Бенито Серено - Мелвилл Герман. Страница 9

Отчаявшись завязать непринужденную беседу с подобным кентавром, капитан Делано осмотрелся вокруг, ища другие, более располагающие лица, но так ни на ком и не остановившись, дружелюбно попросил негров расступиться и дать ему пройти. Сопровождаемый улыбками и гримасами на черных лицах, он вернулся на ют с каким-то странным, непонятным ему самому ощущением, но в целом с возросшим доверием к дону Бенито.

«Как ясно на физиономии того старого бородача написана его вина, — думал капитан Делано. — Он, конечно, решил при моем приближении, что я, уведомленный их капитаном о дурном поведении команды, иду, чтобы отчитать его, вот и повесил голову ниже плеч. И однако — право же, если я только не ошибаюсь, именно этот старый матрос недавно смотрел на меня снизу так многозначительно. М-да, здешние подводные течения совсем закружили мне голову, как закружили они и самое судно. Но вон я вижу зрелище иного рода, куда более приятное и располагающее».

На палубе, в тени фальшборта, полускрытая от его глаз кружевной сетью снастей, безмятежно спала, раскинув обнаженные руки, молодая негритянка, словно буйволица под лесистым утесом. Сверху на ее обернутой полотнищем груди копошился голенький черный детеныш, шаря лапками по телу матери, черной мордочкой напрасно тыкаясь туда и сюда в поисках того, что ему было нужно, и при этом раздраженно покряхтывая в унисон с мерным храпом спящей родительницы. Наконец беспримерная энергия младенца разбудила мать. Она села и оказалась лицом к лицу с капитаном Делано. Но, очевидно, нисколько этим не смутившись, она восторженно подхватила на руки своего детеныша и стала покрывать его страстными материнскими поцелуями.

«Вот она, нагая природа, чистая любовь и нежность», — с удовольствием подумал капитан Делано.

Это наблюдение побудило его обратить внимание и на других негритянок на борту «Сан-Доминика». Вид их ему понравился. Как обычно среди дикарей, их женщины отличались добротой сердца и выносливостью тела и казались равно готовы и умереть, и сражаться за своих детей. Безрассудные, как львицы, нежные, как горлицы. «Ax, — подумал капитан Делано, — быть может, как раз таких женщин видел в Африке и так восторженно описал Мунго Парк».

Эти природные картины исподволь воздействовали на капитана Делано успокоительно и благотворно. Он посмотрел в море — шлюпка была еще далеко. Потом оглянулся на корму — не возвратился ли дон Бенито; но дона Бенито не было.

Чтобы немного встряхнуться, а также чтобы получше видеть приближение шлюпки, капитан Делано вышел на бизань-руслень и оттуда взобрался на кормовую галерею правого борта — один из тех заброшенных венецианских балконов, о которых упоминалось вначале, не имеющих прямого сообщения с палубой. Лишь только нога его ступила на ковер из морских лишайников, местами размокший, а местами высохший, как трут, и одновременно случайный вздох бриза — маленький изолированный островок ветра — пронесся у его щеки; лишь только взгляд его скользнул по слепым иллюминаторам, похожим на прижатые монетами смеженные веки покойника, и упал на дверь пассажирского салона, некогда выходившую, как и ослепленные иллюминаторы, прямо на галерею, а теперь тоже замазанную, точно крышка саркофага, и наглухо прицементированную к осмоленной исчерна-меловой притолоке, косяку и порогу; и на ум ему пришли те времена, когда в салоне и на галерее раздавались голоса блестящих офицеров испанского короля и стройные дочери вице-короля Перу облокачивались, быть может, на эти перила; когда все эти и им подобные мысли промелькнули у него в голове, подобные легким порывам бриза среди полного штиля, в душе у него проснулось неопределенное, смутное чувство беспокойства — так человек, оказавшийся один в бескрайней прерии, ощущает вдруг угрозу в полуденной тиши.

Облокотясь на резные перила, он посмотрел в море на свою шлюпку; но взгляду его открылись ленты водорослей, плотно опоясывающие по ватерлинии судно, подобно живой буксовой изгороди; и другие водоросли, пятнами плавающие здесь и там на воде, точно овальные и выгнутые полумесяцем газоны, разделенные длинными строгими аллеями, которые тянутся по нисходящим террасам волн и уводят куда-то вниз, за поворот, к тенистым гротам. И над всей этой растительностью нависал кормовой балкон «Сан-Доминика»; весь в черных пятнах дегтя и зеленых наростах лишайника, он казался старой беседкой, разрушенной временем и пожаром, посреди большого запущенного парка.

Так, пытаясь развеять собственные вымыслы, капитан Делано лишь оказался во власти других, столь же обманчивых впечатлений — ему представилось, будто он не в открытом море, а где-то в глуби лесов и полей одиноким узником томится в заброшенном доме и выглядывает с тоской на одичавшие земли и замуравевшие неторные дороги.

Но потом поэтические картины отступили перед грубой реальностью — капитан Делано перевел взгляд вбок и увидел, в каком жалком состоянии находится ветхий грота-руслень «Сан-Доминика». Старинной конструкции, весь проржавевший, до последнего болта, рыма и блока, он был скорее под стать нынешнему занятию, но никак не первоначальному назначению гордого испанского фрегата.

Вдруг ему почудилось, что на грота-руслене что-то мелькнуло. Он протер глаза, всмотрелся. От грота-русленя подымалась целая роща вант; и там, прячась за штагом, точно индеец в зарослях болиголова, белый матрос со свайкой в руке словно бы сделал ему какой-то знак — и сразу же, быть может спугнутый шагами внизу на палубе, скрылся в пеньковой чаще, как браконьер в лесу.

Что бы это значило? Очевидно, матрос скрытно от всех, даже от капитана, хотел ему что-то сообщить. Какую-то тайну, порочащую его капитана? Стало быть, прежние подозрения должны сейчас подтвердиться? Или же, объятый сумрачной грезой, он просто случайное движение человека, занятого починкой снасти, принял за призывный знак?

Слегка обескураженный, капитан Делано снова поискал глазами в море свою шлюпку. Но в это время она скрылась за выступающим скалистым мысом. С нетерпением выжидая, когда ее нос покажется из-за камней, капитан Делано перегнулся через перила, надавил — и прогнившее дерево проломилось под его тяжестью. Не ухватись капитан Делано за висевшую здесь снасть, он неминуемо свалился бы прямо в море. Треск, хотя и негромкий, и всплеск, хотя и слабый, на судне, наверно, услышали. Капитан Делано посмотрел вверх и встретил спокойный заинтересованный взгляд одного из престарелых щипальщиков пакли, который оставил свой постамент и перебрался на бизань-гик; а снизу, невидимый для негра, из иллюминатора, словно лис из норы, снова украдкой выглядывал матрос-испанец. И опять что-то в его облике подсказало капитану Делано безумную мысль: а что, если все-таки болезнь дона Бенито, его внезапный уход вниз — не более как притворство, и в действительности он сейчас занят составлением заговора, а матрос каким-то образом об этом узнал и хочет предостеречь гостя, быть может, в благодарность за теплое слово участия, услышанное от него в первую минуту. Наверное, в предвидении вот такого вмешательства дон Бенито и постарался очернить в глазах американца своих матросов, расхвалив, в противоположность им, негров; хотя видно, что белые как раз ведут себя хорошо, а негры — плохо. И потом, белые от природы догадливее. Разве не естественно, что человек, питающий дурные намерения, будет превозносить тупость, не способную их разгадать, и порочить проницательность, от которой он бессилен их скрыть? Кажется, что так. Но если белые могут разоблачить дона Бенито, что же тогда, неужто он действует заодно с черными? Разве они годятся в сообщники? И потом, слыхано ли такое: белый человек, и дошел до того, чтобы предать чуть ли не самый род свой, объединясь против него с неграми? Одни сомнения потянули за собой другие. Погруженный в них, капитан Делано спустился на палубу и брел вдоль борта, как вдруг внимание его оказалось привлечено новым лицом. У люка, скрестив по-турецки ноги, сидел пожилой матрос. Кожа у него на лице висела сухими складками, точно пустой подклювный мешок пеликана; волосы щедро убелила седина; выражение черт было сосредоточенное и серьезное. Руки его были заняты обрезками каната, которые он связывал в один огромный узел. Вокруг услужливо толпились негры, по ходу его работы подавая и затягивая пряди.