Царь Давид - Мессадье Жеральд. Страница 21

Он склонился над Мелхолой и долго смотрел на нее: поджатая нога, приоткрытый рот, цвет кожи от бледно-бронзовой до румяной, соски как маленькие темные плоды. Он удивлялся, как сестры могут быть такими похожими и в то же время такими разными. В ней присутствовало то малое, что он заметил в Мерове, то, что вызывало напоминание о хлебе и меде, – только она была на два года моложе своей сестры. Мелхола заставляла думать о дереве, одновременно роза и гранат. Он назвал ее ласково «фруктовым садом».

Разглядывая ее тело, он поднялся до уха: лепесток розы – тот же цвет, тот же шелк на ощупь, но более сложные линии, предназначенные сбить с пути палец, отверстие, скрытое мочкой уха. Одновременно роза и ракушка. Здесь женщины ловят слова, слова, которые затуманивают их мозг. «В глубине души мы все женского пола посредством уха. Самуил овладел мной через ухо, с помощью уха меня взял Ионафан».

Он вздохнул, встал, оделся и вышел. Охрана стояла неподалеку. Солдаты приветствовали его улыбками. Возвращаясь с утренней прогулки и приводя в порядок сандалии за палаткой, Давид услышал шепот лейтенанта охраны напарнику: «Камень для Голиафа, копье для детей царя». Он удержался от смеха. Кормилицы шли к Мелхоле, чтобы одеть ее для праздника.

Чуть позже он сыграет ей на лире.

Глава 19

ЛИРА И ИЗМЕННИК

Он сделал это в тот вечер, когда они снова уединились в палатке.

На протяжении многих недель после своего прибытия в Гиву он не пел еще ни разу. Мелхола обнаружила, что голос ее супруга горячий, изменчивый, что удивило ее и сразу пленило, пробуждая волнение, охватившее ее накануне. То высокий голос ребенка, то низкий голос мужчины, и было чему удивляться, как ему удавалось воплотить в себе двух совершенно разных людей? Она тем не менее не удивлялась, вспоминая, с каким удовольствием несколько часов назад отдалась этому молодому человеку, который воплощал в себе одновременно кротость жертвы и силу хищника.

Она подала ему теплое вино, чтобы усладить его горло, и вспомнила о страстном влечении, которое Ионафан испытывал к Давиду, в то время как притяжение его усиливалось и развивалось в тени, словно дым, который выходит из ящика, где горит, истощаясь, ладан.

Затуманенный взгляд, потерянный в реальном мире, Давид понимал теперь слова Самуила, там, в Рама, когда перед старейшинами он говорил о Боге Яхве, едином Боге иудеев! Да, надо было, чтобы он был один! Нужен был один Бог, потому что приближалось время испытаний, и к могуществу кого, если не этого Бога, взывал Давид, пастух, ставший царем.

Его голос поднялся, натянулся тетивой, вибрируя стрелой.

«Давид!» – пела Мелхола про себя. Ее сердце закружилось в этой музыке.

Ей почудилось, что она слышит шепот, она подняла полог палатки и увидела в темноте людей, впереди которых стоял Ионафан.

– Давид! – закричала она. – Они все тебя слушают. Целая толпа стоит перед входом!

Он поднялся, чтобы посмотреть на неожиданных слушателей. Его лейтенанты, солдаты, дети и несколько старых женщин. Они действительно стояли и слушали его в ночи. Он смущенно улыбнулся.

– Мы думали, что слышим вестника божьего, – сказал Ионафан вкрадчиво. – Сожалею, что прервал тебя.

Взволнованные, они расцеловались в ночном сумраке, едва освещаемом факелом. Он схватил руку Ионафана, положил ее на плечо и спросил, как эти люди узнали, что он поет.

– Услышали солдаты охраны, позвали других, и слух, словно дым по иссушенному холму, распространился по Гиве.

– Ты споешь также для нас? – спросила старая женщина, беззубо улыбаясь. – Ведь это в первый раз меня вытащили из постели помечтать!

Он кивнул головой, чуть удивленный силой притяжения своего голоса. Он споет для них, да.

