Суд волков - Мессадье Жеральд. Страница 16

– Я привез тебе шубу, – сказал он, вытягивая ноги. – Из меха серебристой лисы, который добывают охотники в Польше. Она защищает от самого лютого холода.

Он скрестил руки на животе. Взгляд у него был сонный, вид почти благостный. Ей стало больно от мысли, что сейчас придется причинить боль ему.

– Жак… – сказала она.

Он повернул голову, и напряженное выражение на лице Жанны вывело его из дремоты. Он ждал продолжения; его не последовало. Жанна прикусила нижнюю губу: это его испугало.

– Дурная новость? – вскрикнул он, выпрямившись. Она склонила голову.

– Что-то с моими?

– Исидор.

Он вскочил и встал перед ней.

– Когда?

– Вчера похоронили.

Грудь Жака содрогнулась от рыдания. Он рыдал стоя. Плачущий мужчина всегда приводит в смятение тех, кто рядом, ведь мир отказывает ему в праве на слезы. Она обняла его.

– Я разбил ему сердце, – сказал Жак.

Он прижал Жанну к себе. Она боролась с чувством вины. Из-за нее он ушел из семьи. Но разве семья должна быть темницей? Теперь он тихо плакал. Она гладила его по голове.

– Как ты узнала? – спросил он, обнимая Жанну.

– Пришла Абигейл. Она чувствует себя потерянной без тебя. Я сказала, что извещу тебя, как только ты вернешься.

– Мне нужно пойти туда! – воскликнул он.

– Сейчас десять вечера, Жак. Конечно же, они оба спят, и она и Йозеф…

– Ты знаешь имя моего брата?

– Я сказала Абигейл, что считаю ее своей младшей сестрой. Ты сходишь туда завтра.

Он пошатнулся, словно оглушенный.

– Жанна…

– Иди спать.

Он рухнул на кровать без сил, держа Жанну за руку.

На рассвете он ушел и вернулся только вечером, совершенно измученный. Он повидался с сестрой и братом прежде, чем отнести кредитные документы Шевалье. Когда при виде его Франсуа запрыгал от радости, он залился слезами.

– Почему ты плачешь? – спросил Франсуа.

Вместо ответа он прижал мальчика к себе. Жанна и кормилица смотрели на них. Они думали об одном и том же. Оба – и Жак и Франсуа – были сиротами. А они были их матерями.

Когда кормилица увела Франсуа спать, Жак повернулся к Жанне:

– Ты не рассердишься, если я попрошу тебя…

Он не договорил.

– Ты хорошо знаешь, – сказала она, – что я буду рада им от всего сердца. Мне тоже нужна семья, Жак. У меня никогда не было сестры, и я в некотором смысле потеряла брата. И я люблю тебя.

– Без отца их дом стал каким-то зловещим, – объяснил Жак.

Улицы были почти пустынны, и никто не заметил двух молодых евреев в плащах с нашивкой.

Кроме кормилицы. Жанна отвела ее в сторонку, когда дрожащие молодые люди вошли в дом. Но не только Жанна умела обрывать на полуслове.

– Кормилица…

– Хозяйка, вы добрая христианка, вот и все, что мне нужно знать. Я говорю понятно?

Они обнялись.

Никогда еще на улице Бюшри не было столько народу за столом: шесть человек.

Жанна наблюдала за Йозефом: никогда она не видела такого серьезного юношу. И такого красивого. Он казался ей чуть ли не ангелом. Его тонкое бледное лицо выглядело бесплотным. Он бесконечно долго медлил с первой ложкой супа. Все поняли: пища была некошерной. Напряжение стало невыносимым. В конце концов Абигейл приказала ему есть. Он взглянул на Жанну. И быть может, прочел в ее глазах тревогу и нежную заботу. Жак держался крайне напряженно.

– Значит, я тоже? – спросил Йозеф.

За столом установилась необыкновенная тишина. Жанна, Жак, кормилица и Абигейл замерли, словно завороженные. Йозеф зачерпнул ложкой суп с салом и поднес ко рту. Потом обежал всех взглядом, который никто не смог бы описать: ирония смешивалась в нем со смирением и одновременно веселым вызовом.

Франсуа ничего не понимал.

Перед тем как попрощаться и подняться наверх вместе с сестрой, Йозеф подошел к Жанне и взял ее за руку.

– Отныне это ваш дом, Йозеф.

