Роковая весна - Мартон Сандра. Страница 22

— Черт возьми! — он взял ее за плечи. — Я пытаюсь исправить положение, если хочешь, извиняюсь. Почему ты все так усложняешь?

«Ну и ну! Он перед ней извиняется… Дэниел Торп чувствует себя виноватым? Быть этого не может. Чепуха какая-то! Размечталась…»

— Может, вам следует сказать, за что вы извиняетесь? Уж не потому ли, что угрожали моим друзьям? Или за то, что заставили меня уехать из Амстердама? Нет уж, будьте так великодушны, назовите свои поступки, за которые вам неловко.

— Идет! Начнем с начала, посмотри на все моими глазами. В мюллеровской хате, голая…

Миранда засмеялась. «Называется, он просит прощения…»

— Опять двадцать пять! Я не хочу в сотый раз объяснять, что я не…

— Ты можешь меня выслушать? Тебе ничего не нужно объяснять, вернее, ты не должна. Вот в чем все дело!

— Какое дело, Дэниел?

— Я был не прав, — он повысил голос. — Ты художница. Иногда подрабатывала натурщицей. А я, скотина, заподозрил тебя Бог знает в чем.

«Извиняется!.. Похоже, что да. Но почему? Что случилось? Может, Софи вразумила его?»

— Что случилось? Почему такие перемены?

— Я сегодня звонил Мюллеру, — Дэниел перевел дыхание, — он мне сказал… «Вот это номер!»

— Эрнст Мюллер — лживая гадина, — зазвенел ее голос.

— Но сегодня он не лгал. Он сказал, что даже не знаком с тобой.

— И вы ему поверили?

— Да.

— А в тот, в первый раз, когда он сказал, что спал со мной, вы тоже ему поверили?

— Не нужно так, Миранда, — он нервно откинул волосы со лба. — Тогда я был зол. Чертовски зол. Ну, ошибся…

— Проясним кое-какие детали. Вы дважды обращались к Эрнсту Мюллеру, чтобы собрать обо мне сведения. Дважды… Так?

— Миранда, дай мне, черт возьми, хоть слово сказать. Я сейчас все объясню тебе. О'кей?

— Я прошу вас… мне нужно понять, почему вы оба раза поверили этому… этому…

— Потому, что тогда я не знал тебя. Потому что теперь я многое понял. Какое это имеет значение? — он обнял ее за плечи. — Я же пытаюсь сказать тебе, что я был не прав. А ты… ты мне мешаешь.

Миранда посмотрела на него, а сердце ее буквально пустилось в пляс: «Ну, что? Добрый принц? Самый добрый?»

— Миранда, — голос Дэниела звучал нежно и ласково, — я дурак дураком.

— Никто с этим и не спорит, — уточнила девушка строгим голосом.

— Ну, тогда… — он заулыбался.

— Мне следует прийти в восторг, потому что вы… вы, наконец, перестали считать, что я торгую своим…

Он засмеялся и, не дав договорить, притронулся к ее губам.

— Вы думаете, что меня волнует ваше мнение? — спросил Дэниел.

— Надеюсь, что да. Потому что мне не все равно, что обо мне думаешь ты, — тут она не заметила, что перешла в разговоре «на ты».

«А сердце заходилось от радости!.. Будто оно знает; что Дэниел смотрит на меня с нежностью, будто видит его ласковую улыбку…»

— Миранда!

— Да.

Дэниел взял в ладони ее лицо и заглянул в глаза близко-близко.

— Я все сделаю для тебя. Ты мне веришь?

— Не знаю, Дэниел. Я бы очень хотела…

— Миранда, дорогая. Не будем загадывать. Будет так, как будет. А сейчас мы пойдем слушать музыку, потом ужинать, а потом, если скажешь, что не хочешь больше меня видеть…

— Вы меня отправите в Амстердам? Помолчав, он спросил:

— Ты и в самом деле этого хочешь?

«Ах, если бы она знала?»

У входа в концертный зал стояла большая толпа. Спрашивали лишний билет. Дэниел обнял Миранду и, чуть отодвигая одних, ловко обходя других, повел к входу.

— Если мы не поспешим, то рискуем застрять в фойе до антракта. Лучше сделаем наоборот. Уйдем в антракте, если не возражаешь.

— Хорошо. Посмотрим.

Когда закончилось первое отделение, Миранда ощущала восторг, и уходить ей не хотелось. «Волшебные звуки музыки, ослепительный зал, празднично оживленная публика и бесподобный Дэниел, самый лучший в мире Дэниел…»

Музыка взволновала и его, но он не был бы Дэниелом Торпом, если бы не шутил по всякому поводу или совсем без повода. Наклоняясь к ней, слегка касаясь губами ее ушка, он весело рассказал все, что знал об архитекторе, строившем этот зал, потом припомнил многих великих музыкантов, которые выступали на этой сцене, а затем предположил, что скрипачам сегодня трудно вести свою партию, так как свет, падающий сверху, отражаясь от лысины дирижера, слепит им глаза.

