В руках врага - Вебер Дэвид Марк. Страница 48

«Бедняжка, небось, вообразила, что со мной приключился припадок», – подумала она и продолжила осмотр кабинета. Обстановка и оборудование завладели лишь частью ее внимания: скользя по ним взглядом, она вспоминала последние шестьдесят лет в Звездном Королевстве и, мысленно потирая руки, предвкушала завоевание нового мира.

Алисон прекрасно знала, как в других системах относятся к уроженцам Беовульфа. Порой она даже задавалась вопросом, почему ее родину все и всюду провозглашали «самой декадентской планетой галактики». По части вольности нравов Старая Земля вполне могла оспорить этот сомнительный титул. Впрочем, пути Вселенной неисповедимы: возможно, такова была благодарность человечества за бесспорное первенство Сигмы Дракона в области биологических наук. Разработка методики пролонга явилась лишь самым впечатляющим из изобретений и открытий, повлиявших на здоровье и продолжительность жизни всего человеческого рода. Иными словами, влияние, которое оказала родная планета доктора Харрингтон практически на каждого человека в населенной галактике, уступало разве что влиянию Старой Земли, и уроженцы Беовульфа в глазах обитателей других миров автоматически воспринимались как нечто особенное. Правда, это не объясняло, почему все прицепились именно к сексуальным обычаям, а не, скажем, к патологическому пристрастию драконидов к головокружительным гонкам на гравилыжах.

Но обычаи обычаями, а влюбившись в студента Семмельвейсского университета Альфреда Харрингтона, Алисон оказалась перед необходимостью переселения в новый мир как в фигуральном, так и в буквальном смысле. Разумеется, Альфред не был простачком из захолустья: на протяжении веков Звездное Королевство уступало по уровню научно-технического развития разве что Солнечной Лиге, и Мантикора являлась не менее значительным центром цивилизации, чем сам Беовульф. Однако Альфред родился не на Мантикоре, а на Сфинксе, который среди трех обитаемых планет двойной системы Мантикоры пользовался репутацией наиболее строгого в вопросах нравственности мира. И все-таки Альфред вовсе не заставлял ее принять и признать провинциальные воззрения на мораль. Проблема заключалась в том, что он являлся стипендиатом военного ведомства и по завершении образования должен был оттрубить на действительной службе как минимум пятнадцать лет. У него не было возможности отказаться от возвращения, и таким образом, если она не хотела расстаться с ним, ей предстояло поселиться в его мире и столкнуться с господствующим там мировоззрением.

Будь в его словах хоть намек на неискренность, она бы улыбнулась, погладила его по головке и заверила, что давно выросла. Но озабоченность Альфреда ее судьбой настолько тронула Алисон, что она, скрывая смех, с восхитительной серьезностью заверила молодого человека, что обдумала его предостережения и, несмотря на весь ужас прозябания в захолустье, пришла к выводу, что сумеет выжить и там – раз уж иначе нельзя.

Впрочем, все оказалось не так страшно, как можно было подумать, исходя из его рассказов. На самом деле жители Беовульфа ничуть не превосходили «распутством» всех прочих и отличались, скорее, большей откровенностью и соответственно меньшим лицемерием в вопросах взаимоотношений между полами. Декларируя в этой сфере полную свободу, они признавали за каждым право на приемлемый для него образ жизни. Будь она ярой приверженкой стандартов, способных огорчить Альфреда, Алисон просто не приняла бы его предложение – как поступила бы и в том случае, если бы он думал, что она станет коверкать себя, пытаясь перенять чуждый ей стиль поведения.

Это не мешало ей считать обычаи Сфинкса чрезмерно пуританскими (ее искренне беспокоило то, что до связи с Полом Тэнкерсли Хонор практически не знала интимной жизни), однако за все время жизни с Альфредом у нее ни разу не возникло искушение завести себе еще и любовника.

Впрочем, Алисон вовсе не стремилась сделать факт своей супружеской верности всеобщим достоянием. Блюстители морали ждали от уроженки Беовульфа – того самого Беовульфа! – вызывающего поведения, а природное озорство заставляло ее постоянно поддразнивать их, балансируя у грани допустимого, но никогда ее не преступая. Она забавлялась, уверенная – как врач, – что оказывает благотворное воздействие на здоровье любителей посплетничать. Они с волнением следили за каждым ее шагом, а волнение, как известно, учащает пульс и разгоняет кровообращение. Время от времени это полезно.

