Уик-энд на берегу океана - Мерль Робер. Страница 4

– Иди, целуй своего генерала в задницу, красатуля! – крикнул ему вслед Ниттель.

Он схватился за ручки и поставил тележку между рельсами.

– Раз уж мы сюда взгромоздились, так и поедем, – сказал он, – а спустимся подальше. Там насыпь кончается. А трястись, что там, что здесь, – один черт!

Вдруг он остановился.

– Нет, ты видел эту стерву с его пушкой? Видел, а? Он, падло, чуть меня не хлопнул! Где это слыхано? – добавил он, подумав. – Теперь уже, выходит, французы промеж себя дерутся? Вот до чего дошло. Раз у тебя пушка, значит – ты и господин. Да разве тут джунгли? «Я вам приказываю подать назад!» – говорит и, хлоп, тащит свою пушку. Это что же за номера такие, а?

Становилось все жарче. Майа снял куртку, перекинул ее через руку. Моря не было видно, но его соседство угадывалось. Оттуда дул резкий соленый ветер. С железнодорожной насыпи они видели, как вдоль всей улицы до самого конца стоят параллельно в два ряда брошенные машины.

– До этой сволочной войны, – сказал Ниттель, – я, можно сказать, был человек счастливый, хорошо зарабатывал. Ночной шофер. Конечно, ты скажешь, утомительно, зато двойной тариф, чаевые, да и клиентура, само собой, другая! А, главное, машина-то моя собственная, значит, на себя работал. А счетчик всегда можно подкрутить, сам понимаешь…

Он помолчал.

– Так-то оно, браток! И каждое утро выкладываешь жене сто франков… Сто! Как в аптеке! И мне еще оставалось, это уж точно… Так что я себе ни в чем не отказывал. На одни аперитивы, бывало, за ночь сорок монет истратишь.

– Сорок?!

– А как же! Встречаешь в барах корешей, сначала один поставит, потом другой, неловко жаться. Не то чтобы я такой уж пьяница, пиво, правда, люблю, ну перно тоже иногда пропустишь, а вообще-то я не пьяница, но стаканчиков десять – пятнадцать за ночь запросто выпивал.

Он опустил ручки, установил в равновесии тележку, обогнул ее и деликатным движением натянул подол платья на голые ноги покойницы. Но платье все равно доходило ей только до колен.

– Сам не знаю, чего это я стараюсь, – обратился он к Майа извиняющимся тоном. – Вот уж второй раз платье натягиваю, но разве при таких толчках оно удержится. Да и платьишко-то, честно говоря, коротенькое.

Он снова толкнул тележку.

– А ведь, поди ж ты, до сих пор о том мерзавце вспоминаю… «Приказываю вам осадить!» – и сразу хлоп – вытаскивает свою пушку. Ну и номера! Так я тебе о чем говорил, – начал он снова, – ночной шофер – это и денежки, да и интересно; ты даже представить себе не можешь, чего только не насмотришься, ума-разума набираешься, прямо другим человеком станешь.

И по шпалам тоже было нелегко катить тележку.

– А ты что до войны делал? – вдруг спросил он.

– Да так, ничего особенного.

– Раз так, пусть так, – сказал Ниттель, – я ведь только для разговора спросил. Ну хоть работа-то по нутру? Странное дело. Ты скорее на учителя похож, страх какой серьезный.

Майа улыбнулся.

– А разве у учителей такой уж серьезный вид?

– Да я не об том. Я одного знал, такой весельчак был, а все-таки вид у него… Я вот что тебе скажу, раз они учат ребятишек, у них у всех такой вид делается… Вид у них такой, хочу тебе сказать, будто они за тобой все время следят, как бы ты глупость не сморозил.

– Значит, у меня такой вид?

– Да, вид у тебя такой, – подтвердил Ниттель. И великодушно добавил: – Какой вид есть, такой и есть, заметь. И не твоя в том вина, что у тебя такой вид. Да так вот, – сказал он, помолчав, – каждое утро выкладывал жене сто франков. Сто! Да-да! Она не жаловалась, счастье ей выпало, ты уж мне поверь. Ведь я ишачил, а на стороне ни-ни-ни… Да и вообще, отец семейства! Как положено. Подожди-ка, – добавил он, опустив на землю оглобли и устремив на Майа пристальный взгляд светло-голубых глаз, – я сейчас тебе карточку своего малого покажу.

Ну ясно! Маленький, засаленный, туго набитый бумажник! Чуть помятая карточка, и протягивают вам ее, слегка отставив палец! И мальчуган, одетый в костюм для первого причастия, с толстым молитвенником, зажатым под локтем, с напомаженными до блеска волосами, с тем ошалелым видом, который бывает у детей в дни великих праздников.