В антракте они вышли в фойе, он усадил ее в кресло, а сам, как ледокол в океане, отправился пробивать дорогу к бару. Конечно же, он не поинтересовался, захочет ли она одиноко ожидать его в углу, правда, оставил ей право решать, уходят ли они или снова возвращаются в зал.

Миранда достала из сумочки листок бумаги, огрызок карандаша и стала по памяти делать наброски. «Дирижер, скрипачи, сцена…» Она не заметила, как он вернулся.

— Тулуз-Лотрек, говорят, тоже был фанатом, — шепнул он ей на ухо.

— Дэниел, мне хочется успеть все, что я вижу и чувствую, запечатлеть на бумаге, — смутилась Миранда, пряча набросок в сумочку.

— Париж — Мекка всех художников мира. Правильно? — сказал он и протянул ей бокал вина.

— Я всегда мечтала оказаться в Париже. Мои родители меня не понимали, считали, что вполне можно обойтись и Нью-Йорком.

— Нью-Йорк?.. — он радостно воскликнул. — Подумать только! Мы жили в одном городе и не встретились. Я поражен!

— А я нет. Полагаю, что мы с вами из разных слоев общества, — она снова перешла «на вы». А кроме того, — отпив глоток, она продолжила, — в Нью-Йорке я жила всего год. Детство и юность прошли в Филадельфии.

— Твоя семья из Филадельфии? Миранда кивнула.

— Мама, папа, маленькая сестренка, две кошки и пес.

— Наверно, кошки и пес заплакали, когда ты получила первую стипендию?

— О, да! — засмеялась Миранда.

— Твои родители тоже художники?

— Папа — механик. А мама… однажды смастерила мне изумительный маскарадный костюм. Как вы полагаете, это что-нибудь да значит?

— Без сомнения, — он приподнял бокал, как бы поздравляя ее с удачей, и улыбнулся. — Художественные наклонности определенно заложены в генах семьи Стюартов.

— А вы? Вы выросли в семье удачливых предпринимателей?

— Нет. Совсем не так. «Удача» в моей семье было запретным словом.

— Я не поняла.

— А я и до сих пор не все понимаю. Хорошо помню, что у матери для отца другого прозвища, кроме как «неудачник», не было. — Дэниел залпом допил вино.

— А зачем? Для чего она это ему говорила? — спросила Миранда.

— Ты, думаю, назвала бы его «мечтателем». Он всю жизнь лелеял в сердце мечту — разбогатеть или стать знаменитым.

— И этого не произошло?

— Конечно, — Дэниел замолчал. — Я ненавидел мать за ее отношение к отцу. Только теперь я понимаю, что ей досталось, как она пыталась сводить концы с концами в то время, когда отец сидел в своей берлоге и обдумывал варианты, как снюхаться с денежными ребятами.

Миранда наконец поняла, какие чувства волновали Дэниела. Интуитивно угадала, что этим он никогда и ни с кем не делился. Она обрадовалась, поняв, как много это для нее значит.

— А вы выбились в люди? — спросила она, мягко улыбнувшись. — Снюхались с денежными ребятами?

— Полагаю, да, — ответил Дэниел задумчиво.

— Значит, ваш отец успокоился, радуясь успехам сына.

— Он об этом никогда не узнает. Умер до того, как я чего-то добился в жизни.

— Но, если бы он… — Дэниел не успел договорить, так как зазвенел звонок. Все направились в зал. «Как не вовремя», — подумала Миранда и поставила пустой бокал на столике. Дэниел накрыл ладонью ее руку.

— Миранда, ты очень хочешь вернуться в зал? Или, может, лучше отправимся смотреть ночной Париж?

— Я предпочту Париж, — ответила она без колебаний, и Дэниел, крепко обняв ее за талию, повел к выходу.

Они долго бродили, держась за руки, по оживленным, ярко освещенным улицам Парижа и наконец пришли к реке. По каменным ступеням спустились к самой воде. На ее темной глади серебрилась лунная дорожка. Затем, пока они шли по набережной, выложенной плитами, до следующей лестницы, вода становилась то темно-зеленой, то золотисто-желтой. Когда они наконец снова поднялись по лестнице и оказались на узенькой улочке, выложенной брусчаткой, улочка-ручеек приняла их и повела за собой под уклон. Миранда сняла туфли и пошла босиком, Дэниел сунул их в карманы пиджака.