– Для кого же пою я?

Взгляд Ионафана подавлял его. Он поскорее устремился в палатку.

Мелхола не поняла, почему в эту ночь Давид был более пылок, чем в предыдущую. Он добивался ее больше, чем она побуждала его.

«Любить и предать любимого! – думал он, отходя ко сну, в тот вечер его собственное предательство жгло ему лицо. – Какое страдание для изменника! Какая несправедливость для невинного! Сначала я взял его любовь, а теперь трон! Да поможет мне Бог, ведь он хотел этого!»

В ту ночь по его щекам текли слезы.

Глава 20

РАЗРЫВ

Глухая тоска воцарилась в Гиве, как пылкий ветер.

Весь город знал, что Саул закрылся ото всех в своем доме в течение уже многих дней. Одни говорили, что он мучается от тоски, другие ссылались на мигрень. Царь никого не видел, за исключением его детей, супруги Ахиноам, любовницы Риспа, а также Абеля и Авенира. Но основная причина этой меланхолии была известна всем: блестящие успехи Давида. Они-то и бередили рану царского самолюбия.

– Его звезда померкла, – шли слухи по вечерам после ужина среди солдат, крестьян и сыщиков.

После свадебного ужина Давид не видел Саула, и он очень удивился, когда Ионафан пришел просить его развеять меланхолию отца своим пением. Давид поднял на Ионафана изумленный взгляд.

– Твой отец, кажется, не ценит мое присутствие, – сказал он.

– Твой успех затмил его славу, это неприятно царю, – ответил Ионафан, – но он умный человек и одолел свое чувство.

Ионафан шагал взад-вперед, испытывая смешанные чувства.

– Это хороший случай для примирения, а также для демонстрации своей доброй воли, – прибавил Ионафан.

– Почему он закрылся в своем дворце?

– Я думаю, из-за Самуила. Как ты знаешь, великий ясновидящий отвернулся от него, и мой отец страдает от этого.

Давид проанализировал слова Ионафана, и его сердце забилось чаще: знал ли Ионафан, что не только Самуил отвернулся от Саула, но и другие знатные люди, а также о том, что пророк назначил преемника Саула? Его снова охватила дрожь, когда Ионафан обронил:

– Рассказывают даже, что это тебя Самуил выбрал сменить отца.

Было ли известно Ионафану о коронации Давида в присутствии старейшин? Или до царевича дошли только смутные слухи? Испытывающий взгляд Давида Ионафан воспринял как вопросительный.

– Ты не знаешь об этих слухах? Ну! – воскликнул Ионафан. – Но они бессмысленны, поскольку мы, три брата, являемся наследниками нашего отца. Даже если отец и слышал об этом, он не придал тому никакого значения, и ты ошибаешься, думая, что он обижается на тебя из-за причуды Самуила.

Боль лишила Давида речи. Он проклял желание власти, которое сжимало его сердце своей железной рукой, подавляя самые нежные чувства. А он, Давид, пастух, который любил петь, охраняя свои стада, оказался безоружным, заключенным в одну клетку с царем, принужденный небесными властителями к дуэли, из которой он должен выйти победителем, но с разбитым сердцем.

Давид кивнул головой. Ионафан расценил этот жест как согласие.

– Я знал, что ты не сможешь отказать мне, – сказал он. – Я ему передам.

Давид весь день не мог унять тоску. Он поделился своими чувствами с Мелхолой, но та успокоила супруга:

– Если Ионафан тебя об этом просил, значит, он уже сообщил об этом моему отцу, – сказала она. – А если мой отец согласился, чтобы ты пел для него, значит, он хочет примирения.

Вечером, взяв свою лиру, Давид медленно направился к дому Саула. Его встретил надсмотрщик рабов, потом появился Ахия.

– Я думаю, что это пойдет ему на пользу, – сказал он вполголоса. – Все утверждают, что ты восхитительный певец. Я сожалею, что не слышал тебя раньше. Но я буду рядом, за дверью, чтоб наконец получить это удовольствие.

И он сам открыл дверь.

– Саул, Давид ждет твоих приказаний, – провозгласил он.