Разумеется, она вовсе не хотела ставить Хонор своим поведением в неловкое положение, но собиралась внести в здешнюю жизнь некоторое разнообразие. Дочери это совсем не помешает.

После смерти Пола и дуэли с Павлом Юнгом Алисон узнала наконец об инциденте в Академии, так тяжело отразившемся на самовосприятии Хонор. Она поняла, что в свое время многое не смогла увидеть из-за собственного воспитания и скрытности Хонор, однако и сейчас дочь казалась ей слишком серьезной и эмоционально отстраненной. В конце концов, Пол погиб уже более пяти стандартных лет назад, и как бы Хонор ни любила его, ей давно пора перестать жить прошлым и подумать о будущем. А если дочери требуется немного встряхнуться, то разве не долг матери об этом позаботиться?

Доктор Харрингтон понимала, что Грейсон еще более консервативен, нежели Сфинкс, и к уроженке Беовульфа здесь будет приковано еще более пристальное внимание. Однако Миранда, похоже, чувствовала себя в обществе гостьи вполне комфортно. Это радовало, ибо Алисон уже успела понять, что, несмотря на официальный титул «служанки», Миранда пользуется немалым влиянием во Дворце и во всем поместье. Доктор Харрингтон в любом случае постаралась бы заручиться ее расположением, а коль скоро они сразу нашли общий язык, готова была счесть Лафолле своей первой союзницей в предстоящем завоевании Грейсона.

«Нужно воспользоваться тем, что Хонор в космосе, и провести кампанию по всем правилам», – мечтательно подумала Алисон, и тут ей в голову пришла новая мысль.

Усевшись в удобное кресло, она знаком пригласила Миранду занять место за кофейным столиком напротив. Как только служанка села, Фаррагут вскочил ей на колени. Алисон усмехнулась:

– Помню, как Хонор впервые принесла домой Нимица, – сказала она. – Глядя на нее, сейчас в это трудно поверить, но она относится к третьему поколению прошедших пролонг, а поэтому расти начала поздно, лет в шестнадцать. Когда Нимиц принял ее, он был чуть ли не с нее ростом, но она все равно повсюду таскала его на плече. Я боялась, что у него ноги атрофируются.

– Фаррагут не так плох, миледи, – с улыбкой сказала Миранда, почесывая урчащего кота за ушами.

– Пока не так плох, – хмыкнула Алисон. – Но древесные коты – народ бессовестно гедонистический, так что будьте настороже.

– Постараюсь, миледи.

– А еще я хотела бы попросить вас об одолжении. Даже о двух.

– Чем могу служить?

– Прежде всего я попросила бы не называть меня «миледи», – сказала доктор Харрингтон и, увидев, как изменилась в лице Миранда, с лукавой усмешкой пояснила: – Дело в том, что родом я вовсе не из знати. Мне понятно, что Хонор теперь большая шишка, и по отношению к ней такое обращение, наверное, уместно, но я, слыша слово «миледи», не сразу понимаю, что разговаривают со мной.

Миранда покрепче прижала Фаррагута к груди, положила ногу на ногу и, серьезно глядя на собеседницу, сказала:

– Боюсь, тут все не так просто, как вам кажется, ми… доктор. Ваша дочь – землевладелец, первая в истории женщина, носящая такой титул, а правила обращения к землевладельцам и членам их семей… Они и так претерпели изменения. Раньше существовало лишь обращение «милорд». Нельзя же одним махом изменить все. Давайте признаем, что грейсонцы имеют право на некоторое упрямство.

– Тем не менее, если вам, конечно, не трудно, попробуйте называть меня Алисон, а еще лучше просто Элли; во всяком случае наедине, в неофициальной обстановке, – с нарочитой серьезностью сказала доктор Харрингтон.

Миранда чуть покраснела, но тут же улыбнулась, и Алисон ответила ей такой же улыбкой: