В лесах. Книга Вторая - Мельников-Печерский Павел Иванович. Страница 55

Густой звон, малиновый — век слушай, не наслушаешься… А лежи недвижно и безмолвно, ничто же земное в себе помышляя… Заря в небе заниматься зачнет — гляди на озеро, — узришь золотые кресты, церковные главы… Лежи со усердием, двинуть перстом не моги, дыханье в себе удержи… И тогда в озере, ровно в зерцале, узришь весь невидимый град: церкви, монастыри и градские стены, княжеские палаты и боярские хоромы с высокими теремами и дома разных чинов людей… А по улицам, увидишь, Алконаст райская птица ходит и дивные единороги, а у градских ворот львы и ручные драконы заместо стражи стоят…

— Не пожертвуете ли, православные, на свечи, на ладан благоверному князю Георгию, преподобным отцам сего града Китежа, — раздался густой, несколько осиплый голос над расположившимися по берегу озера слушать ночной звон китежских колоколов. Оглянулся Василий Борисыч — отец Варсонофий.

— Ступай, отче, ступай к своему месту, не тревожь православных,торопливо заговорил укладывавший богомолиц старик.

— На свечи, на ладан…— вздумал было продолжать Варсонофий, но старик сильной рукой схватил его за рукав и, потащив в сторону, грозно сказал:

— Свою артель набери, подлец ты этакой, да у ней и проси… Эк, навыкли вы, шатуны, в чужие дела нос-от свой рваный совать!… Гляди-ка-сь!..

— Да ты не больно того, — заворчал Варсонофий.

— Сказано: прочь поди… Чего еще? — крикнул старик. — Что камилавку-то хлобучишь?.. Метку, что ли хоронишь!

— Я те дам метку! — огрызнулся Варсонофий, но поспешными шагами пошел прочь от старика.

— Что ноне этих шатунов развелось, не приведи господи!.. — молвил старик, когда Варсонофий удалился. — И не боятся ведь — смелость-то какая!

— Чего ж бояться отцу Варсонофью? — спросил Василий Борисыч.

— Какой он отец?.. Какой Варсонофий?.. — отозвался старик. — По нашей стороне он у всех на примете. Волей иночество вздел, шапки бы не скидать, не видно бы было, что его на площади палач железом в лоб целовал.

— Полно ты! — удивились прилегшие послушать звона китежских колоколов.

— Чего полно? Не вру… Знамо, с каторги беглый, — сказал старик. — За фальшивы бумажки сослан был, в третий раз теперь бегает… Ну, да бог с ним, — лежите, братие, со усердием, ничего же земное в себе помышляя.

Когда Василий Борисыч воротился к Комаровским спутницам, они допевали светильны (Стихи заутрени после канона). Утрене скоро конец…

Оглянулся Василий Борисыч, — купец, что неласково обошелся с ним на берегу, стоит теперь за матерью Аркадией, а дочь его середи белиц между Фленушкой и Парашей. Значит, знакомы.

Взглянул Василий Борисыч на Парашу, посмотрел и на купеческую дочку… во сто крат пригожей, во сто крат приглядней… Чистая, нежная, не поражала она с первого взгляда красотой своей неописанной, но когда Василий Борисыч всмотрелся в ее высокое, белоснежное чело, в ее продолговатое молочного цвета лицо, светло-русые волосы, жемчужные зубы и чудным светом сиявшие синие глаза, — ровно подстреленный голубь затрепетало слабое его сердечко. Грубым, неотесанным чурбаном показалась ему дремавшая рядом с красавицей Прасковья Патаповна.

Не укрылись от взоров Фленушки страстные взгляды Василья Борисыча. Только что отпели утреню, подскочила к нему н шепнула:

— Кот и видит молоко, да у кота рыло коротко… Встрепенулся Василий Борисыч вспыхнул. Меж тем Аркадия с Никанорой, сняв соборные мантии, вступим в беседу с отцом белокурой красавицы; а она с Парашей и Фленушкой стала разговаривать.

— Матушка Манефа как в своем здоровье? — спрашивал купец Аркадию.Слышали, что оченно хворала.

— Совсем было побывшилась, Марко Данилыч, с часу на час смертного конца ожидали… Ну, да услышал-таки господь грешные наши молитвы — поднял матушку, оздравела, — сладким голоском отвечала Аркадия.

— Теперь-то как она?.. Вполне ли здравствует? — спросил Марко Данилыч.

— Како уж вполне, — молвила Аркадия. — И годы-то уж не молодые, и болезни, печали да огорчения. — Вот племяненку схоронила, Патап Максимыча дочку.

— Слышали, матушка, слышали и немало потужили, — сказал Марко Данилыч.Дунюшка у меня долгое время глаз осушить не могла. Подруги ведь, вместе в вашей обители росли, вместе обучались.

— Здравствуй, Дунюшка, здравствуй, моя красавица, — молвила Аркадия, обращаясь к дочери Марка Данилыча — И трижды поликовалась с ней.

— Выросла-то как, пригожая какая из себя стала. — любовалась на Авдотью Марковну мать Аркадия. — Господь судьбы не посылает ли? — примолвила она, обращаясь к отцу.

Зарделось белоснежное личико Авдотьи Марковны, потупила она умом и кротостью сиявшие очи.

— Раненько бы еще, матушка, помышлять о том, — сухо отозвался Марко Данилыч. — Не перестарок, погодит…

Я ж человек одинокий… Конечно, Дарья Сергеевна за всеми порядками по дому смотрит, однако же Дуня у меня настоящая хозяйка… В люди, на сторону, ни за что ее не отдам, да и сама не захочет покинуть меня, старого… Так ли, Дунюшка?

Пуще прежнего закраснелась белокурая красавица, опустила глазки, и на ресницах ее сверкнули слезинки.

Глаз не может отвести от ее красоты Василий Борисыч, а Фленушка, нахмурив брови, так и впилась в него глазами.

Обратилась к нему Аркадия, попрекнула:

— А вы, Василий Борисыч, и помолиться-то с нами не пожелали… Оленевских, должно быть, нашли.

— Нет, матушка, — отвечал Василий Борисыч, — по роще побродил маленько, желательно было на здешнее богомолье посмотреть.

— И на бережку были? — спросила Аркадия.

— Был и на берегу, матушка, летописцев здешних послушал… Искушение!.. — с усмешкой махнув рукою, промолвил Василий Борисыч.

— Вместе никак летописца-то слушали, — сказал Марко Данилыч. — Только господину не очень что-то понравилось здешнее чтение, — вполголоса прибавил он, обращаясь к Аркадии.

Заметив, что отец заговорил с Васильем Борисычем, белокурая красавица спокойным, ясным взором осияла его… И ровно в чем провинился перед нею Василии Борисыч. Смешался и очи потупил.

— Что ж это так, Василий Борисыч? Чем же вам здешние летописцы так не понравились? — спросила мать Аркадия.

— Много несправедливого, матушка, с древним писанием несогласного… И в Житиях, и в Прологах, и в Степенной совсем не то сказано; — довольно громко ответил Василий Борисыч. Руками замахала мать Аркадия.

— Потихоньку, потихоньку, Василий Борисыч!.. — тревожно заговорила она вполголоса.

— Вот теперь сами изволите слышать, матушка, — полушепотом молвил Марко Данилыч. — Можно разве здесь в эту ночь такие слова говорить?.. Да еще при всем народе, как давеча?.. Вам бы, матушка, поначалить ихнюю милость, а то сами изволите знать, что здесь недолго до беды…— прибавил он.

— Нет уж, Марко Данилыч, Василья Борисыча не мне стать началить,повысив несколько голос, ответила уставщица. — Другого такого начетчика по всему христианству нет…

Удивился Марко Данилыч, слушая такие речи Аркадии.

— А из каких местов будете? — спросил он Василья Борисыча.

— Московский, — отвечал тот.

— При каких делах находитесь?

— На Рогожском в уставщиках, — скромно ответил Василий Борисыч.

— Постойте!.. Да не сродни ли вы будете Мартынову Петру Спиридонычу? — спросил Марко Данилыч.

— Так точно, в родстве состоим, — молвил Василий Борисыч.

— Так уж не вы ли с Жигаревым за границу ездили? В Белу Криницу? — спросил Марко Данилыч.

— Он самый, он самый и есть, — подхватила мать Аркадия.

— Наше вам наиглубочайшее…— молвил Марко Данилыч, снимая картуз и низко кланяясь Василию Борисычу. — Хоша лично ознакомиться до сей поры не доводилось, однако ж много про вас наслышан… Просим покорно знакомым быть: первой гильдии купец Марко Данилов Смолокуров.

— Очень рад вашему знакомству, — сказал Василий Борисыч, подавая руку Смолокурову. — Сами-то вы из здешних местов будете?.. С Ветлуги?

— На Горах проживаем, Василий Борисыч, на Горах, — сказал Марко Данилыч. — Здесь, на Ветлуге, в гостях с дочкой были, да вот и на Китеже вздумалось по молиться…