Кот стоит насмерть - Мерфи Ширли Руссо. Страница 9

Она скучала по Джейн. Она скучала по Виноне. Много лет назад, когда умерла Винона, а Мэй только переехала в «Каса Капри», она знала, что проведёт последние годы жизни в одиночестве. Винона была её единственным настоящим другом. Они много лет провели вместе в том маленьком театре, и это было чудесное время. Они часами гуляли по городу, бродили по магазинам, ездили в Сан-Франциско. Винона любила разглядывать ткани для кукольного гардероба, хотя сама не шила. На самом деле Винона не испытывала настоящей любви к куклам, по крайней мере такой, как к кошкам.

Мэй Роз всегда забавляло то, что Винона регулярно ходила к пристани кормить бродячих кошек, как будто это была её единоличная ответственность. А как она баловала собственных кошек, устанавливала особые кошачьи дверки, покупала специальную еду и прочесывала всю округу, если одна из них не приходила домой. Она всегда ужасно переживала из-за своих кошек.

Но затем Винона переехала в Голливуд – ей представился отличный шанс поработать в бутафорском цехе киностудии «Метро-Голдвин-Майер». Мэй полагала, что Винона вёрнется что ей не понравится Голливуд, но та осталась. Она приезжала раз в год, и они проводили вместе несколько дней. Но затеи у Виноны обнаружился рак, в одночасье унесший её жизнь.

Мэй снова осталась одна.

Винона умерла. Джеймс умер. Дочери на другом конце страны. Когда Джейн Хаббл поселилась здесь, это было блаженство. Но вот теперь нет и Джейн. Медсестры говорили, что она в клинике: «А где ещё ей быть?» Но Мэй не верила им.

Она подарила Джейн одну из своих пяти кукол ещё до того, как подругу поразил инсульт – по крайней мере, Мэй сказали, что это инсульт. Как-то раз она спросила у медсестры, осталась ли кукла у Джейн, и та очень удивилась. А потом сказала: «Да, конечно, кукла у неё».

Если Джейн уехала или умерла, Мэй хотела бы получить свою куклу обратно на память о подруге. Но просить она не осмеливалась. Все сиделки были такими суровыми и даже сердитыми. Они неплохо заботились о своих подопечных, поддерживали чистоту, меняли белье, стирали одежду и кормили неплохо, но иногда Мэй чувствовала, что жестокий нрав Аделины Прайор, её холодность передались всему персоналу. Поэтому Мэй не с кем было поговорить.

А когда она позвонила своему попечителю и рассказала, что, по её мнению, Джейн вовсе не в больничном отделении, он говорил с ней как с жертвой старческого маразма. Сказал, что ему жаль, но, по словам владелицы пансионата мисс Прайор, Джейн слишком больна и не может принимать гостей, и что он не видит в этом ничего такого. Сказал, что больничное отделение слишком тесное, на каждом шагу капельницы, и что посетителям нежелательно болтаться там под ногами и мешать действительно больным людям.

Для Джейн, столь жизнерадостной и непокорной, наверняка было ненавистно пребывание в Заботе. В этом Джейн была похожа на Винону. Все те годы, которые Мэй и Винона провели вместе, Винона всегда была скандалисткой и вечно влипала в какие-нибудь неприятности. Она никогда не могла примириться с правилами, с распоряжениями владельца дома или управляющего театром, где она помогала с декорациями. Вот и Джейн была такой. И всегда говорила медсестрам, какие глупые у них тут правила. Она всех смешила, была такой буйной и беспечной, а потом они убрали её отсюда.

Четыре раза Мэй пыталась попасть в Заботу, и каждый раз медсестра замечала её, разворачивала её каталку и вывозила обратно. Это так унизительно, когда тебя вывозят в кресле против твоей воли, словно младенца.

Эула сказала, что Джейн, возможно, собрала вещички и покинула Заботу, несмотря на перенесенный приступ. Эула была теперь её последним другом. Эула, такая хмурая и вечно недовольная.

Она хотела рассказать про Джейн Бонни Доррис, которая затеяла программу «Друг-Не-Вдруг», но решила этого не делать. Бонни казалась ей чересчур деловитой и лишенной фантазии. Эта крепкая веснушчатая молодая женщина с песочными волосами никогда бы не поверила в исчезновение Джейн. Она бы только посмеялась над Мэй, как и все остальные.

Но когда заработала программа «Друг-Не-Вдруг», у Мэй по крайней мере появилась собеседница. Поглаживая Дульси, глядя в её умные зелёные глазки, Мэй могла рассказать ей обо всех своих тревогах, о которых никто другой не хотел слушать. Кошки понимают, что ты чувствуешь. Даже если не понимают слов, они по голосу догадываются о том, что у тебя на душе.

Возможно, кошечке нравился и её голос, потому что, казалось, она действительно слушает. Ложится, глядя прямо в лицо, и трогает своей мягкой лапкой её руку, словно говоря: «Всё в порядке. Я здесь. Я понимаю твое горе. Я с тобой, и я тебя люблю».

Глава 6

Утро выдалось невесёлое. У Джо судорожно подергивался желудок, и всё тело ныло от сострадания. Он видел из окна как Клайд на своем «Паккарде» вырулил задним ходом на улицу и поехал к ветеринару. Бедняга Барни лежал на переднем сиденье, завёрнутый в одеяло. Ему было так плохо, что он даже не мог сидеть и смотреть в окно. Старый золотистый ретривер всегда любил встречный ветер, с удовольствием смотрел на проплывающий мимо городской пейзаж. Но сегодня, когда Клайд нёс его из дома в машину, пёс безвольно висел у него на руках, словно полупустой мешок опилок.

Ещё вчера вечером Барни, казалось, был в полном порядке и резвился на заднем дворе, несмотря на артрит. Но, когда в свете наступившего утра Джо проскользнул на кухню, Барни лежал, тяжело дыша, на линолеуме, его глаза потускнели от боли, которая пряталась где-то глубоко внутри. Джо коснулся носом собачьей морды; нос Барни был сухим и горячим. Джо не догадывался, как сильно он любит Барни, пока не обнаружил старого золотистого ретривера распростертым на полу и стонущим от терзавшей его боли.

Джо ворвался в спальню и разбудил Клайда, а затем сам позвонил доктору Фиретти, назвавшись гостем Клайда; тем временем сам Дэймен натягивал мятый свитер и джинсы. Доктор Фиретти сказал, что будет ждать в клинике через десять минут.

Накануне Джо вернулся домой около трёх часов ночи, расставшись с Дульси на Морском проспекте; он до отвала наелся крольчатины и так устал после схватки с разъярённым енотом, что даже не пошёл на кухню проверить, есть ли там чем подкрепиться. Вместо этого он прошёл прямо в спальню и без сил рухнул на подушку рядом с Клайдом, даже не потрудившись смыть с морды кровь енота. Едва коснувшись подушки, он уснул.

Проснулся он два часа спустя от слабых стонов. Будильник в спальне показывал пять часов. Выбравшись на кухню, Джо обнаружил Барни, от боли бессильно развалившегося на линолеуме. Четверть часа спустя Барни уже был на пути к ветеринару, где его ждал холодный металлический стол, анестетики, клетка и прочие неприятные вещи, о которых Джо даже не хотелось думать.

Джо улёгся на спинку своего персонального кресла и посмотрел на пустынную улицу. В уличном воздухе всё ещё висел запах выхлопных газов, постепенно просачиваясь сквозь оконное стекло. Было слышно, как в кухне беспокойно бродит Руби, хватившись пропавшего друга. Чёрный Лабрадор не расставался с золотистым ретривером с тех пор, как они оба были щенками. Джо слышал, как он поскуливает и суетится; будучи не в силах больше терпеть огорчение старого Лабрадора, кот спрыгнул вниз и направился на кухню.

Распахнув дверь, он позвал громадного пса в гостиную и пригласил в своё личное кресло – восхитительно изодранное и устланное кошачьим духом частное владение. Он никогда и ни с кем не делил это кресло, ни кошки, ни собаки, ни люди не имели права даже приближаться к нему; но сейчас он подбодрил старого пса, и тот, кряхтя, забрался на сиденье.

Вытянувшись на мягкой потёртой подушке, Руби положил морду на ручку кресла и тяжело вздохнул. Джо устроился рядом с ним.

Кресло находилось в его распоряжении с тех самых пор, как Клайд нашёл едва живого раненого котёнка в сточной канаве Сан-Франциско. После нескольких нелёгких дней у ветеринара бедолага наконец оказался в доме. Клайд устроил для него чудесное ложе в коробке, однако кот предпочёл синее кресло единственное действительно удобное кресло в доме. Клайд спорить не стал. Джо всё ещё оставался несчастным больным котенком, который едва не расстался с жизнью. Ещё в младенчестве Джо уяснил, что если правильно сыграть на человеческой жалости, то можно добиться чего угодно.