Путь к Сатане - Мередит Алекс. Страница 16

– Ну что ж, – мягко сказал он, – даже у меня нет власти над пристрастиями. Я могу лишь использовать их. Между тем – я голоден.

Он сел во главе стола. Ева справа от него, я слева, а Консардайн за мной. Прислуживали нам маньчжур-дворецкий и еще один китаец.

Очевидно, мы находились в башне. Окна располагались высоко, и я через них видел только голубое небо. На стенах висели картины Фрагонара и Буше; несомненно, они были получены благодаря "убедительности" посланцев Сатаны. Остальное в комнате соответствовало картинам; комната была обставлена с той же поразительной эклектикой и своеобразным пониманием прекрасного, которые я заметил и в большом зале, и в том помещении, где впервые увидел этого голубоглазого дьявола.

Ева, отказав мне в уважении, была со мной холодна, но вежлива, в разговоре с Сатаной и Консардайном она сверкала остроумием и умом. Все трое, казалось, забыли трагедию в храме и наказание Картрайта. Сатана был в хорошем настроении, но доброта его была дьявольским – только так я могу охарактеризовать это – напоминанием о диком звере, игривом, так как он не голоден, жестоком, но несколько смягчившим пытку, которой он подвергает жертву. В воображении возникла яркая картина: Сатана, как тигр, рвет тело человека, которого он несколько часов назад отправил к воротам ада.

Однако при солнечном свете он не казался больше таким ужасным. И если он и был, как выразился Баркер, "падок на развлечения", то он и сам отлично развлекал. Разговор коснулся Чингисхана, и с полчаса Сатана рассказывал нам о правителе Золотой Орды и его черном дворце в затерянном городе Хара-Хото в Гоби; его рассказы заставили меня забыть о настоящем, я как бы видел и слышал мир, исчезнувший десять столетий назад; рассказы трагические и комические, раблезианские и нежные – и все так ярко, будто он сам был свидетелем того, что описывал. Слушая, я думал, что иначе и быть не должно. Дьявол или нет, но этот человек очаровывал.

В конце он знаком приказал слугам удалиться и, когда они вышли, неожиданно спросил у меня:

– Ну, Джеймс Киркхем, да или нет?

Я изобразил колебание. Склонил голову на руку и украдкой бросил взгляд на Еву. Она изящными пальцами прикрывала рот, сдерживая зевок, – но лицо ее побледнело, только что оно таким не было. Я чувствовал, как осязаемо давит на меня воля Сатаны.

– Да или нет? – повторил он.

– Да, если, Сатана, вы ответите мне на один вопрос.

– Спрашивать никому не запрещено, – ответил он.

– Я хотел бы знать, какой вы... наниматель, прежде чем решусь на игру, в которой могу проиграть жизнь. Человек – это его цели плюс способы, которыми он достигает их. Что касается ваших методов, то у меня была достаточная возможность составить о них представление. Но каковы ваши цели? В старину, Сатана, этот вопрос не был необходим. Каждый, кто имел дело с вами, знал, что ваша цель – души для ваших печей. Но, как я понял, ад модернизировался вместе с его хозяином. Печи вышли из моды, и топлива для них не требуется. Но, как и прежде, вы приводите ваших возможных последователей на вершину горы и предлагаете им земные царства. Итак, вопрос. Что вы имеете от этого теперь?

– Вот одна из причин моего отвращения к мистеру Киркхему, – сказала Ева. – Он не признает ничего, что не было бы сбалансировано в бухгалтерских книгах. У него душа лавочника.

Я не обратил внимания на этот выпад. Но Сатана опять рассмеялся сквозь неподвижные губы.

– Достойный вопрос, Ева, – сказал он ей. – Не забывайте, что даже я веду расчеты – и предъявляю их, когда приходит время.

Последние слова он произнес медленно, задумчиво глядя на нее – и опять я заметил тень дьявольского злорадства в его лице. Она тоже заметила это и прикусила задрожавшую губу.

– Тогда ответьте, – резко сказал я, чтобы отвлечь от нее внимание Сатаны. Он посмотрел на меня, как бы подбирая слова.

