Оружие разрушения - Мэрфи Уоррен. Страница 18

Когда бой окончился, Ниши поднялся с кресла и с великой радостью возвестил о победе, умолчав о том, сколь дешево она ему досталась. Добавил только, что отныне вся Япония должна трепетать от одного его имени.

Воины коварного сегуна заполонили крепость, ранее принадлежавшую его врагу.

Эту ночь Ниши провел в роскошной постели побежденного соседа, голова которого с острия копья у дверей спальни взирала на победителя.

Наутро приближенные нечестивца явились в опочивальню, чтобы разбудить своего повелителя, и, раскрыв рот, застыли от ужаса. У дверей стояло копье с насаженной на него головой Ниши Коварного. А обезглавленное тело его лежало на той самой кровати, на которой он провел свою последнюю ночь. И — послушай, Римо: на подушке лежала та же голова, что покоилась на ней прежде. Голова сегуна, который не вызывал к себе мастера Синанджу.

Чиун многозначительно выпрямился.

— Очень интересная история, — заключил Римо.

Мастер наклонил голову.

— Благодарю тебя.

— Но какое отношение она имеет к данному происшествию?

— Разве я закончил?

— Нет, но мне так показалось.

— Ты чересчур доверчив. Пора уже избавиться от этого качества и отомстить за поруганную честь Дома Синанджу!

— Я весь обратился в слух, — обреченно откликнулся Римо.

— Ты весь обратился в нюх и в бег. Но не об этом речь. Слушай же.

Никем не замеченный, Канг вернулся к себе, в деревню. Он не принес с собой золота, зато смыл кровью жесточайшую обиду. Теперь он мог спокойно жить в ожидании новых вызовов в Японию, где кровопролитные войны не прекращались еще много лет.

В те феодальные времена существовал такой обычай: если сегун умирал, не оставив наследника, то его самураи покидали службу и становились самураями, не имеющими хозяина, или ронинами.

— Ах вот как...

— Знай, Римо: считалось позором стать ронином. У них не было ни товарищей, ни вассалов, ни обязанностей. При них оставались только катана да их жалкое искусство. Некоторые из них нанимались за деньги на любую службу. Другие становились бедными земледельцами. Кое-кто занимался грабежами, а то и вещами похуже, например, политикой. В те времена самураев в Японии было больше, чем мест на службе у сегунов. Потому-то страну наводнили странствующие ронины.

— А, это как наши свободные коммивояжеры?

— Никакого сравнения и быть не может! — в гневе вскричал Чиун. — Сиди молча и слушай, и тогда поймешь, каким образом моя история касается нас.

Старик понизил голос.

— Потом некоторое время мастер Канг по-прежнему жил в тишине и спокойствии у себя в деревне. Однажды до него дошел слух, что некий крестьянин из соседней деревни убит странствующим японским самураем. Но, поскольку убитый был не из нашей деревни... — Чиун помолчал, чтобы дать Римо время осмыслить слово «нашей», — Канг не придал значения этому слуху. Самураи редко появлялись в Корее, но если дело касалось Синанджу, приходили в одноименную деревню.

— Пари держу, пришел и этот, — вставил Римо.

— Именно! Однажды утром он явился в деревню. Щеки его ввалились, под глазами темнели крути. С головы до ног он был закован в черные, как оникс, доспехи, правда, изрядно запыленные. Он пришел к Дому Мастеров, что стоит на холме, и возвысил голос: «Я Эдо, самурай, которого мастер Синанджу лишил хозяина».

Услышав эти слова, Канг вышел во двор и спросил пришельца: «Какого сегуна звал ты хозяином?»

«Ниши Храброго».

«Ниши Злосчастного. — Канг сплюнул на землю. — Он обманул Дом Синанджу и этим подписал себе приговор».

«Ты сделал из меня ронина, и я пришел отомстить за обиду».

Он обнажил свой черный катана и переложил его в левую руку.

«Лучше вонзи этот клинок себе в живот, ронин, чем угрожать мастеру Синанджу. Тебе же лучше будет», — сказал ему Канг.

Ронин, не говоря ни слова, опустил лезвие катана плашмя на запястье вытянутой вперед правой руки, словно изготовясь к схватке.

— Теперь я сам могу рассказать тебе, что случилось дальше, — перебил учителя Римо.