Вместо ответа он поцеловал ей руку. Потом повернулся к Жаку, обнял его и заплакал. Жанна оставила их одних.

7 Апрель в голубом наряде

«Мы, Карл Седьмой, король Франции…" Королевская печать на веленевой бумаге сверкала в пламени свечей.

Жак положил на стол документ, который делал его бароном де л'Эстуалем, обладателем земель в Эгюранде и Бузоне. Это была награда за деньги, взятые взаймы у иностранных банкиров.

Абигейл и Йозеф склонились над дарственной. Жак взял в ладони лицо Жанны и поцеловал ее в присутствии брата и сестры.

Потом пришлось обсудить ситуацию – она была сложной, это понимали все.

Исидор Штерн завещал своей дочери Абигейл и сыну Йозефу двести сорок пять тысяч ливров, а также все выплаты по долговым обязательствам с соответствующими процентами, что в целом составляло сто шестьдесят семь тысяч ливров, не считая трех принадлежавших ему домов на улице Фран-Буржуа. С учетом недвижимости наследство равнялось сумме в четыреста двенадцать тысяч триста пятьдесят ливров. Исидор Штерн был богатым человеком. Очень богатым.

В завещании не был упомянут старший сын Исаак: пустой гроб, выставленный в синагоге, служил доказательством его смерти. Согласно воле покойного, до вступления наследников в брак распоряжаться капиталом должен был его брат Илия – с целью пустить деньги в оборот.

Между тем Абигейл решительно отвергла обе партии, предложенные ей Илией, который тоже считал, что Исаак, старший сын Исидора, умер. Что до Йозефа, то он не желать жить у Илии: своими родичами он признавал только Жака и Абигейл.

Именно Абигейл первой начала распутывать узлы.

– Если я подчинюсь воле моего возлюбленного отца, мне придется принести себя в жертву. Я должна буду сочетаться браком с человеком, за которого выходить замуж не хочу. Я должна буду расстаться с моим любимым братом Исааком. Я уже вынесла ужасную церемонию погребального обряда над живым. Уже познала горе, оттого что никогда его больше не увижу. Теперь он снова со мной, и я не хочу его терять.

Значит, не я одна люблю его, подумала Жанна. Его сестра тоже не может без него жить. И ее любовь к Жаку вспыхнула с новой силой.

– Чему, кому и зачем должна я приносить себя в жертву? – яростно продолжала Абигейл. – Покойному отцу? Его родичам? Моему народу?

Сидевшие за столом на втором этаже, над лавкой, Жак, Жанна и Йозеф в молчании слушали эти мятежные речи.

– Я знаю, тут деньги, – сказала Абигейл. – Огромная сумма. Но какой бы ни была она огромной, это всего лишь деньги. И если я подчинюсь воле моего отца, это будет означать, что я не только лишусь навсегда возможности жить в любви, но и что я себя продаю.

Жак вскинул голову, удивленный силой и уверенностью, звучавшими в этих словах.

– Я не продаюсь, – сказала Абигейл, окинув слушателей решительным взглядом черных глаз.

Она протянула руку к стакану с вином.

– Я отказываюсь от своей части наследства в пользу Йозефа. Сегодня вечером я скажу об этом дяде. Я остаюсь с Исааком. Прощу прощения, с Жаком. Он достаточно богат, чтобы позаботиться обо мне. Я хочу стать христианкой. Это будет мой выкуп.

Наступившую тишину разорвал, другого слова не подберешь, Йозеф.

– Никто не спрашивал моего мнения, – сказал он. – Итак, я богат. Или, по крайней мере, буду богат через несколько лет. Только я один из троих. Это совершенно бессмысленно! – воскликнул он.

– Что ты хочешь делать? – спросил Жак.

– Я хочу остаться с тобой и Абигейл. И с Жанной. Не понимаю, почему Абигейл отказывается от своей части наследства. В любом случае я нахожу такой дележ несправедливым. Я вынужден был присутствовать на твоем погребении, Жак, хотя знал, что ты жив. Не могу передать тебе, что я чувствовал. Мне хотелось кричать!

И он действительно издал горестный крик.

– Наследство принадлежит нам всем, – произнес он, успокоившись.

– Есть завещание, – тихо и спокойно сказал Жак. – Его нельзя изменить. Нельзя, даже если бы ты тоже обратился в христианство. И вы оба просто все потеряете.

– Ну, – сказала Жанна, – в этом я не так уж уверена. Скажу больше, почти уверена в обратном.