борисыч, — продолжал уговаривать его Иван Григорьич. — Потешь старика, пожалей — добра ведь желает тебе.

— Да толком же я говорю: не могу того сделать, — чуть не со слезами ответил Василий Борисыч. — Заводить торговое дело никогда у меня на уме не бывало, во снах даже не снилось… Помилуйте!..

— Экой ты человек неуклончивый! — хлопнув о полы руками, вскликнул Иван Григорьич. — Вот уж поистине: в короб нейдет, из короба не лезет и короба не отдает… Дивное дело!.. Право, дивное дело!..

— Старого человека надо уважить, — молвил Михайло Васильич. — Из-за чего ты в самом деле расстроил его?.. Ну и впрямь, что за охота тебе с келейницами хороводиться!.. Какая прибыль?.. Одно пустое дело!..