— Молчи и слушай! Ронин оскалил зубы, как раненый зверь, и в глазах его мрачным огнем сверкнула вся копившаяся в нем злоба. Внезапно лезвие поднялось в воздух, со свистом опустилось, и на землю упал отрубленный указательный палец правой руки ронина. Он нагнулся, поднял палец и швырнул его в лицо мастеру. Тот, конечно же, с легкостью уклонился.

А ронин, не теряя ни секунды, распорол себе клинком живот и безжизненно рухнул на землю.

— Ага, харакири, — кивнул Римо.

— Нет. Сеппуку! Только белые невежды называют это «харакири». Ты — не белый человек, хотя порой бываешь невеждой. Ритуальное самоубийство называется «сеппуку».

Ученик вздохнул.

— Значит, самурай умер?

— Не подобает тебе называть изгоя этим благородным именем. Он был всего лишь ронин. Да, он умер, причем мастер Канг остался у него в долгу.

Римо удивленно воскликнул:

— Как это?

— Знай же, Римо, для японцев характерно отрезать палец и бросать его в лицо врагу. Таким образом японец дает понять, что он бессилен отомстить за нанесенное ему оскорбление. Отрубленный палец ронина означал, что он предлагал Кангу загладить ошибку. Но в результате сеппуку мастер Канг уже никак не мог расквитаться. Итак, ронин умер. А над Кангом навеки повис невыплаченный долг.

Чиун снова качнулся. Римо внимательно смотрел ему в глаза и гадал: закончил он или нет? Судя но его позе, закончил, но так же он сидел и в прошлый раз. Римо не хотелось снова попасться на крючок.

— Что скажешь, Римо?

— Ты закончил?

— Разумеется! — Чиун заметно рассердился. — Так что же ты можешь сказать?

— А история твоя на этом завершилась?

Мастер Синанджу схватил себя за жидкую бороденку и дернул, как будто желая выйти из мрачного настроения.

— Нет!

— Только не расстраивайся! Не надо. Хорошо, ронин отрубил себе палец. Теперь кто-то перерубил твой ноготь. Одно ведь связано с другим?

— Конечно, связано.

— Ну, теперь я, кажется, кое-что понимаю. Потомок обиженного ронина пожелал отомстить тебе.

— Нет. Это тот самый ронин. Он вернулся.

— Откуда? Из могилы?

— Не имеет значения. Не важно. Я не нихонджин. — Заметив недоуменный взгляд Римо, Чиун пояснил: — «Нихонджин» — это выходец из страны Нихон, которая на вашем языке зовется Японией.

— Ты хочешь сказать, что твой ноготь перерубил призрак самурая?

— Да не самурай, ронин. Он становится материальным, только когда сам пожелает. У него нет лица. Он не принадлежит этому миру. Значит, он принадлежит другому миру. К чему лишние слова?

Римо пристально посмотрел в глаза учителю.

— Выходит, сейчас на моей машине разъезжает мертвый ронин?

— Да. И он не успокоится, пока не совершит возмездие.

— Он поломал твой ноготь. Что ему еще нужно? Ноготь за палец — разве этого недостаточно?

— Нет. Ему нужна моя жизнь. Возможно, твоя тоже. Мой мастер умер, он уже не лишит меня учителя. Похоже, он хочет лишить учителя тебя, последнего в линии Синанджу.

— Выходит, все дело в пальце?

— Да нет же, в лице! Как ты слушал? Канг утратил лицо.

— Так значит, что победил ронин. Не Канг ли должен преследовать его в Черном Небытии?

— Что я слышу? Логику белого человека! Ты осмелился парировать мне логикой белого человека!

— Тот парень уже когда-нибудь беспокоил Дом? После смерти, я имею в виду.

— Нет. Потому-то эту историю и не рассказывали. Решили, что, поскольку Канг остался у него в долгу, он не ищет другой мести. А вот сейчас он вернулся.

— Но где же здравый смысл? Где он был все эти годы? Откуда пришел?

— Он вышел из воды. Я слышал, как он выходил, но больше уже ничего не слышал. И катана не свистел в воздухе, потому что был нематериален, и тем не менее меня коснулось стальное лезвие.

— Ты хочешь сказать, что он дошел сюда пешком из самой Кореи?

— Да.

— А не проще ли ему было идти в другом направлении, через Берингов пролив и через Канаду? Если уж ты призрак, какой смысл выбирать более длинный маршрут? Бедняге пришлось пересечь всю Азию, всю Европу и прогуляться по дну довольно бурного Атлантического океана. Тихий он пересек гораздо быстрее, тебе не кажется?