– А он у тебя крепыш!

– Еще бы! В школе он их всех тузит. Я не потому говорю, что он мой сын, но сам посмотри, какой парень – а?

Ниттель спрятал фотографию в бумажник.

– Малый у монахов учится, – добавил он скромно. – Я сам, заметь, попам ни на грош не верю. Ихним адом меня не запугаешь, в ихний рай я не верю, но детишки – дело другое. Я, видишь ли, предпочитаю платить, лишь бы у малого были принципы.

Несколько минут он молча тащил тележку, которая подпрыгивала на камнях мостовой. Платье покойницы снова задралось, и на солнце подрагивали ее розовые ляжки.

– Жене моей не на что было жаловаться, – повторил Ниттель. – Я человек серьезный, и вообще, по-моему, она просто в рубашке родилась. А насчет всего прочего, не поверишь, я хоть здоровяк, а не особенно ходок. Есть у меня жена, с меня хватает. Другие по бабам шляются, все никак не остепенятся. Это не в моем, браток, обычае. Ну, бывает раза два, от силы три в неделю, вместе с ребятами, и то только для смеху. Знаешь, встретимся, бывало, где-нибудь в баре часа в два ночи. К этому времени уже измотаешься порядком, попробуй поводи машину ночью, даже глаза начинает ломить. Ну выпьешь два-три маленьких, чтобы в себя прийти. А главное, всегда кто-нибудь да поднесет. «Эй, ребята! Рванем?» Ну как откажешь, ведь в дураках ходить будешь. «Рванем», – говорю, и, хлоп, все рассаживаются по своим бандурам… Куда ехать, нам известно, все улицы наперечет знаем. Ты бы, друг, поглядел – четыре такси одно за другим цепочкой, представляешь? Чисто кавалькада, один другого обогнать старается, Вот это работка! Крыло к крылу! Тут гляди в оба – среди шоферов такие шутники, такие свиньи попадаются… Умеют водить, спору нет. Все ведь классные шоферы, можешь мне поверить. Тут, главное, рефлекс надо иметь. Всякому хочется на финиш вырваться. Ну, останавливаемся, посвистим девчонкам!

– И тебе это доставляло удовольствие?

Ниттель недоуменно глянул на Майа.

– Ты что, сбрендил? Да разве это для удовольствия, я же тебе говорил, для смеху. На чем это я остановился? – добавил он.

– Как вы девкам свистели.

– Верно, значит, подсвистываем. Да, скажу я тебе! Некоторые парни забавлялись с девчонками прямо на сиденье. Это не в моем, брат, духе. Я на таких девчонок особенно не зарюсь. Я сижу, а девчонка на коленях у моих ног. Веришь? Словно паша какой. И, знаешь, мне тогда чудится, будто и я барин, хоть на часок. Удобно сижу на заднем сиденье, а девчонка у моих ног! Вот тогда-то и чувствуешь себя важной персоной! «Жозеф, можете ехать!» Иной раз, понимаешь, я заранее покупал дорогую сигару, чтобы в этот момент покурить. Понимаешь? Я на заднем сиденье, удобно так сижу, в зубах сигара, ну чисто хозяин со своей машинисткой. Девка у моих ног, понятно? Ну фабрикант, что ли, понятно? Словом, крупный делец. И за все про все две десятки.

– Это у тебя от воображения. В конце концов это не бог весть что.

– Верно, верно, – живо подхватил Ниттель, – но ведь за все про все две десятки, понимаешь, две десятки. А некоторые парни вообще ничего не платят. Прогонят девку, а денег не дадут.

– Ну это уже свинство.

Ниттель вскинул на Майа свои простодушные глаза.

– Свинство. С чего это ты взял? По отношению к девчонкам, что ли? Подумаешь, девчонки! И говорить о них не стоит! Я, заметь, никогда так не делаю. Я ведь не такой, у меня принцип есть. Надо тебе сказать, – добавил он, помолчав, – я тоже у монахов воспитывался.

Майа улыбнулся и вытащил из кармана пачку «голуаз».

– Сигарету?

– Тебе не останется.

– Ничего, бери. Они мне дешево обошлись. Торговец не захотел денег брать.

– Врешь! – крикнул Ниттель и даже остановился. – Ведь врешь, да?

– Чистая правда.

– Ты что надо мной смеешься?

– Ничуть.

– Ты говоришь, он не захотел с тебя денег брать?