Три дня без чародея - Мерцалов Игорь. Страница 27

— А что остается? — горько вздохнул Наум, — Будем кушать и гулять…

— Сейчас, косу доплету! Это я, когда из кремля к гадалкам подалась, спешила, даже не причесалась толком. Волосы под этот противный малахай затолкала, как были, и вот со вчерашнего дня ходила… слушай, а эти слова точно сработают?

— Точно, точно. Если не сработают, разрешаю отрубить мне голову, — отозвался Упрям, гася огонь. — У меня готово

Василиса закрутила косу вокруг головы и нацепила ненавистный малахай.

— У меня тоже… Ой, Упрям, что-то боязно. Может, на потом отложим? Меня же здесь в лицо только Лас и знает, прочие дружинники — уличанские, в кремле нечасто бывают.

— Все равно лучше поостеречься. Уж издали-то тебя всякий видел.

— Верно. Ну, давай! — решилась Василиса и уставилась на свое отражение.

Они стояли в спальне чародея, перед высоким вязантским стеклянным зеркалом. Немыслимо дорогая вещь — но очень полезная, приспособленная под многие заклинания.

Сосредоточение. Руки с чашкой зелья ощущают всплеск тепла — задрожали мистические токи, теперь важно не отвлекаться. Переколдовывать, как убедился Упрям на личном опыте, все-таки не стоит — мало ли чем кончится?

Упрям передал чашу Василисе, а сам взял наговоренный уголек и для начала коснулся подбородка княжны.

Добавил пару росчерков на скулы, будут острее и мужественнее. Хотя Наум как-то говорил, что уголек — не самое главное, свитки настойчиво советовали начинающим магам не пренебрегать упражнениями в рисовании. А Упрям делал по свиткам. Вот и сейчас, хотя помнил слова наизусть, не поленился лишний раз шагнуть к столу, свериться с записями.

— Как я согласилась? — скривилась Василиса, бросив взгляд на зелье — его по завершении надлежало выпить. — Ну и запах.

— Только не отвлекаться! Ну и что, что запах? Магия нервных людей не любит. Спокойствие и только спокойствие…

— Чирик-чик-чик!

— Ой! — Василиса вздрогнула, деревянная чаша со стуком покатилась к стене, щедро поливая зельем пол.

Уголек оставил косую черту через все лицо — если бы и уцелело зелье, продолжать волшбу уже не стоило, такой ужас получится — нави обзавидуются.

— Чик-чирик!

Чирикала птичка, вырезанная в правом верхнем углу рамы, в которую было заключено зеркало.

— Что это? — отступила Василиса.

— Не знаю, — ответил Упрям. — Хотя… догадываюсь.

— Чик-чир! Чири-ик! — с нарочитой внятностью пропела резная птичка.

— Что я должен сделать? — спросил у нее Упрям.

Птичка скосила на него единственный глаз и хмыкнула:

— Дернуть себя за нос! Ишь, какой исполнительный… не оторви! Пошутила я. — Голосок у нее был тонкий, но очень деловой. — Прикоснись к моему хохолку. Готов? Чирикаю: чирик-чик-чик!

— Встань-ка вот здесь, чтобы тебя видно не было, — сказал Упрям Василисе.

— Видно откуда? — удивилась она, но послушно шагнула за зеркало.

Ученик чародея коснулся искусно вырезанного деревянного хохолка, и зеркало тут же потемнело, по нему побежали разноцветные искры и сполохи.

— Еще, — шепотом подсказала птичка.

После третьего или четвертого касания блики ушли, и в зеркале отразился совершенно другой покой в богатом тереме, густо заставленный различным магическим хламом. Упрям успел разглядеть семь хрустальных шаров размеров от кулака до бычьей головы (Наум рассказывал, что их правильная шлифовка настолько сложна, что стоят они втрое против своего веса в золоте), несколько зеркал в серебряной и бронзовой оправе, завалы испещренного рунами пергамента на рабочем столе, неизменный котел, зелья, даже ступу с помелом — сущая древность, в них уже лет двести как никто не летает, кроме женщин (ведьм, разумеется).

Впрочем, хозяин этого покоя, возможно, не мог расстаться со ступой именно в силу личной привычки и недоверия к новшествам. На вид ему можно было дать и двести, и триста лет — хотя пришлось бы тут же признать, что для своих годов он неплохо сохранился. Одет он был в расшитое золотом подобие рясы и накидку, отороченную мехом. Сухие костлявые пальцы стискивали черный от времени посох. Лицо можно было бы принять за череп, если бы не острые, ничуть не замутненные возрастом глаза. Белоснежная борода ниспадала до колен, потом поднималась вверх, сама за себя заткнутая, дважды обвивалась вокруг туловища, ложилась на сгиб левой руки и только двумя локтями ниже наконец-то кончалась. Кустистые брови тяжко нависали над глазами, делая их взгляд особенно внушительным. Голова же была лысая и венчалась золотым обручем с тремя самоцветами.

— Ты кто? — строго прошамкал старик. — Откуда взялся?

— Я — ученик Наума.

— А-а, Упрям. Конечно, я тебя помню. Ты уже вернулся из Вязани?

— Я там не был, досточтимый Зорок, — невозмутимо ответил Упрям. Он знал старика, хотя в основном по рассказам чародея, лишь однажды видел его в сотворенном Наумом видении да еще слышал его голос из-за двери (пока Наум не велел убираться и не подслушивать — только Упрям совсем не подслушивал, честное слово, просто случайно задержался по пути в чаровальню…); и он знал, как следует с ним разговаривать.

— Ну да, само собой, — закивал Зорок. — К вязантам ездил Скоробогат, а ты ездил к чудинам.

— Я и у чудинов не был, досточтимый Зорок, — напомнил Упрям и поспешил добавить: — Я еще никогда не покидал Тверди.

— Правильно! Я помню — я просто проверяю тебя, — бодро выкрутился старик. — Разумеется, никогда не покидал… а кто же тогда ездил к чудинам? Может быть, Скоробогат?

— Может быть, — согласился Упрям.

— Нет, не может! — воскликнул старец, воздевая указующий перст, — Скоробогат ездил в Вязань, это я точно помню. Договаривался о Волшебном Праве в Аварии. Но кто же тогда ездил к чудинам?

«Кто угодно», — подумал про себя Упрям. Волшебное Право в Аварии, он знал, утверждалось без малого три века назад. По прошествии стольких лет проще было перечислить тех, кто в Чуди не бывал ни разу.

— А может, это они к нам приезжали? — спросил он вслух, прикидывая, как бы подтолкнуть Зорока к нужному разговору. — Наум рассказывал, они часто бывают в Ладоге.

— Ясное дело, бывают. И, конечно, Науму нечего делать в Чуди: зачем ехать, когда они все здесь? Наум в Чудь не ездил, это точно. Эх, молодо-зелено, ничего-то вы не знаете. Хоть бы у меня догадался спросить, а то — Наум у чудинов!.. А ты кто? — оборвал он себя, глядя мимо Упряма.

Так и есть — Василиса не удержалась и заглянула за край оправы зеркала. И тотчас порскнула назад, но уже была замечена.

— Это Невдогад, — сказал Упрям. — Он…

— Как же, помню, — закивал старик. — Я все помню, я всех знаю…

— Он к Науму приходил, — робко перебил его Упрям. — А Наума-то и нет.

— Помню, помню, нет Наума, — покивал еще длиннобородый и вдруг замер. — Наума нет! — торжественно объявил он, вспомнив, ради чего вызывал Дивный. — Нет Наума, а ведь у меня для него сообщение. Где Наум? Ответствуй, отрок.

— Он… — замялся ученик чародея, — Я знаю, он собирался в Ладогу…

— Собирался! — скривился Зорок. — Уже давно здесь должен быть! Этот наглый мальчишка смеет задерживать почтенных Старцев Разумных! Значит, он в дороге?

— Да, — согласился Упрям: пусть Совет так считает. Если правда станет известна в Ладоге, это вызовет скандал и переполох еще быстрее.

— Что же он, земными путями двинулся? — визгливо забрюзжал Зорок. — Может, нам еще до осени его ждать?