– Назовем это, – сказал он наконец, – забавой. Я существую, чтобы забавляться. Только ради этого я остаюсь в мире, в котором, когда все сделано и сказано, забава в той или иной форме – единственная цель, единственная, делающая жизнь выносимой. Таким образом, как вы понимаете, моя цель проста. Но что же забавляет меня?

Три обстоятельства. Я великий драматург, величайший из когда-либо живших, потому что пьесы мои реальны. Я готовлю сцены для моих пьес, для моих фарсов и комедий, драм и трагедий, для моих эпопей. Я руковожу актерами. Я единственная аудитория, я вижу каждое действие, каждую линию в моих пьесах с начала до конца. Иногда то, что начинается как фарс, превращается в высокую трагедию, трагедии становятся фарсами, одноактные отступления развиваются в эпопеи, правительства уходят, великие падают со своих пьедесталов, низкие возвышаются. Некоторые живут ради шахмат. Я играю в шахматы живыми фигурами и одновременно несколько десятков партий во всех концах мира.

Все это забавляет меня. Далее, если я действительно князь тьмы, что, как я вижу, Джеймс Киркхем, вы не вполне признаете, мое искусство делает меня напарником другого сверхдраматурга, моего древнего небесного соперника, известного, в соответствии с наиболее распространенной местной религией, как Иегова. Нет, оно ставит меня выше: я переписываю его сценарий. Это также забавляет меня.

Под учтивой сардонической насмешкой я чувствовал правду. Для этого холодного чудовищного интеллекта мужчины и женщины – лишь марионетки, которых он передвигает по мировой сцене. Страдание, горе, боль телесная и духовная – всего лишь забавные реакции на создаваемые им ситуации. Подобно темной силе, чье имя он принял, души для Сатаны – его игрушки. Их гримасы развлекают его. В этом его вознаграждение за деятельность.

– Это одно из трех, – продолжал он. – Второе? Я ценитель красоты. В сущности, красота – единственное, что может вызвать во мне то, что может быть названо эмоцией. Время от времени случается, что человек, его мозг, глаза, сердце, руки, создает предметы, которые несут на себе печать совершенства, монополию на которое традиция приписывает тому самому небесному сопернику – я его уже упоминал. Это может быть картина, статуя, резное дерево, хрусталь, ваза, ткань – одна из десяти тысяч вещей. Но в ней заключено существо красоты, которую человечество называет божественной и которую слепо, ощупью всегда ищет – потому что она забавна. Лучшие из таких вещей я время от времени беру себе. Но – мне они интересны, только если я приобретаю их по-своему. Тут возникает третий момент – азарт, игра.

Например. По зрелом размышлении я решил, что Мона Лиза да Винчи из Лувра обладает качествами, которые мне желательны. Купить ее, разумеется, нельзя; да у меня и нет желания покупать. Однако она здесь. В этом доме. Я позволил Франции получить прекрасную копию, в которой мои эксперты в совершенстве воспроизвели даже микроскопические трещины в краске. Только теперь это начинают подозревать. Но уверенными никогда не будут – и это забавляет меня больше, чем если бы они знали точно.

Джеймс Киркхем, люди по всей земле рискуют жизнями в поисках сокровищ. Уверяю вас, что никогда, никогда за время существования человечества не было сокровищницы, подобной этому моему дому. Десять богатейших людей мира не могли бы купить ее. Она стоит больше, чем весь золотой запас Англии.

Ее стоимость в долларах и фунтах – для меня ничто. Но обладать этой сущностью красоты, жить с нею – это много! И знать, что плоды лучших вдохновений, ниспосланных с древности моим небесным соперником, теперь мои – забавно! Ха! Ха! – заревел он.

– Третье и последнее, – прервал он свой смех, – игра. Я коллекционер душ и прекрасного. Но я еще и игрок, и такой же превосходный, как коллекционер. Именно риск обостряет наслаждение, которое приносят мне мои пьесы. Он вносит последнюю "изюминку" в мои... приобретения. Я щедрый противник. Ставки в игре, которые могут получить мои соперники, неисчислимо выше, чем то, что могу приобрести я. Но играть со мной они – должны!

Несколько мгновений он смотрел на меня, выставив вперед голову.